Закончилась официальная часть, и место на трибуне заняли поэты. Впервые мы услышали главы из только что законченной поэмы Веры Инбер "Пулковский меридиан". Всеволод Азаров читал стихи о моряках. Настроение у всех заметно поднялось. Не было большего счастья и большей награды, чем сознание того, что литература тоже сражается, все мы находимся в боевом строю и наш труд нужен для дела победы так же, как точные снайперские выстрелы и бомбовые удары летчиков. Это с предельной ясностью понял каждый литератор, и в этом был главный смысл маленького форума…
Надо иметь в виду, что в группе Вишневского собралась небольшая горстка писателей, служивших на Балтике в разных должностях: Николай Чуковский - корреспондентом газеты "Летчик Балтики", Николай Браун - в газете "Красный Балтийский флот", ближайший друг Вишневского - Александр Штейн был корреспондентом "Красного флота" и уже во второй половине войны влился в писательское подразделение Пубалта, Петр Капица редактировал газету Кронштадтского ОВРа, в различных частях и на кораблях служили: Ефим Добин, Леонид Кронфельд, Еремей Лаганский, Анатолий Кучеров, поэтесса Наталья Грудинина была краснофлотцем на береговой базе торпедных катеров.
Мы чтили память погибших наших товарищей: поэта Алексея Лебедева - штурмана подводной лодки, не вернувшегося из боевого похода, и Иоганна Зельцера, в ту пору уже известного драматурга, редактора газеты "Маратовец", в трагический момент оказавшегося в боевой рубке "Марата" и найденного уже после войны, когда затонувшую часть корабля подняли и в кармане одного неопознанного моряка нашли членский билет Союза писателей.
Мы потеряли многих друзей. Оставшиеся в живых продолжали сражаться своим оружием.
Наша коллективная работа была рождена большой дружбой, чувством локтя, тем поистине морским братством, которое проявилось в дни самых тяжелых испытаний воли и духа.
"Я хочу, чтобы группа была спаянной, дружной… За службой никогда не должна пропадать человеческая писательская душа. Революция имеет смысл только как дело человечности, простоты, ясности и дружбы" - это строки из дневника Вишневского. Он так писал, так мыслил и делал все возможное, чтобы морское братство не угасало.
В нашей группе царила деловая атмосфера. Дружба не мешала бригадному комиссару Вишневскому строго и требовательно относиться к каждому из нас, а нам - подчиняться воинской субординации, не забывая, что Всеволод Витальевич наш начальник и, стало быть, его поручения, данные в мягкой, дружеской форме, следует считать приказом.
Сегодня, перелистывая "Правду" и читая фронтовые корреспонденции, я вспоминаю, как они рождались.
Нередко наши материалы появлялись в "Правде" за двумя и даже за тремя подписями: Вс. Вишневский, Н. Михайловский, А. Тарасенков. Коллективная работа была продиктована самой жизнью, особенностями обстановки тех дней, когда фронт борьбы с каждым днем ширился и один человек не мог охватить события, происходившие на многих участках битвы. Горячих мест слишком много - на флоте, в авиации, на сухопутном фронте. Мы там бывали. Но даже при этом условии трудно было нарисовать общую картину жизни фронтового Ленинграда. И потому, возвращаясь с разных участков фронта, мы нередко собирались у Вишневского, рассказывали, где что видели, выкладывали на стол записи в блокнотах. И тут вырисовывалась тема очередной нашей коллективной корреспонденции. Она детально обсуждалась, а затем кто-то из нас - я или Тарасенков - делал первоначальный набросок. После рукопись передавалась Всеволоду Витальевичу - он читал, что-то выбрасывал, добавлял какие-то факты и ювелирно обрабатывал все от первой до последней строки…
Каждая наша корреспонденция либо очерк из фронтового Ленинграда, опубликованные в ту пору на страницах "Правды", имеют свою историю.
