– Спасайтесь, господа, тонем… прощайте…
Без фуражки, с окровавленной головой, но с папиросой в руке, он широко расставил ноги, ухватился за тентовую стойку, чтобы удержаться на наклонившемся мостике, в последний раз затянулся, отбросил папиросу и зычным голосом скомандовал:
– Все за борт… Команде спасаться… Живо за борт…
Броненосец стал быстрее валиться на левый борт. В темноте из всех внутренних помещений корабля люди стремились подняться наверх, карабкались по наклонившимся трапам и скобянкам, боролись со сталкивавшей их водой, спотыкались, срывались вниз, застревали в люках, гонимые одной мыслью – спасти хоть свою жизнь, раз все усилия спасти корабль оказались безуспешными.
Наиболее трагичной была судьба машинной команды. Она оказалась в ловушке. Подъемные механизмы, открывающие тяжелые броневые люки, которые предохраняли машины от попадания снарядов, не действовали. Находящиеся на верхней палубе, не думая о собственном спасении, пытались открыть эти люки при помощи немногих талей, которые уцелели от пожара и снарядов. Но люки были тяжелые и открывались медленно. Их удалось только приподнять, а не открыть, как корабль уже почти лег плашмя и начал зачерпывать воду своими тремя огромными трубами, из которых валил густой дым и расстилался по воде.
Из машинной команды не спасся никто. Они все, во главе с судовыми механиками полковником Николаем Андреевичем Тихоновым, поручиками Григорием Григорьевичем Даниленко, Алексеем Александровичем Быковым, Анатолием Георгиевичем Шевелевым и упомянутыми Змачинским и Успенским, были похоронены в стальном гробу, которым для них оказался так бережно ими опекаемый свой корабль.
На верхней палубе одни бросались за борт, другие колебались и как будто не могли расстаться с кораблем, с которым они сжились, и, наконец, третьи самоотверженно, не думая о себе, лихорадочно сбрасывали за борт все, что могло плавать и что могло помочь тонущим держаться на поверхности моря.
На пылающем мостике по-прежнему находился командир броненосца. Он был одинок. Он уже не держался на ногах, а повис, держась руками за стойку. Стараясь превозмочь грохот рвущихся снарядов, треск пожара, шипение пара, вопли раненых и крики утопающих, он из последних сил кричал:
– Дальше от корабля!.. Вас затянет водоворотом, черт возьми! Отплывайте дальше от борта!
"В этот момент, – пишет советский писатель Новиков-Прибой (питающий лютую ненависть к царским офицерам, показавшим себя строгими исполнителями своих командирских обязанностей), – капитан 1-го ранга Бэр – перед лицом смерти – был великолепен…"
Палуба корабля перешла угол начала скольжения тел. Все незакрепленные или оторванные взрывами предметы, как-то: ящики, рундуки, обломки шлюпок, куски железных балок с ускоряющейся скоростью начали скользить на левый борт, увлекая за собой людей, ломая им кости, разбивая головы. Броненосец быстро перевернулся вверх килем, приподнял корму и начал носом уходить в воду. Гребные винты вылезли из воды, судорожно вращаясь в воздухе, и, когда корабль уже исчез подводой, они еще некоторое время продолжали бурлить, кроша тела несчастных людей, которые не успели отплыть от тонущего корабля в сторону. На волнующейся поверхности моря раскачивалась живая каша человеческих тел и бесформенных обломков. Над водой еще держался густой едкий дым, валивший из лежавших горизонтально труб броненосца и ныне отравлявший плавающих моряков. И в это скопление тонущих и бедствующих людей продолжали беспрерывно падать японские снаряды, вздымая высокие столбы воды и разрывая на части тела тех, кого смерть еще не освободила от мучений.
К месту гибели броненосца подошли русские миноносцы и буксир "Свирь", которые спасли около 400 человек. По иронии судьбы половина спасенных оказалась в числе тех немногих, которые доплыли до Владивостока или добрались до нейтральных портов и тем избежали горести пленения. Судьба хоть к этой части команды этого рокового, но героического корабля оказалась милосердной.
Глава VIII. Выход из строя "Суворова"
"Князь Суворов" вел русскую эскадру, стреляя из башен тяжелой артиллерии и орудий левого борта, и, в свою очередь, привлекал на себя стрельбу половины японского флота. Вихрь снарядов всех калибров накрывал броненосец. Пророчество его командира, капитана 1-го ранга Игнациуса, выполнялось.
