Вечером она возвращалась в свою квартиру на Садовом кольце. Там ее ждала мама, Елена Трофимовна, маленькая седая женщина, бывшая учительница. За ужином они обсуждали события дня. Затем Людмила Михайловна усаживалась в кресло и принималась за вязание - это был ее отдых, разрядка и накопление сил для завтрашнего, может быть, еще более напряженного дня.
Так достойно прожила она до последнего своего дня и часа. Сегодня Людмилы Михайловны нет. Имя ее носят пионерские дружины, и все, что она свершила, изучают и осмысливают наследники боевой славы…
В один из весенних дней 1942 года мы с поэтом Сергеем Алымовым карабкались на крутой холм, поросший бурьяном и снизу доверху перепаханный бомбами и снарядами.
Нас встретил командир батареи старший лейтенант Алексей Павлович Матюхин, очень моложавый на вид, а на самом деле уже немало послуживший на кораблях Черноморского флота.
Алымов долго всматривался в его смуглое лицо с выгоревшими бровями и вдруг обрадованно сказал:
- Да мы же с вами старые знакомые! На эсминце "Совершенный" встречались.
- Верно, встречались, - подтвердил Матюхин и тут же с печалью добавил: - Нет больше нашего корабля. Погиб. Впрочем, как сказать… Пушки-то наши, вон они, полюбуйтесь. А раз пушки живы - мы тоже, значит, все в порядке…
Пользуясь затишьем, Матюхин повел нас к знаменитому Корниловскому бастиону - полукруглому зданию с толстыми кирпичными стенами. В нем располагался командный пункт артиллеристов, в нескольких десятках метров от него в бетонированных капонирах стояли 130-миллиметровые орудия эсминца "Совершенный", искусно замаскированные сетями.
Мы шли под низкими сводами потолков, смотрели в узкие смотровые щели. Наверху в башне стояли дальномер, и стереотруба. Краснофлотцы наблюдали за морем и воздухом.
- Хорош денек, - сказал Матюхин, глядя в прозрачное голубое небо. - Погода для Кимстача что надо! Вчера был туман, и он ничего не мог разобрать. Сегодня, если придется стрелять, Кимстач останется доволен.
В ожидании корректировщика, о котором рассказывал Матюхин, мы осмотрели свежие могилы артиллеристов: здесь они погибли, и хоронили их тут же, возле орудий…
Читаем слова на гранитной плите: "На этом месте 17 декабря 1941 года, в 17 часов 28 минут, смертельно ранен защитник Севастополя краснофлотец Михаил Киселев, 1921 года рождения".
- Что за парень? - спросил Алымов, торопливо записывая фамилию краснофлотца в свою маленькую книжечку. - Я напишу о нем песню.
- О нем стоит, - вздохнул Матюхин. - Машинист-турбинист с нашего миноносца… Точный, исполнительный… А уж весельчак был, каких мало… У нас тут всяко бывало. Одно время отбивались от немцев, израсходовали все снаряды, а подвоза нет. Но ребята у меня смекалистые, вспомнили про теплоход "Абхазия", потопленный с грузом боеприпасов у самого берега, и айда туда. Киселев был заправилой, в легком водолазном костюме спустился в трюм первым… За ним другие полезли… Так по снарядику, по снарядику и натаскали запасец для нашей батареи. Начальство мне говорит: "Ваша поддержка нужна, да ведь снарядов нет". А я говорю: "Есть!" - и докладываю, как все было… Слушали меня и никак не могли поверить, что такое возможно… А все он, Миша Киселев…
Мы ходили по склонам кургана и на каждом шагу видели воронки от бомб и снарядов. Семь суток бомбардировщики беспрерывно пикировали на батарею. Комендоры стояли на местах и отражали атаку за атакой. Они выдержали все - бомбежки, бессонные ночи и колючий мороз. Матюхин показывал в журнале боевых действий короткие записи о сбитых самолетах, уничтоженных танках и орудиях противника. Во всех случаях огонь точно корректировал младший лейтенант Кимстач, и мне не терпелось увидеть этого человека.