"Ветер гонит ледяную волну. Заморозки ударили по траве и лесам, первым льдом покрылись болотца и канавы на прибрежном фронте. Но ярче огонь в сердцах моряков. Родина-мать, балтийцы идут за тебя отряд за отрядом…"
Это начало корреспонденции "На подступах к городу Ленина" о том, как фашисты два месяца штурмовали ленинградские укрепления и в конечном итоге вынуждены были признать: "Они лучше линии Мажино". Но дело было, конечно, не в укреплениях. Стойкость и выдержка людей имели решающее значение. Таких людей, как командир бронекатера лейтенант Чудов. Попал под перекрестный огонь вражеских батарей, вел с ними бой. Кончилось горючее, и немцы попытались захватить катер. Чудов приказал экипажу покинуть катер. Остался один и стрелял из пушки, затем перешел на автомат. Когда положение стало совсем безвыходным, он открыл клапаны, затопил катер, а сам вплавь добирался до своих…
Судьба свела нас с Чудовым, и он стал главным героем нашей корреспонденции.
После опубликования очерка начался поток писем на Балтику в адрес лейтенанта Чудова, который, лишившись корабля, продолжал сражаться на сухопутном фронте…
Вишневский был ярым противником сухости и казенщины, приучая нас писать о войне живо и занимательно. Он любил пейзаж, детали обстановки, умел находить нужные слова для передачи чувств, для создания неповторимых образов…
"В ранний утренний час над Финским заливом стоит холодный туман, сквозь который проступают контуры Кронштадта с его маяками, мачтами кораблей, собором, гранитными стенками гаваней" - так начиналась наша корреспонденция о Кронштадте.
Вишневский щурится, читая эти строки, задерживается на них, вижу: ему чего-то не хватает. Он несколькими штрихами дорисовывает картину:
"Дует острый нордовый ветер. В нынешнем году рано налетела первая снежная пурга. Пенистые валы, один за другим, дробятся о гранит и бетон. Белые узоры украсили деревья старинного Петровского парка. Наступает русская зима. Моряки в сапогах, ушанках и шинелях - одеты ладно, тепло. Новый отряд проходит с песней сквозь снежный вихрь…"
И он опять задерживается, думает - еще чего-то не хватает, - затем дописывает всем знакомую фразу: "Революционный держите шаг!" И сразу появляется образ, настроение…
В другой корреспонденции я начал излагать факты сегодняшней жизни Кронштадта. Всеволод Витальевич прочел мою "запевку" и нахмурился:
- А где же история? Можно подумать, что вы пишете о городе, которому два десятка лет, а не два столетия…
И опять же рукой Вишневского вписывается один абзац, как мостик, перекинутый из прошлого в сегодняшний день:
"Огромен послужной список Кронштадта. Сколько отбито десантов, нападений эскадр, сколько было диверсий, поджогов, налетов! Кронштадт умел быть годами в обороне: и во время Великой Северной войны 1700-1721 гг., когда русские моряки начинали войну юношами, а кончали зрелыми мужами; и во время последующих войн XVIII века; и в Отечественную войну 1812 года, когда флот выделял десант, а гвардейский флотский экипаж пересек Европу и первым вошел среди победителей в Париж; и в годы гражданской войны, когда Кронштадт сумел в течение долгих месяцев отбивать комбинированные удары врагов: налеты авиации, торпедных катеров, удары мониторов с 15-дюймовой артиллерией, удары и обстрелы захваченных мятежниками фортов, пожары, взрывы мин. Кронштадт стоял непоколебимо в условиях сильнейшего голода, эпидемий тифа и цинги, а также при острейшей нехватке боезапаса и топлива. Ныне защитники Кронштадта с честью продолжают боевые традиции своих предшественников. И сегодня острова-форты как бы поднялись из воды и устремили вперед дула орудий. Они властвуют на десятки километров - вся морская береговая полоса под их могучей огневой волной…"
Далее идет рассказ о том, как артиллеристы форта подавили вражескую батарею. Идут и другие эпизоды…
- Стоп, стоп… - как будто сам себе командует Вишневский. - Тут для разрядки надо дать какие-то штрихи жизни…
И описание сурового боя сменяет короткая лирическая картинка:
"Этот город умеет драться, умеет дружить, ценить искусство. Во время очередного артиллерийского обстрела в гости к морякам приехали ленинградские композиторы. Тепло, дружески встретились люди в старинном зале Морского собрания. На середину зала выдвинули рояль. Прозвучала песня о прославленном герое-балтийце летчике Бринько. За окнами снова артиллерийский гром. Ритм песни поразительно совпал с ритмом канонады. Все чувствовали силу и правду нового произведения".
