- Впрочем, я верю в свою счастливую звезду, - сказал капитан. - Тем более что у меня есть надежный друг и телохранитель - Федя Грудкин. Хотя и молод, а заботится обо мне, как отец родной. Недельки две назад мы попали под сильный огонь. Федя навалился на меня и говорит: "Товарищ капитан, я вас прикрою. Вам сейчас никак нельзя выбыть из строя". И представьте, не успел Он досказать свою мысль, как - бух! - снаряд совсем близко… Осколки во все стороны полетели, и Феде моему в ногу залепило. А не будь его - черт знает чем бы дело кончилось.
Вдруг, дверь землянки отворилась, и мы услышали голос Феди:
- Товарищ капитан, вас срочно требуют.
Мы спустились в землянку, капитан взял телефонную трубку. Он слушал и односложно отвечал: "Есть! Есть! Есть!"
Положив трубку, он объявил, что в семь утра артиллерия откроет огонь по укреплениям противника, его батальону поставлена задача: первым ворваться в предместья Клайпеды.
Остаток ночи он был поглощен делами, разговаривал с командирами рот, отдавал распоряжения, что-то проверял. Не раз он возвращался к карте и внимательно рассматривал передний край обороны противника: траншеи, огневые точки. Их необходимо было захватить в первый же час наступления. Дальше на карте протянулась еще одна немецкая оборонительная линия, - внешние обводы города, особенно густо насыщенные огнем.
А в стороне от всех, стараясь никому не мешать, на патронном ящике сидел Федя Грудкин. Лицо его теперь было тоже напряженным. Я присел рядом с ним и спросил, давно ли он служит в этом батальоне.
- Без малого год. После госпиталя сюда прислали. Сам-то я моряк, балтиец, с линкора "Марат". Осенью сорок первого добровольцем вызвался на сухопутный фронт - Ленинград защищать. С тех пор в пехоте. С этим другом не расстаюсь, - продолжал Федя, погладив ложе автомата, лежавшего на его коленях. - Три раза ранили. Первый-то раз я в госпиталь угодил, а потом уж старался, чтобы дальше санбата не отправляли. Подлечишься малость - и обратно к себе в батальон. Так до Клайпеды и дотопал.
- По флоту не скучаете?
- Нет, привык. На корабле свои прелести, тут - свои. Там стреляешь - и не видно в кого. А тут бой так уж бой! Немцы у тебя как жуки на сковородке. - Федя понизил голос до шепота и добавил, глядя на комбата: - Кроме всего прочего, своего капитана я ни на кого не променяю. Это же особенный человек. Вы не смотрите, что он такой худенький, а посмотрели бы в бою - настоящий Суворов! - добавил Федя.
Капитан тем временем закончил разговор с командирами рот и поднялся:
- До артиллеристов хочу дойти…
- Есть, до артиллеристов! - весело повторил Федя. Одним взмахом набросил шинель, автомат повесил на грудь и пошел вместе с капитаном.
Минут через сорок они вернулись.
- Все в порядке, - удовлетворенно проговорил Федя и, поставив на печурку чайник, принялся открывать консервы, резать хлеб. Через несколько минут он объявил: - Прошу харчить!
Никто из нас не спал в эту ночь, а как только стала рассеиваться темнота, мы услышали басовитые голоса наших орудий. Они вели огонь через нашу голову.
Капитан Гладких стоял, сжимая пальцами телефонную трубку. Он вызывал свои подразделения:
- "Буй"! Это говорю я, "Кострома". Доложите обстановку. Так… Алло, "Галич"! "Галич"? Говорит "Кострома". Доложите обстановку.
Он молча слушал, и только чуть подрагивавшее колено и две резко обозначившиеся складки на переносице выдавали его волнение.
- Хорошо идут! Заняли первые траншеи! - произнес капитан, и лицо его просветлело. Но тут же оно снова нахмурилось: - Там, говорите, дзот? Давайте его координаты. Шестнадцать - двадцать шесть? Есть! Сейчас дадим туда огонь! Только вы не торопитесь, не лезьте пока в самое пекло, а то вместе с фрицами накроетесь.