Мы осмотрели все достопримечательные места, и лейтенант Матюхин, готовясь закурить, похлопывал по карманам, безуспешно искал зажигалку. Вдруг вынул изо рта еще не зажженную папиросу и объявил:
- Гляди-ка, а вот и он, легок на помине!
Торопливой походкой прямо к нам шел высокий молодой человек в форме пехотинца, в пилотке, вылинявшей под палящим солнцем. В руке держал планшетку.
- Привет труженикам тыла! - откозырял он и крепко пожал нам руки. Это и был артиллерийский корректировщик младший лейтенант Кимстач.
Все рассмеялись. Только ему, пришедшему сейчас чуть ли не из самого пекла, Малахов курган мог показаться тылом. Довольный своей шуткой, Кимстач широко улыбался, обнажая белые ровные зубы.
Пользуясь временным затишьем, он пришел с передовой.
Было очень мирно в этот день. Моряки возились на огороде, высаживали цветы. Я вынул из кармана блокнот и собрался записать рассказ Кимстача о том, как он, студент Ленинградского медицинского института, стал корректировщиком.
И тут, как нарочно, из города донеслись прерывистые гудки. Побросав лопаты, краснофлотцы бросились к артиллерийским дворикам, словно из-под земли поднялись стволы орудий.
Разговор с Кимстачем был прерван. Мы могли не встретиться больше, и я не узнал бы об этом человеке самое главное. Но "самое главное" о Кимстаче я все-таки узнал. И вот как это было.
При первых сигналах тревоги Кимстач, поэт Алымов, лейтенант Матюхин и я поспешили вернуться в Корниловский бастион. Матюхин развернул карту, размеченную на квадраты, минуту-другую занимался расчетами и затем скомандовал:
- Орудия зарядить!
Кимстач нервничал:
- То сидишь три дня в окопе - и ничего, а тут отлучился на часок - и вот тебе…
В нетерпеливом ожидании он уставился на радиста, поддерживавшего связь с передним краем.
Перед воздушным налетом на Севастополь гитлеровцы обычно открывали ураганный огонь по городу из дальнобойной артиллерии. Так было и на этот раз. Даже сквозь толстые стены мы слышали свист снарядов. Радист поднял голову и доложил Матюхину:
- Работает триста пятая цель!
- По цели осколочным, пять снарядов, огонь!..
Под нами дрогнула земля. Радист продолжал доносить:
- Вступили в бой цели триста шестая и триста седьмая!
Я взглянул на Кимстача, он в каком-то ожесточении сжимал карандаш.
- Все цели работают… Ну погоди, вернусь - я им устрою баню!
Огонь вели все орудия батареи. Кругом стоял невообразимый грохот. Казалось, вот-вот затрещат стены. Вскоре с переднего края по радио донесли:
- Цель подавлена!
Лицо Кимстача посветлело. Признаюсь, во время боя я следил только за ним, за выражением его лица, за движениями его выразительных пальцев, стискивающих карандаш, за тем, как он помогал Матюхину управлять огнем, - за всем этим можно было видеть самое главное в характере младшего лейтенанта - волю, непреклонность, лютую ненависть к тем, кто обрушивал сейчас смерть на Севастополь, и радость за каждый успех наших артиллеристов.
И мне показалось, что именно в эти минуты я узнавал Кимстача.
Грохот боя постепенно затихал. Смолкли пушки Малахова кургана. Бойцы выбирались из двориков и шли ужинать, а затем как ни в чем не бывало возвращались к кустам сирени и скворечникам. И здесь уже в "мирной" обстановке мне представился случай убедиться в высоком командирском авторитете Кимстача.
Бойцы-артиллеристы услышали, что на переднем крае, там, во владении Кимстача, ранен боец, и Матюхин разрешил для замены подобрать человека.