И кончается очерк так:
"Изо дня в день Кронштадт делает свое дело. Вьюга. Снег падает на черновато-бурые студеные воды, схваченные первым льдом, а в море уходят корабли. Балтфлот сражается и вместе с Красной Армией надежно удерживает оборону Ленинграда".
А о том, как рождались темы, где и как добывался материал, можно просто ответить: сама жизнь была щедрым поставщиком разнообразных фактов, примеров, достойных удивления. Каждый день мы были свидетелями проявлений стойкости и мужества ленинградцев. Для этого даже не требовалось ехать на фронт, хотя туда добирались теперь проще простого - трамваем "девяткой". Кронштадт и Ленинград фактически находились на линии огня: их жители подвергались почти таким же испытаниям, что и бойцы на передовой.
…Как-то днем мы остановились возле уличного репродуктора (в это время передавались "Последние известия"). Вдруг передача прервалась. Раздались гудки и сирены. Потом установилась тишина. Люди ушли в убежища, стараясь не нарушать порядка. Мы задержались в подворотне дома и оттуда поглядывали на небо. Несколько минут продолжалось напряженное ожидание… А затем воздух наполнился прерывистым шумом "юнкерсов", звенящим ревом наших истребителей, гулом пушечных очередей…
Высоко в зените начинался воздушный бой. Наши истребители лихо врезались в строй бомбардировщиков, разбили неприятельскую стаю на мелкие части и атаковали их с разных курсовых углов.
В небе образовалась гигантская карусель. Мы стояли вместе с бойцами МПВО и, затаившись, присмирев, наблюдали за воздушной битвой. Слышались возгласы: "Молодцы!", "Здорово!". И вдруг удивление перешло в ликование: один из "юнкерсов" задымил и пошел на снижение. За ним - еще и еще… В тот раз немецкая авиация недосчиталась трех бомбардировщиков. Все говорили о наших летчиках. Но кто они - этого никто не знал, кроме работников штаба ВВС. Вот к ним-то мы и обратились по телефону. Нам сообщили, что бой провели наши балтийские истребители. Назвать фамилии летчиков нам не могли, ибо не успели еще разобраться.
- Поехали к ним! - нетерпеливо сказал Вишневский.
К вечеру мы приехали на аэродром пятого истребительного полка, повидались с летчиками, записали их рассказы, и родилась наша корреспонденция о балтийских асах - Каберове, Костылеве и их товарищах, участвовавших в этом бою.
Нередко материалом для газетных статей и радиовыступлений Вишневского были письма с фронта и из далекого тыла. Всеволод Витальевич просил редакцию флотской газеты знакомить его с такими письмами. Кроме того, из разведотдела флота ему часто посылали письма, захваченные у немецких солдат и офицеров, газеты на немецком языке. Он все это читал с большим интересом и широко использовал в своих публицистических выступлениях.
Однажды позвонили из редакции и сообщили, что получено письмо от вдовы погибшего капитана с полуострова Ханко.
- Присылайте. И как можно быстрее, - просил Вишневский, словно знал, что это письмо с писательским комментарием будет иметь особый резонанс.
"Я - жена капитана-орденоносца Т. Л. Половинкина, - говорилось в письме. - Раньше мы вместе с мужем проживали на Ханко. В настоящее время я живу далеко на Урале, работаю колхозным счетоводом и агитатором. Сейчас у нас идет уборка урожая, и каждая минута дорога.
Вчера я достала номер нашей родной газеты "Красный Балтийский флот", и вы не можете себе представить мои чувства, когда я держала в руках и читала дорогую газету.