Координаты дзота сразу были переданы артиллеристам. И тут же капитан спросил своего начальника штаба:
- На новом НП связь готова?
- Так точно! - ответил тот.
- В таком случае вы пока оставайтесь, а я буду перекочевывать вперед.
Он поднялся, свернул карту, положил ее в полевую сумку, повесил на грудь бинокль и направился к выходу, сопровождаемый Федей Грудкиным.
- Ну пока, земляк! - сказал мне капитан. - Теперь встретимся в Клайпеде. Осталось взять внешние обводы - и мы будем там!
И мы действительно там встретились в тот самый час, когда немцев выбили из города на косу Куришен-Нерунг, отделенную от порта лишь небольшим проливом. Со злобой и остервенением, бессмысленно они обстреливали оттуда город артиллерийским и минометным огнем. На улицах грохотали взрывы. Клубы кирпичной пыли взвивались над домами. Поминутно раздавались свистки регулировщиков, которые останавливали прохожих и предлагали укрыться в подъездах домов. Но время было дорого. Несмотря на артиллерийский обстрел, войска двигались по центральной улице. Они спешили вперед, чтобы с наступлением темноты форсировать пролив, выбраться на косу и отрезать гитлеровцам путь отступления к Кенигсбергу.
Я смотрел на бойцов, устало шагавших с автоматами на груди, обходивших свежие воронки, перебиравшихся через развалины. И вдруг заметил круглое, как солнышко, сияющее лицо Феди Грудкина и рядом с ним худенькую, затянутую ремнем фигуру капитана Гладких. Увидев меня, он улыбнулся, поднял над головой руку и протянул ее вперед, давая понять, что здесь все сделано, теперь идем дальше. До встречи в Кенигсберге!
Впоследствии в Москве, у Всеволода Витальевича в Лаврушенском переулке, на его вопрос: "Что вам больше всего запомнилось?" - я не задумываясь ответил:
- Паланга!
- Почему?
- Там мы пережили оптимистическую трагедию. - И стал вспоминать, как все было.
Вишневский выслушал с интересом и сказал:
- Вот так, как вы мне рассказали, надо об этом написать…
Я последовал совету Вишневского с большим опозданием, написал только теперь, когда его уже нет…
ТАК РУШАТСЯ ЦИТАДЕЛИ
Всю зиму велась борьба на дальних подступах к Кенигсбергу, а в начале апреля, с первыми лучами весеннего солнца, с первым теплым ветерком, загудела-застонала земля. Воздух раскалился и дрожал. Подобно молниям, сверкали вспышки орудий, обстреливавших Кенигсберг, самолеты сбрасывали на него бомбы. Даже за десятки километров этот город казался сплошным адом. Вероятно, в таком виде рисовалось светопреставление нашим богобоязненным предкам. Серо-бурый дым поднимался высоко в небо, стелился по земле, плыл над дорогами и хуторами.
Все теснее и теснее сжималось кольцо вокруг зловещего гнезда прусской военщины.
С наблюдательного пункта, разместившегося в одном из хуторов на крыше господского дома, через стереотрубу я видел красные островерхие башенки, продырявленные снарядами. Дальше лежал огромный город с артиллерийскими заводами "Остверке", с судостроительной верфью "Шихау", с сотнями крупных и мелких предприятий, с гаванями, вокзалами, электростанциями. Город, в котором многие годы гремели победные марши и слышались призывы: "Дранг нах Остен!" Сейчас этот город был охвачен огнем и дымом.
- "На нас двигаются апокалипсические полчища, - истерически вещала кенигсбергская радиостанция. - Нам останется победить или погибнуть".
Но никакие заклинания уже не могли спасти столицу Восточной Пруссии. Бои перекинулись в предместья Кенигсберга, и дни его были сочтены.
На оперативной карте, с которой уже несколько суток не разлучался начальник штаба полка, красные стрелы упирались в одну точку. Это был форт Шарлоттенбург - один из пятнадцати фортов, прикрывавших внешний обвод Кенигсберга. Он стоял в глубине леса, окруженный широким рвом с водой и мешал продвижению наших войск. Его нужно было взять во что бы то ни стало… И как только стемнело, солдаты осторожно поползли к каналу, окружавшему форт, спустились в воду и поплыли. Немцы не сразу их обнаружили, а потом было уже поздно. Наши солдаты закрепились под стенами форта и блокировали его со всех сторон.