И тут началось буквально паломничество к Кимстачу. Один за другим подходили бойцы, и каждый говорил одно и то же:
- Товарищ младший лейтенант! Возьмите к себе. Хочу служить под вашим командованием.
Пришел даже командир отделения телефонистов из роты связи.
- Желаю вместе с вами воевать! - отрапортовал он. - Возьмите - жалеть не будете. УКВ знаю как свои пять пальцев. Линию могу наводить. В разведку будем ходить вместе. Возьмите, товарищ командир…
Он смотрел на Кимстача такими умоляющими глазами, что, право слово, трудно было ему отказать.
- Не хочется вас обижать, - убеждал его Кимстач. - Я ведь могу вас взять только рядовым. А вы командир отделения.
- Звание-то у меня никто не отнимет, - не унимался связист.
…Меня удивило тогда, почему артиллеристы выбрали для командного пункта такой приметный ориентир, как Корниловский бастион. Кимстач, ничего не объясняя, показал на дощечку, прикрепленную к стене башни: "Здесь стояла кровать капитана 2 ранга Н. Ф. Юрковского". Это был памятник первой Севастопольской обороне. Капитан 2 ранга Юрковский командовал тогда героической батареей Малахова кургана… Оставаясь здесь, в той же самой каюте, наши моряки-артиллеристы как бы давали слово не посрамить славы русских моряков.
Прочитав надпись на башенной стенке, я посмотрел на Кимстача. На мгновение мне представилось, что мы на Малаховом кургане уже после войны. Жарко печет весеннее крымское солнце, благоухают яблони и миндаль, щебечут птицы в скворечниках, сколоченных когда-то крепкими матросскими руками, а на замшелой башне Корниловского бастиона рядом с первой горит еще одна надпись: "Здесь в Великую Отечественную войну командовали артиллерией лейтенант Матюхин и младший лейтенант Кимстач".
Так мне представлялось, а что касается Кимстача, то он, разумеется, не думал о славе. Его волновало другое. Прощаясь со мной, он попросил:
- Если будете в Ленинграде, позвоните, пожалуйста, моей жене по телефону, расскажите, что видели. Ведь это наша обычная работа…
Я не забыл его просьбу и, когда вернулся в Ленинград, много раз снимал трубку и набирал нужный номер, но никто не отвечал. Тогда я разыскал адрес жены Кимстача. Увы, ее в Ленинграде не оказалось, и никто не мог сказать что-либо о ее судьбе.
После войны Матюхин и Кимстач не вернулись домой. Семья Матюхина получила короткие извещение: "Пропал без вести". Но время вносит свои поправки. Четверть века спустя приехал из Киева в Севастополь черноморский моряк Григорий Прокофьевич Гусак. Приехал в те места, где сражался в июне 1942 года и был захвачен в плен. Ему удалось бежать, раненного, его приютили местные жители.
В ноябре 1942 года темной, холодной ночью в дом, где жил Г. П. Гусак, пришли партизаны, разговорились. Командир спросил, почему он не в партизанах. А узнав, что тот ранен и воевал в Севастополе, командир партизанской группы сказал, что он тоже из Севастополя. И назвался Алексеем Матюхиным.
- Они попросили еды, - рассказывал Гусак. - Хозяева накормили их, дали что было из продуктов.
В эту ночь они вышли к Днепру, переправились на другую сторону, затопили пароход и скрылись.
Стало быть, после того как наши войска оставили Севастополь, Алексей Матюхин не "пропал без вести". Он до последнего сражался с врагом.
ГЕНЕРАЛ ОСТРЯКОВ
Во время одной из моих встреч с членом Военного совета Кулаковым открылась дверь, и, попросив разрешения, быстрой, легкой походкой в кабинет вошел невысокий, худощавый генерал в морском кителе с широкими золотыми галунами и голубыми просветами на рукавах.
- Знакомьтесь, - сказал Николай Михайлович. - Единственный в своем роде генерал. Командует авиацией на земле и в воздухе.
