Сюда, за высокие бетонные стены, доходила людская молва, будто Фучик казнен. Густина не хотела в это верить, в ней жила, пусть слабая, надежда, что, может быть, слухи эти ложные, что он жив, и тогда они встретятся скоро в родной Праге.
Они вместе участвовали в революционной борьбе. Их арестовали почти одновременно и сидели они в одной в той же тюрьме Панкрац.
Фучика нещадно избивали во время допросов. Его без сознания приносили в камеру, и он медленно приходил в себя. И как ни тяжко ему было в эти дни, он помнил о своем большом друге и в полусне, в полубреду шептал: "Густа, моя маленькая, милая Густа…"
Из тюрьмы Густина попала в этот лагерь. Порой ей казалось, что все кончено, живой отсюда не выбраться. И все же в сознании жило, что есть на земле силы, способные спасти человечество от фашизма. Есть Красная Армия, и одно это рождало волю к борьбе.
Она все выдержала, все перенесла и дожила до той счастливой поры, когда по ночам сюда стал доноситься гул артиллерии.
Русские женщины улавливали далекие звуки, сообщали своим подругам: "Наши "катюши" бьют…"
Фронт приближался. Немцы получили приказ эвакуировать заключенных в глубь Германии. Женщин строили на плацу и угоняли в неизвестность. Не все могли двигаться: в лагере свирепствовали болезни, смерть беспощадно косила узниц. Ухаживали за больными несколько десятков заключенных. И среди них две сестры-чешки Галовы, еще по Праге старые друзья Густины Фучиковой.
…Ночью формировался очередной транспорт. Эсэсовцы врывались в бараки с собаками и кричали: "Вон, вон отсюда, строиться!"
Густина не хотела покидать лагерь. В самый последний момент, когда заключенные стояли в строю, держа на руках свои несложные пожитки и получали на дорогу хлебный паек, Густина осторожно пробралась сквозь ряды, спряталась за кирпичной стеной, а затем вбежала в барак с умирающими. Она нашла там маленькую, хрупкую, как статуэтка, Миру Штропову, рассказала ей обо всем и спросила, как ей быть дальше. Было решено, что она останется в бараке на положении тяжелобольной.
На глазах Густины люди умирали не только от голода, но и от тяжелых болезней. Расставаясь с жизнью, они просили исполнить их последнее желание - дать им вволю напиться воды. Но даже воды в этих убогих бараках не было, чтобы напоить всех жаждущих, прежде чем они навечно закроют глаза. Густина вызвалась доставлять умирающим воду.
Каждый час двигалась колесница к колодцу с пустыми баками, обратно - с наполненными водой. Воду разносила больным и снова снаряжалась к колодцу. И так на протяжении двух дней Густина со своими помощницами совершала рейсы туда и обратно.
Гром артиллерии нарастал и приближался к лагерю. "Наши, наши!" - кричали русские женщины, и в этот момент даже больные, собравшись с последними силами, приподнимались, и на их лицах вспыхивало подобие улыбки.
Однажды ночью среди эсэсовцев поднялась невообразимая паника. Они исчезли, а на рассвете, когда в низинах еще стояла плотная стена тумана, к Густине подбежала подружка и, безмерно счастливая, бросилась ей на шею.
- Густочка! Поздравляю тебя с победой! - кричала она и плакала от радости.
Они выбежали к главным воротам. Впервые за все годы тут не было автоматчиков и сторожевых овчарок. Толпа взволнованных женщин стояла у ворот, наблюдая, как в окнах немецких домов городка Фюрстенберг появляются белые простыни и покрывала.
Однако женщин волновало совсем другое: они смотрели в сторону города и думали, что вот-вот перед их глазами появятся знаменитые советские танки. Но этого не случилось.
Из-за поворота выехал на велосипеде запыленный усталый солдат. Медленно раскручивая педали, он не спеша подъехал к женщинам, спрыгнул с велосипеда и совсем запросто крикнул:
- Здорово, товарищи!
И не успел он сделать и шага, как женщины бросились к нему. Он переходил из одних объятий в другие.