- Представьте, - рассказывал мне начальник штаба, - нашелся отчаянный парнишка, забрался на стену и красный флаг укрепил!.. Гитлеровцы бесновались, а сделать ничего не могли, так и сидели под нашим флагом, пока не пришлось им белый выкинуть. Когда форт взяли, командир полка говорит: "Узнайте фамилию этого смельчака, представьте его к ордену Красного Знамени". Но, знаете, наступление идет круглые сутки, работы у нас по горло, так и не выяснили, кто он такой. Сказывали, будто у парня под гимнастеркой полосатая тельняшка. Морская душа, как говорится. Но у нас таких было немало.
- А где же теперь это подразделение? - спросил я начальника штаба.
Он показал на карту Кенигсберга:
- Два часа назад этот батальон переправился через канал Ланд Грабен и теперь ведет наступление вот здесь, в квадрате двести шестьдесят семь, недалеко от зоопарка.
Я нашел этот квадрат на своей карте и поспешил за нашими наступающими войсками.
Продвигаться било нелегко, бой за Кенигсберг с каждым часом разгорался все сильнее. В жестокой битве отвоевывался дом за домом, квартал за кварталом.
Укрывшись за баррикадами, фашистская артиллерия стреляла по районам, уже занятым нашими войсками. Из окон жилых домов вели огонь вражеские автоматчики и снайперы. Кругом все гудело, грохотало, тонуло в огне и клубах черного дыма.
В подъезде мрачного серого здания я увидел бойцов, укрывавшихся от осколков снарядов.
- Не знаете, товарищи, где тут ближайший командный пункт?
- Какую вам часть? - спросил солдат.
- Да все равно…
Неопределенный ответ смутил их, они переглянулись. Что, дескать, за тип такой интересуется КП?
- Вы кто будете? - уже требовательно спросил меня все тот же солдат. - Ваши документы!
- Военный корреспондент, - ответил я, показывая удостоверение.
Он внимательно прочитал, сравнил мое лицо с фотографией и, возвращая удостоверение, сказал миролюбиво:
- Извините за недоверие… Война! Ничего не поделаешь!
- Правду говорят, товарищ корреспондент, вроде скоро война кончится? - вдруг спросил степенный, пожилой солдат.
- Возьмем Берлин, тогда и войне конец.
- А сколько до него, проклятого, осталось?
- Километров пятьсот, - ответил я.
- Это уж, можно считать, недалеко, - сказал солдат и, выглянув на улицу, огляделся по сторонам, предложил: - Давайте я вас доведу до КП. Только держитесь поближе к стенам.
Через несколько минут мы вбежали в какой-то двор и по узенькой лестнице спустились в подвал. После яркого дневного света я вначале не мог ничего разобрать. Тут было немало людей. За столиком, освещенным свечами, сидели несколько офицеров. Присмотревшись, в одном из них я узнал своего земляка - комбата Гладких, мы встретились взглядами, на минуту он оторвался от дел, протянул руку и вместо приветствия, будто продолжая недавно прерванный разговор, сказал:
- Вот видишь, дошли до Кенигсберга! - и тут же снова подошел к столику с картами и продолжал руководить боем.
Теперь в его распоряжении был не только телефон, но и рация. И каждые несколько минут являлись связные.
- По приказанию лейтенанта Зубова докладываю: дом тридцать занят!
Дом тридцать обводился на карте красным карандашом.
На пороге появился еще связной:
- В квадрате двести восемнадцать противник перешел в контратаку. Хочет окружить взвод старшины Видяева и отрезать от нашей роты.
От этой новости лицо капитана потемнело.
- Попросите на поддержку танк! - бросил он одному из офицеров.
Тот отошел в глубину подвала, где сидела радистка. Вернувшись через несколько минут к столу комбата, офицер доложил:
- Танк вышел.