Я выросла на Балтике. Там узнала счастье советской женщины. В вашей газете не раз появлялась фамилия моего мужа, писали и о нашей работе - жен командиров. Через эту газету узнала я о героической гибели мужа при защите Ханко и награждении его орденом Красного Знамени.
Я не знаю, где сейчас его товарищи, но я уверена, что все балтийцы так же сильны и крепки духом, как прежде. К их силе и воле прибавилась еще месть, святая месть за погибших товарищей, за жен и матерей, за осиротевших детей.
Слезы мешают мне писать, ненависть жжет мое сердце. Я хотела бы помогать вам, но не могу уехать, у меня маленькая дочурка, и оставить ее нельзя. Буду помогать вам, чем могу, работая в тылу…"
Вишневский ответил жене погибшего героя.
Его материал, опубликованный в газете "Красный Балтийский флот", читали повсюду - на переднем крае, на кораблях и береговых батареях, и не было человека, который остался бы равнодушен к судьбе героя Ханко капитана Половинкина…
"В ЖЕЛЕЗНЫХ НОЧАХ ЛЕНИНГРАДА…"
Никто не припомнит такой ранней зимы. Кольцо блокады замкнулось вокруг Ленинграда, и ко всем нашим невзгодам - артиллерийским обстрелам, бомбежкам, недоеданию - прибавились еще ужасающие морозы.
Наша писательская группа живет по-прежнему на Васильевском острове, в здании Военно-морской академии.
Редко выдается день, когда мы все вместе. Вечером, закончив дела, сидим возле печки-времянки, и в такие минуты как-то особенно остро ощущается товарищество, близость. Появляется желание поделиться своими думами и наблюдениями. Любому из нас есть что рассказать о поездках на корабли, в части, о встречах с интересными людьми. Не обходится без воспоминаний о таллинской эпопее, без споров (уже в который раз!): правильно ли поступило командование, собрав весь флот вместе, или лучше было эвакуировать корабли поодиночке, либо небольшими отрядами? И очень часто разговор завершается мечтами о будущем, о путях развития послевоенной литературы. Тут можно услышать самые оригинальные суждения, и все сходятся на том, что надоели отжившие приемы, штампы и привычки. "Все это надо ломать и создавать литературу широкую и откровенную".
Мы приспосабливаемся к блокадному быту: к холоду, дальним пешим походам и многому другому. Только никак не привыкнешь к пайку, который сокращается день ото дня. Обед: вода с двумя ложками соевых бобов, на второе - горсточка каши. Вечером - сто граммов хлеба и кипяток.
Не все в нашей группе одинаково переносят недоедание. Самая разительная перемена произошла в последнее время с Анатолием Тарасенковым. Он похудел, осунулся, длинное лицо вытянулось еще больше, глаза все время блуждают, человек не переставая думает и говорит о еде. За час до обеда он бросает работу, нервно расхаживает по комнате, смотрит на часы, и на лице одна мысль: "Ох и долго же тянется время!" А когда наступает желанная пора и мы идем вниз, в столовую, Анатолий садится за стол, почти залпом поглощает свою порцию и потом с сожалением смотрит в пустую тарелку.
…Мы переживаем трудные и очень страшные дни.
Снимаю телефонную трубку и нажимаю кнопку.
- Алло, группа "А", группа "А"! - в исступлении кричу я, но не слышу даже обычного треска. Нажимаю другую кнопку: - Алло, группа "Б"!.. Группа "Б"!
Бесполезно, хоть разбей аппарат! В городе нет электричества, несколько дней молчит радио, сегодня выключен телефон - последнее средство связи с внешним миром. Мы не слышим сводок Совинформбюро, не знаем о событиях на Ленинградском фронте, решительно ничего не знаем, что творится за пределами наших четырех стен.
- Нужно с кем-то установить связь, - предлагает Всеволод Вишневский, - хотя бы с редакцией фронтовой газеты "На страже Родины", и по пути зайти на почтамт, порыться в письмах, нет ли там весточек для нас.
- Ладно, мы с Михайловским пойдем, нам заодно надо отправить корреспонденцию, - говорит Анатолий Тарасенков.