Слова "генерал" и "командующий" совсем не вязались с удивительно моложавой наружностью Острякова, не замедлившего вставить:
- Идет война, товарищ член Военного совета, и никого этим не удивишь. - Остряков поторопился перевести разговор на другую тему, развернул перед Кулаковым фотопланшет и попросил разрешения доложить результаты воздушной разведки.
- Окончательно уточнили. Две батареи крупнокалиберные и одна зенитная. Удалось заснять вспышки, - сказал он, показывая карандашом на белые точки, отчетливо выделявшиеся на фотопланшете.
- Кто снимал? - удивился Кулаков. - Прямо-таки ювелирная работа. Тут никакой лупы не нужно. Все как на ладони. Генерал Петров просил вас завтра еще поработать. Можете?
- Так точно! У нас на завтра намечено несколько ударов вот по этим целям.
Остряков развернул карту переднего края: острие стрел было направлено в сторону противника.
- А как насчет прикрытия? - спросил Кулаков.
- Предусмотрено. Четыре "Чайки".
- Почему не указано, кто командует группой прикрытия?
- Разрешите мне?! - Это было сказано так, будто для самого Острякова дело решенное.
Кулаков с укором глянул на него:
- Нежелательно, Николай Алексеевич! Я вам не раз сообщал точку зрения Военного совета. Для работы в воздухе у нас много хороших летчиков, а командующий ВВС - один…
- Товарищ член Военного совета, на этот раз прошу сделать исключение. Хочу проверить штурмовиков. Прошлый раз никто толком ничего не видел. Утверждали, будто батареи противника уничтожены, а они живехоньки.
Кулаков покачал головой:
- Я не вижу необходимости вам лезть в эту кашу. Посовещаюсь с командующим - и решим.
Они еще долго рассматривали план и обсуждали детали завтрашних полетов. Наконец Остряков освободился и пригласил меня ужинать. Он сидел за рулем машины и, пока мы ехали по затемненным улицам, не без юмора рассказывал:
- Приходится вести борьбу на два фронта - с противником - это легче, а вот с Военным советом - труднее. Почти всю жизнь летаю, а воевать пришлось только в Испании. Думал, ну здесь, в Севастополе, развернусь - ан нет, опять не повезло! Иной раз контрабандой вылетишь… Сразу доложат в Военный совет. Только сел, а тебе уже начальство приготовило горячие припарки.
Во время ужина, в маленькой избушке, похожей на деревенскую баню, Остряков рассказывал мне о своем увлечении парашютизмом. С большой теплотой вспоминал он своих друзей: Николая Евдокимова, виртуозно выполнявшего затяжные прыжки, Аркадия Фотеева, пионера морского парашютизма, и многих других.
После ужина Остряков посмотрел на часы и сказал:
- Отвезу вас в гостиницу, а сам поеду на КП. Надо проверить подготовку к вылету. В семь ноль-ноль будем в воздухе. Придется спозаранку поднять часть истребителей и связать немцев боем, пока не поднимутся наши штурмовики.
Мы ехали по темным улицам Севастополя. Гремела канонада. Орудийные вспышки озаряли небо. Временами дорогу преграждали часовые. Генерал называл пароль, и мы двигались дальше.
Прощаясь с Остряковым, я спросил его:
- Вы все-таки намерены лететь?
- А как же! - весело отозвался он. - Непременно. Правда, ночью предстоит работка - уломать начальство.
На рассвете я был на аэродроме - издалека увидел голубоватую машину Острякова.
Не успел пройти и десяти шагов по летному полю, как вдруг рядом загрохотало, затарахтело. Белые и черные клубки разрывов усеяли небо.
На командном пункте полка, в малюсенькой кабинке, по сравнению с которой даже купе вагона показалось бы салоном генерал Остряков уже отдавал распоряжения:
- Надо все предусмотреть, товарищ полковник. Будет поздно, если подниметесь и вас со всех сторон начнут клевать. - После короткой паузы добавил: - Я думаю, что парочку "Чаек" надо все-таки держать в засаде. Ваше мнение?