На протяжении всего дня штаб батальона жил настолько напряженной, тревожной жизнью, что было не до еды, хотя давно уже прошло время обеда. За весь день я не услышал ни одной шутки, ни одного слова, не относящегося к делу.
Когда наступил вечер, стрельба немного стихла. Реже стали появляться связные.
- Что ж, пора поужинать! - сказал капитан Гладких.
- А заодно уж и пообедать, и позавтракать, - добавил кто-то из офицеров.
В разгар ужина в подвал вихрем влетел Федя Грудкин. Шапки на нем почему-то не было, растрепанные волосы спадали на лоб. Вытянувшись перед капитаном, он доложил:
- Ваше приказание выполнено. Зоопарк обследован, могу подробно сообщить, где что находится и какие там у противника силы.
- Садись ужинать, морская душа. Заодно и о деле поговорим. - И, кивнув на своего верного телохранителя лихого моряка Федю Грудкина, сказал мне: - Теперь он у нас командир отделения разведки. Вы бы взяли его на карандаш. Не слышали, какой номер он отколол при штурме форта Шарлоттенбург? Насчет флага?
- Мне рассказывали в штабе полка. Только там не знали его фамилии.
- Знают уже. Я сообщил. - Через некоторое время капитан отставил тарелку, облокотился на стол и спросил Федю: - Так что там, в зоопарке-то, докладывай!
- Никаких особых укреплений нет. Зато артиллерийский кулак у них - дай боже… Вот я приблизительный план набросал. - Федя передал комбату чертежик: - Здесь у них противотанковые пушки, здесь минометы, А сколько там разных животных!
- Зверей, что ли? - уточнил капитан.
- Вот именно, зверей. Один стоит - ростом выше дома. Присмотрелся: вижу - не двигается. Любопытство меня разобрало: что за чудовище такое? Пробрался поближе, гляжу, а это скелет мамонта. В заградах там разные козочки бродят, на островке тигры. Кругом водяной ров, им никак не вырваться. А налево клетки со львами. Рычат - аж душа в пятки уходит!
- Хищников нечего бояться, - добродушно заметил капитан, пряча в свой планшет Федин чертеж. - Запомни раз навсегда: если ты не будешь трусить, лев на тебя никогда не бросится. Он уважает смелого человека.
- Откуда вы знаете, товарищ капитан? - заинтересовался Федя.
- Чудак-человек, да об этом еще у Брема сказано, - сказал комбат.
Федя удивленно посмотрел на капитана и, должно быть, хотел его о чем-то спросить, но постеснялся и вскоре незаметно исчез.
Почти всю ночь в штабе готовились к новому дню, и слово "зоопарк" не сходило с уст хозяев - пехотинцев и гостей - артиллеристов и танкистов; явившихся сюда, чтобы уточнить кое-какие детали взаимодействия.
Тем временем Федя вернулся в свою "штаб-квартиру" из четырех комнат, брошенную хозяевами. Пока что здесь разместились его разведчики. Федя погрузился в мягкое кресло. Он неподвижно сидел и раздумывал над тем, как будут брать этот проклятый зоопарк. Конечно, можно попросить помощи у артиллеристов: достаточно нацелить туда "катюши" - и от парка останется одно воспоминание. Но, к примеру сказать, звери! Они ничем не виноваты. Они собраны со всего земного шара, даже из Африки, наверное, есть отдельные представители. За что они должны страдать? Чем плохо, если после войны в Кенигсберге уцелеет зоопарк? Сколько сюда будет приходить детишек! Возможно, и он, Федя, останется жить в этих краях, женится и будет показывать зверюшек своим ребятам.
Во время его раздумий в комнату несколько раз заглядывали солдаты, но, заметив, что Федя Грудкин сидит опустив голову, решили: вздремнул человек, пусть отдохнет малость. Однако Феде было вовсе не до отдыха. Разные мысли теснились у него в голове и не давали ему уснуть. Он встал, раскурил трофейную сигарету и вышел к своим друзьям.
- Завтра утречком, - сказал он, - наш батальон должен пройти зоопарк, а там немецкая артиллерия и, кроме того, хищники.
- Какие хищники, фрицы, что ли? - спросил солдат.