Солдат пробыл здесь всего несколько минут и отправился обратно, а через два часа в лагерь приехал капитан Красной Армии, назначенный комендантом лагеря. Познакомился с Густиной, ее подружками и, узнав об их лагерной "специальности", объявил:
- Больше вам воду возить не придется. Это будут делать немцы из Фюрстенберга.
И действительно, появились новые водовозы.
Советский капитан с первого же дня приказал зачислить немцев на общее довольствие. С этим никак не могли согласиться чешки. "Пусть хоть один раз они хлебнут горя, побудут на нашем пайке", - внушали женщины капитану. "Нельзя, мы не фашисты, - отвечал он. - У нас другие законы. Кто работает, тот имеет право на еду". И, несмотря на эти убедительные и веские доводы, чешки были всерьез обеспокоены. Им казалось, что немцы могут из чувства мести устроить какую-нибудь каверзу советскому коменданту. Вот с этого дня они и вызвались добровольно охранять капитана, о чем он не мог нам рассказывать без смеха.
- Мы знаем, что значит бдительность, - говорили теперь чешки. - У нас в лагере были жена и дочь Тельмана. Мы их тоже охраняли от фашистов.
- Роза Тельман? - переспросил я.
- Да-да, Роза была у нас в лагере! Не удивляйтесь! - подтвердила Густина Фучикова и, указав на сидевшую за нашим общим столом смуглую девушку с ясными голубыми глазами, добавила: - Вот она особенно дружила с Розой Тельман.
Девушка сначала молча улыбалась, но вскоре и она втянулась в общий разговор:
- Мы с Розой Тельман лежали в лагерной больнице. И там познакомились. Роза много рассказывала мне о своем муже и дочери. Она была совсем слаба, еле двигалась по комнате. Мы думали, как ей помочь. И узнали, что одна наша чешка, по фамилии Сметонова, работает на кухне. Мы связались с ней и тайно получали хлеб специально для Розы Тельман. Мы ее поддерживали как только могли, и потому она уцелела…
- А где же она теперь? - спросил я.
- Перед приходом Красной Армии женщины увели Розу из лагеря и скрывали ее в одной немецкой семье, - пояснила Густина. - А сейчас? Сейчас она, наверное, уже дома…
Мы расстались с капитаном, Густиной Фучиковой, ее чешскими подругами и отправились дальше.
Опять перед нами тянулось широкое асфальтированное шоссе и поток беженцев - счастливых, ликующих людей, возвращающихся на родину, к матерям, женам, детям…
Мы приближались к небольшому провинциальному городку, который сдался без боя.
Отсюда, с высокого берега мелководной прозрачной речушки, казалось, что художник небрежно разбросал на сером холсте зеленые, красные, желтые, белые пятна. Но когда мы въехали в обычный провинциальный немецкий городок, прикорнувший между холмами, оказалось, что разноцветные пятна просто чередование аккуратных домиков и зеленых садов вокруг них.
Солнце, перевалив за полдень, жгло нещадно. Клубилась над дорогой пыль и оседала на придорожной траве и деревьях, отчего и трава и деревья казались седыми. Филиппыч время от времени вытирал сложенной пилоткой пот со лба и тихонько чертыхался.
За окном промелькнула угловатая кирка, водокачка, традиционный памятник Бисмарку.
- Товарищ капитан, посмотрите налево, толпа собралась, и наших много, - сказал Филиппыч и сбавил ход машины.
Я оглянулся. В глубине одного из палисадников действительно пестрела, двигалась толпа.
Мы остановили машину. Филиппыч побрел искать колодец - утолить жажду и залить воды в радиатор машины, а я направился туда, где толпились люди.
Невысокий бритоголовый солдат, курносый и розовощекий, тащил из дома стул, торжественно подняв над головой.
- Что там такое? - спросил я в тот момент, когда он поравнялся со мной.