- Согласен, товарищ генерал.
- Ну хорошо. Мой "як" готов?
- Готов, товарищ генерал, только…
- Что - только? - прекрасно понимая, в чем дело, нахмурился Остряков.
- Не хотелось бы, чтобы вы сами летели, - признался полковник.
- Да вы что - заодно с Военным советом? Тоже мне друг и боевой соратник…
Они вышли на поле.
- Ну, полковник, командуйте, - сказал Остряков. - Я поеду к себе. Увижу зеленую ракету - и пойду на взлет с первым звеном. - Он взглянул в небо: - Кажется, мать-природа с нами!
Генерал сель за руль. Машина пронеслась в противоположный конец поля и остановилась у земляного капонира, со всех сторон обложенного дерном, где укрывался его зеленый "ястребок".
Техник выскочил из-под крыла самолета и по всем правилам отрапортовал о готовности материальной части.
- Добро! - сказал Остряков. - Снимай чехлы, посмотрю.
Все шло своим обычным порядком до тех пор… До тех пор, пока Остряков не взялся за парашют. В эту минуту техники замешкались, но, увидев суровую складку на лбу генерала, с двух сторон взялись за парашютное снаряжение, чтобы помочь ему. И только в самый последний момент, когда пристегивались пряжки, один из техников, совсем молоденький паренек, не поднимая глаз, осторожно спросил Острякова:
- Опять вы летите, товарищ генерал?
Это было сказано с такой тревогой за него, что Остряков улыбнулся:
- А кто же, по-твоему, должен лететь?
- Летчики, - нерешительно отвечал юноша.
- Вон оно как! - весело проговорил Остряков, обращаясь уже ко всем стоявшим у самолета. - Меня он, видите ли, за летчика не считает. Что же, я хуже других, по-твоему?
- Нет, что вы?! - смущаясь и краснея, проговорил техник.
Остряков застегнул шлем и скомандовал:
- А раз так… К запуску!
Через полчаса, когда экипажи вернулись, на командном пункте среди летчиков произошел такой разговор:
"Ну как дрались?" - спросил один. "Дрались здорово, - отвечал другой, - но был момент… Одним словом, если бы генерал не прикрыл, сейчас бы я с тобой не говорил… Четыре "мессера" нас встретили… Я думал, конец… Вдруг вижу: "ястребок" генерала схватился с ними. Я крикнул в микрофон: "Смотри, братва, командующий нас прикрывает!" И… понимаешь, пошел на цель…" - закончил он свой рассказ.
В этой незатихавшей боевой страде проходила жизнь Острякова до того самого трагического дня, когда туча фашистских бомбардировщиков навалилась на город. Генерал Остряков в это время зашел в авиационные мастерские проверить, как ремонтируются самолеты. Одна бомба взорвалась поблизости, и Острякова тяжело ранило. К нему бросились люди. "Оставьте меня, помогите другим", - слабеющим голосом произнес он, тут же потерял сознание и через несколько минут умер.
Все, знавшие его, не хотели в это поверить. Хотелось, чтобы известие о его смерти оказалось ошибкой и мы увидели бы его живым, деятельным, и чтобы, обращаясь к своим друзьям-летчикам, он снова сказал: "Ну что, орлы, полетим с вами, а то фрицы давно по нас скучают…"
Я вспоминаю ту необычную ночь в Севастополе. Густая темнота опустилась на город. Все притихло, лишь звучали траурные мелодии. Впереди лафета с гробом несли венки, алые шелковые подушечки и на них боевые ордена командующего. Траурная процессия двигалась к кладбищу Коммунаров. Над открытой могилой Острякова прогремели прощальные залпы…
Такой канонады еще не слышали в Севастополе. Вся береговая и корабельная артиллерия в эти минуты открыла огонь по врагу. Казалось, сами боевые дела Острякова слились воедино в этом грозном салюте.