Каждый член нашел маленькой семьи спешит дать поручение.
- Узнайте судьбу моих стихов, - просит Азаров.
- Ставку делайте на письма и газеты! - решительным тоном говорит Вишневский.
Записываем все поручения. Тарасенков берет свой большой портфель с рукописями. По слухам, мороз до сорока градусов. Мы навьючиваем на себя все теплые вещи: свитеры, меховые жилеты - и отправляемся в поход.
Идем и молчим, каждый думает о своем. Приближаемся к Неве. На льду длинная цепочка людей с ведрами, чайниками, бадейками вытянулась в очередь к проруби. Вдалеке гремит орудийная канонада, небо затянуто тучами.
Люди, которых мы встречаем, тащат дрова, воду, какой-то домашний скарб, детей, укутанных в шерстяные платки и одеяла. Люди везут своих ближних на кладбище. И никто не плачет. Смерть стала у нас обычным явлением, как это ни странно, но к ней даже привыкли…
Добираемся до Главного штаба и скрываемся в темном подъезде редакции газеты Ленинградского фронта "На страже Родины". Идем по неосвещенному коридору.
В конце коридора, в самой крохотной комнатке редакции, горит свечка. Машинистка Саша, круглолицая, но не краснощекая, как в мирное время, под диктовку печатает статью, а сотрудники притулились вокруг стола со свечкой и пишут что-то для очередного номера.
Редактор, бригадный комиссар Фомиченко, у себя в кабинете сидит в кожаном пальто, подняв меховой воротник, и поминутно растирает окоченевшие руки. Он рад нашему приходу.
- Сейчас редко кто к нам заглядывает. Все ищут тепла, а у нас… - Фомиченко складывает рупором ладони, и струя пара изо рта врывается в ледяную атмосферу. - Ну что на Балтике?
Мы рассказываем все, что нам известно. Затем спрашиваем:
- Можно получить сегодняшний номер "На страже Родины"?
- Еще не вышел. Набран, сверстан, только отпечатать никак не можем. Нет электроэнергии… А вручную сил не хватает, сами знаете, люди отощали, еле живы. Могу дать первые оттиски полос, вы там развесьте в штабе флота - пусть читают.
- Ну что ж, и это хорошо.
Тарасенков прячет оттиски в портфель и вынимает нашу коллективную статью о Балтике, написанную для бойцов Ленинградского фронта. Редактор доволен:
- Хорошо, дадим в ближайший номер.
- Как дела на фронте?
- Тихо. Противник окопался. Больше не наступает. Теперь ставку делает на голод и артиллерийские обстрелы. Бросает листовки, грозится задушить блокадой. В Колпине перебежал к нам один австриец, говорит: думали захватить Ленинград до наступления зимы, а теперь все надежды у них на весну.
Тарасенков вынул блокнот и слово в слово записывает весь наш разговор с редактором.
- Вы центральных газет не имеете?
- Ну что вы! - махнул рукой Фомиченко. - Какие тут газеты, целый день добиваемся от ТАСС сводки Информбюро. И никак не можем получить. Хотел послать машину на аэродром, узнать что-нибудь от летчиков, прилетевших с Большой земли, да нет ни капли горючего…
Мы условливаемся, что, пока не включат телефон, будем ежедневно приходить в редакцию за материалами, и отправляемся дальше.
На Главном почтамте не очень гостеприимно нас встречает сторож.
- Что нужно? - сердито спрашивает он.
- Да вот письма получить.
Он смотрит на нас удивленно, точно мы с неба свалились.
- Какие вам письма?
- Самые обыкновенные письма с Большой земли, - поясняет Тарасенков.
- Пройдите один. Там узнаете.
Анатолий проходит в большой зал, скоро возвращается и разводит руками:
- Понимаешь, там сотни мешков, миллионы писем, надо прийти специально и засесть на полдня. А я еле на ногах держусь. Так что давай оставим это дело до лучших дней.
- Вишневский будет ругаться. Мы и центральных газет не достали, и без писем явимся.