- Да нет. Звери - хищники. Львы там в клетках. Понятно?
- Ну, львы похуже фрицев, - отозвался все тот же солдат.
- Ничем не хуже, - возразил Федор и строго добавил: - Запомни одно: если человек не трусит, идет прямо на льва, лев никогда не тронет человека. - И с важностью знатока добавил: - Ты разве не знаешь о львах? О них еще Брем писал…
Все молчали, но молодой солдат не унимался:
- Одно дело, как там его зовут, Брем, что ли. А другое дело - львы. Ты попробуй с ними побеседовать. Дескать, так и, так, я к вам от имени товарища Брема, а они тяпнут тебя за одно место - и будь здоров, расти большой.
Все засмеялись.
- Меня не тяпнут, будь уверен! Я все продумал, - с загадочной улыбкой проговорил Федя.
И действительно, у него созрел план.
Задолго до рассвета Федор Грудкин вместе с радистом пробрались в зоопарк и устроились в бетонном подвальчике, расположенном под клеткой льва. Федя решил, что это самая подходящая позиция для наблюдений: в подвальчике под самым потолком было два окошка, выходивших на широкие аллеи. Обзор местности что надо!
Было относительно тихо. Только изредка раздавались выстрелы да вспыхивали ракеты. Даже не верилось, что еще несколько часов назад недалеко отсюда кипел бой - била артиллерия, минометы - и звери в ужасе метались по клеткам. Сейчас все притихло, замерло в настороженном ожидании.
Федор с радистом время от времени подходили к оконцам, смотрели в ночь, прислушивались к отдаленным выстрелам, приглядывались к вспышкам ракет, нетерпеливо ожидая рассвета.
И вот уже понемногу растворялась чернота, небо стало темно-синим, потом поголубело. Обычно в этот ранний час в парке, наверно, просыпались птицы и наполняли воздух своим неугомонным щебетом. Но какие птицы могли уцелеть в этом аду?!
А небо все светлело. Минут двадцать - тридцать было совсем тихо. Но короткая передышка кончилась, и снова послышались автоматные очереди. Их тут же перекрыли басовые голоса пушек, где-то вдали пронеслись залпы "катюш".
Бой разгорался уже поблизости от зоопарка, который стоял на пути наших войск, мешал им овладеть центром города.
Батальон капитана Гладких наступал со стороны площади, немцы вели огонь из глубины зоопарка.
Испуганные животные ломали заграждения, метались по аллеям и лужайкам, нередко попадая под пули. Из подвала видна была убитая зебра, лежавшая посреди аллеи. Неподалеку от бассейна с бегемотом разорвался снаряд. Несколько осколков впилось в тело животного, и вода окрасилась кровью. Бегемот высунул из воды морду и завопил.
Федя по рации держал связь с командиром батальона. Он сообщал обо всем, что было в поле зрения. В глубине парка он заметил желтые вспышки и сказал радисту:
- Передай, в квадрате сто восемь орудия противника ведут огонь.
Наши снаряды просвистели и взорвались в парке, но не там, где стояли немецкие пушки, а гораздо ближе к наблюдательному пункту Феди.
- Недолет двадцать… четырнадцать… - быстро, почти задыхаясь, проговорил он.
И с новой силой просвистели снаряды, гулко прозвучали взрывы. Все содрогнулось, и выше деревьев взлетели комья земли вместе с обломками орудий. Федя не удивился этому. Он знал: когда на огневой позиции приготовлен боевой комплект снарядов, прямое попадание вызывает взрывы потрясающей силы. От детонации прокатываются десятки повторных взрывов, уничтожая все, что есть поблизости.
Эта вражеская батарея была единственным серьезным препятствием, мешавшим овладеть зоопарком. Капитан Гладких со своим батальоном подошел уже вплотную к парку. Он тоже слышал взрывы, но не был уверен, что накрыта та самая батарея, которая до сих пор мешала продвижению. Теперь, узнав от Феди по радио, что батареи больше не существует, Гладких отдал второй роте приказание втянуться в парк и прочистить его "огневой метелкой".
- Наши пошли! - сказал радист.
- Что еще сообщают?
- Больше ничего.