Солдат ответил по-украински:
- Так то ж Тельманова жинка сказывать будэ. Я ж их и найшов… Вона була дуже замучена…
Я поспешил за солдатом. Он протиснулся к стоявшей там немолодой женщине и, улыбаясь, забавными, немного неуклюжими жестами указывал ей на стул. Женщина присела. Я внимательно всматривался в нее. В ней не было ничего примечательного: серое платье, слегка поседевшие волосы и усталые глаза. Лицо, пепельное, с тонкой паутинкой морщин, - одно из тех, на которых запечатлелась вся трагедия войны, - освещала теплая улыбка.
- Да, я жена Тельмана, - Сказала женщина, вероятно продолжая прерванный разговор.
Молоденькая связистка, с выбивающимися из-под пилотки пушистыми волосами и по-детски удивленными глазами, плохо владела немецким языком. Путая и коверкая слова, она спросила:
- А как же вы уцелели в этом?.. - и, не найдя нужных слов, обвела рукой вокруг.
- Чудом уцелела. Меня выручили и спасли русские друзья. Да и фашистам в последние дни было не до нас.
Седой майор с густыми, нависшими над глазами бровями и шрамом через всю правую щеку попросил перевести:
- Давно вы с Тельманом разлучены?
Роза задумалась, как бы вызывая в памяти все прошедшее и, проведя рукою по лицу, начала свой рассказ:
- Нас с мужем разлучили очень давно. В 1933 году. Я помню этот день. Была весна. Вот такая же, как сейчас. Нет, даже более ранняя весна. Мартовская. Эрнста арестовали. Мне даже не сказали, куда его увезли. Мы о дочерью Ирмой только потом узнали, что его бросили в Берлинскую тюрьму. Я осталась в Гамбурге с Ирмой без всяких средств. Гестапо следило за каждым нашим шагом, а тревога за отца и мужа делала нашу жизнь совсем тяжкой. Не знаю, как бы мы выжили, если бы не помощь друзей Эрнста. Их было много, этих друзей, и они помогали нам как могли: кто деньгами, кто вещами, кто советом и добрым словом.
Солдат, который достал стул и теперь, держа в руке букет сирени, стоял за спиной Розы, точно в почетном карауле, и внимательно прислушивался к каждому ее слову, сейчас вдруг неожиданно подал свой голос:
- Потом вы совсем не бачили Тельмана?!
- Нет, мне удалось повидаться с ним в тюрьме. Я кинулась к решетке, разъединяющей нас, но гестаповец оттолкнул меня, и я только услышала голос Эрнста: "Мужайся!" Это было время больших испытаний, и мужество, только мужество необходимо было каждому из нас…
После Сталинграда все честные немцы вздохнули. Они поняли, что приходит конец кровавому фашизму. Тогда гестаповцы вовсе озверели. В феврале 1944 года я добилась свидания с Эрнстом в последний раз. Он был избит, болен, но держался бодро и даже шутил: "Когда их разобьют и мы останемся живы, мы выпьем по бокалу хорошего вина с тобой, Роза, чтобы души этих молодчиков уже никогда не вылезали из преисподней". И больше Тельмана я не видела. Ходили слухи, что он погиб.
Роза умолкла.
Стало совсем тихо. Нахмурившись, смотрел куда-то вдаль седой майор, и нервно подергивалась его щека, рассеченная шрамом. Широко раскрыв глаза, подперев голову рукой, задумавшись, сидела на траве молодая связистка. Солдат, опустив голову, обрывал и мял в руках листки сирени. Молчали и покачивали головами пожилые немки, молчали бывшие заключенные концлагерей…
И вероятно, долго могло продолжаться это тяжкое молчание, если бы солдаты не протянули Розе огромный букет цветов.
- От нашей воинской части.
На лице Розы появилась добрая улыбка.
К вечеру мы покинули город и поехали дальше. Впереди в лиловато-туманной дали лежала большая страна, за освобождение которой от фашизма Эрнст Тельман отдал свою жизнь.
Много лет спустя после окончания второй мировой войны мы направлялись в Чехословакию по тому же самому пути, который с боями прошла наша армия-освободительница.
Сидя в вагоне, я думал о людях, с которыми меня свела судьба в 1945 году и которых мне хотелось увидеть.
Перед моими глазами снова встал лагерь смерти, со всеми его ужасами, и тот самый чех, что кричал нам "Дружко! Дружко, соубрат!", и невозмутимый капитан, и маленькая Густина…
Я еще раз прочитал "Репортаж с петлей на шее" - это последнее обращение ко всему человечеству стойкого и мужественного борца Юлиуса Фучика - и строил планы во что бы то ни стало увидеть его жену Густину, пройти по той же мостовой, по которой ходил Юлиус Фучик, побывать в доме, где он жил, посмотреть на те вещи, к которым прикасалась его рука.
В Праге, в коротком промежутке между экскурсиями, я позвонил Густине Фучиковой, напомнил о нашей встрече в 1945 году и спросил:
- Когда можно вас повидать?
Густину удивил такой вопрос:
- Приходите в любое время. Я всегда рада гостям из Советского Союза.
И вот мы с товарищами спешим на улицу имени Югославских партизан. Находим дом № 11.
Осматриваем дом внимательным взглядом и высоко, на уровне третьего этажа, обнаруживаем мемориальную доску, увековечившую память Юлиуса Фучика.
Поднимаемся на четвертый этаж, в маленькую и более чем скромную квартирку Фучиковой.
Густина встречает нас в простеньком платье и переднике. Она все такая же легкая, подвижная…
Я смотрю на нее и вспоминаю, что этой "маленькой женщине с большими детскими глазами" Фучик посвятил самые нежные слова. "Моя милая, маленькая, будь сильной и стойкой", - писал он в те дни. И она была именно такой, когда ее привели на очную ставку с мужем и в упор спросили: "Вы его знаете?" "Нет, не знаю", - холодно ответила она и даже взглядом не выдала ужаса…
Мы вошли в кабинет. И тут произошло нечто неожиданное. Наш разговор сразу прервался, мы молча и не торопясь, с каким-то особым внутренним благоговением начали рассматривать все, что нас окружало.
Я ни в одном музее не испытывал такого святого чувства, когда все хотелось не просто увидеть, но навсегда сохранить в памяти. Быть может, это объясняется тем, что слишком долго мы ждали встречи с этим домом и с этими вещами.
Поняв наше состояние, Густина молча стояла в стороне. Она видела, что нам не нужно никаких пояснений. И без того все было удивительно знакомо и понятно, начиная вот с этого маленького рисунка, изображающего букетик цветов. Разве мы не знаем, что это тот символический подарок, который Густина получила, от Фучика в день своего рождения по тюремной почте.
А вот золотая пятиконечная звезда - высшая награда итальянских партизан, сражавшихся в бригаде имени Гарибальди. Она вручена Густине в 10-ю годовщину со дня гибели Юлиуса.
Мы подошли к стеллажам, протянувшимся вдоль всей стены и заполненным книгами, которые Фучик называл своими друзьями.
- К сожалению, здесь сохранилась очень незначительная часть нашей библиотеки. Я с трудом разыскала уцелевшие книги. Все самое ценное бесследно пропало, - с сожалением поведала Густина. - Я счастлива, что хоть частично уцелели архивы Юлека. Посмотрите сюда… - Она открыла шкаф, в котором ровными рядами лежали рукописи, тетради, папки с документами. - Это его записи, - пояснила Густина. - Большая часть их еще нигде не опубликована.
Бережно перелистывая пожелтевшие от времени страницы дневников Фучика, я спросил, где хранится рукопись его последней книги "Репортаж с петлей на шее".
- В этом же самом шкафу, - ответила Густина, стала вынимать и передавать нам тяжелые, заключенные с двух сторон под стекло листки из блокнота, аккуратно, строчка в строчку, исписанные простым и химическим карандашами. Листки пронумерованы, и на каждом из них рядом с номером страницы стоит буква.
Мы принимали из рук Густины и, едва прикасаясь пальцами, передавали друг другу странички бессмертного творения, которое вечно будет волновать умы человечества.
В тревожные дни эти листки из рук Фучика получил тюремный надзиратель, чех из Моравии, Адольф Колинский. Рискуя жизнью, он регулярно приносил в камеру Фучика карандаш, бумагу и выносил на волю эти листочки.
Мы присели на диван, и Густина начала подробно рассказывать нам, как были обнаружены черновики книги "Репортаж с петлей на шее".
Из концлагеря Равенсбрюк она вернулась в Прагу, ничего толком не зная о Фучике. Обратилась через газету "Руде право" и просила читателей сообщить, что им известно о его судьбе. И вскоре объявился человек, который сообщил, что Фучик в камере много писал. Эти рукописи тайно выносил из тюрьмы надзиратель по фамилии Колинский.
- Тут я развила бешеную деятельность, - продолжала рассказывать Густина. - Опросила десятки людей. И представьте, все мои труды оказались напрасными. Зато однажды я прихожу к редактору газеты "Руде право" и застаю у него в кабинете незнакомого гражданина. Он встает, протягивает руку, называет себя: "Колинский" - и передает несколько листков со знакомым почерком. Я ничего не могла ему ответить, а только расплакалась… Через несколько дней он принес всю рукопись "Репортажа с петлей на шее". Как просил Юлек, я сейчас занимаюсь изданием его трудов. Только получилось не пять томов, как он думал, а значительно больше. Десять томов вы можете видеть на полке, а одиннадцатый скоро сдается в печать. Сюда вошло далеко не все, а только самое основное.
Мы поинтересовались, в каких странах выходил "Репортаж с петлей на шее". Густина разложила на столе десятки книг с яркими броскими рисунками на обложках. С одних обложек на нас смотрел веселый, улыбающийся Фучик, на других было нарисовано оружие палачей - петля, упругая, страшная веревка. На некоторых обложках изображены языки пламени или большое огненное сердце борца.
Соединенные Штаты Америки и Мексика, Индия и Канада, Италия и Голландия, Бирма, Индонезия, Ливия.. Пожалуй, нет уголка на земном шаре, где не появилась бы эта книга.
- Теперь главное дело моей жизни - разобраться в рукописях Юлека. А затем текущая работа… Приходит много писем. Ну вот хотя бы самое последнее, немножко смешное и наивное. - Она протянула руку к конверту и показала письмо из редакции газеты "Советский спорт". - Меня просят написать, как Фучик относился к спорту. И просят не зря, - с шутливой улыбкой заметила Густина. - Юлек действительно был неплохим спортсменом. А вот письмо от пионеров… Люди пишут из самых благородных побуждений, и я не могу положить письмо в ящик, пока на него не отвечу. Иначе меня назовут - как это по-русски называется? - бю-ро-кра-том… И будут правы!
Вечерело. За окном давно сгустились сумерки. Мы торопились в гостиницу и пригласили к нам Густину. Она согласилась составить нам компанию.
В маленьком, тесном номере в честь нашей дорогой гостьи был устроен скромный ужин. Глядя на наше до вольно скудное угощение, Густина с улыбкой сказала:
- Бывает так, что стол огромный и много вкусных вещей, а вместе с тем не знаешь, что сказать своему соседу. У нас с вами столик маленький, а дружба большая. Давайте за эту дружбу поднимем наш первый тост!
…Пробыв несколько дней в гостеприимной Праге, мы отправились дальше по своему маршруту. Густина Фучикова пришла в гостиницу попрощаться и проводить нас.
- Куда же вы теперь, неутомимые путешественники? - спросила она и очень обрадовалась, узнав, что наш путь лежит в Карловы Вары.
- О! В таком случае вы повидаете Розу Тельман. Она там лечится и отдыхает.
Это была приятная неожиданность.
Все эти годы мне хотелось вновь повидаться с Розой, посмотреть, какой она стала теперь, и вспомнить о прошлом.
Наш автобус тронулся в далекий путь. На фоне огромного здания гостиницы "Дружба" мы еще долго видели маленькую женщину, махавшую нам вслед белым платочком…