Впрочем, не нужно было быть пророком, чтобы предсказать, что флагманский корабль русской эскадры подвергнется в бою самому жестокому обстрелу в первую очередь. В свете этого логичного заключения следует особенно отметить мужественное решение адмирала Рожественского идти со своим кораблем головным, впереди всего флота, и не перенести свой флаг на другой броненосец или быстроходный крейсер. Командующий предпочел быть там, где была наибольшая опасность. Своим личным присутствием на корабле, наиболее обстреливаемом неприятельским флотом, он хотел подать пример верности присяге и выполнения своего воинского долга для всего личного состава эскадры.
Рассуждения о том, что командующий, находясь на головном корабле, легко может лишиться возможности управлять флотом и после выхода флагманского корабля из строя оставляет флот без руководства, являются хотя и верными, но скорее теоретическими, чем практическими. Средства связи и сигнализации всюду ненадежны. Удачное попадание может свалить мачту, сжечь фалы, снести радиосеть не только на флагманском, но и на любом корабле, – и командующий уже лишен возможности передавать приказания. В обоих случаях командующий должен быть снят с поврежденного корабля и его флаг перенесен на другой корабль. По несчастному стечению обстоятельств это было сделано в Цусимском бою слишком поздно, когда адмирал Рожественский был уже настолько изранен, что управлять эскадрой не мог.
Его решение идти во главе эскадры и мужественное поведение в бою настолько сами за себя говорят, что жалкая попытка советского писателя Новикова-Прибоя набросить тень на память адмирала Рожественского, недобросовестно подтасовывая факты и перемешивая их с измышлениями, вызвало возражение в примечаниях к его книге со стороны даже советской редакции.
Сразу же после начала боя на "Суворов" начали сыпаться стальные удары столь часто, что видавший виды и получивший уже большой опыт в современной войне капитан 2-го ранга Семенов сравнил эту фазу боя с бойней.
После первого попадания в судовую церковь, следующие попадания были в борт около левой средней 6-дюймовой башни и в офицерские каюты у левой кормовой башни. В каютах начался пожар. Немедленно за этим снаряд разорвался в кормовой рубке и, когда дым разошелся, внутри рубки лежала груда тел и сверху – зрительная труба офицерского образца.
В носовой боевой рубке первую дань богу войны заплатили своей жизнью флагманский артиллерист полковник Федор Аркадьевич Берсенев и рулевой кондуктор. Обоим осколки попали в голову и убили их наповал. Наблюдать за боем в прорези брони было опасным занятием, но адмирал и командир, согнувшись из-за своего высокого роста, сосредоточенно наблюдали в прорезь за неприятельским флотом.
– Ваше Превосходительство, уже очень они пристрелялись, так и жарят, – размахивая, по обыкновению, руками, докладывает Игнациус. – Не пора ли нам изменить расстояние?
– Подождите. Ведь и мы тоже пристрелялись, – хладнокровно возразил Рожественский.
Дальномерщики четко рапортуют измеренные ими дистанции, старший артиллерийский офицер лейтенант Петр Евгеньевич Владимирский зычно командует установку целика, и гальванеры передают его приказания, изменяя показания циферблатов, в башни и плутонги. С оглушительным ревом несутся залпы в сторону врага.
Неприятельская линия заметно продвинулась вперед. Вот когда нужно было прибавить ходу и выжать из новеньких машин, еще не полностью истрепанных длительным походом, все, что они могли дать. Тогда отпала бы опасность, что противник сможет перерезать наш курс и подвергнуть нашу эскадру продольному огню. Но это значит бросить транспорты на растерзание врагу. Русский адмирал с теми душевными качествами, которыми обладал Рожественский, не мог этого допустить. И в 2 часа 5 минут Рожественский, скрепя сердце, отдает приказание повернуть на два румба вправо, отклоняясь от прямого пути на Владивосток, но зато приведя японскую эскадру снова почти на траверз.
Вскоре после поворота тяжелый снаряд попадает в кормовую башню. Часть броневой крыши была разорвана и отогнута, но башня не вышла из строя и продолжала интенсивно стрелять. Но зато кормовой и продольный мостики были разбиты, и пожаром были охвачены сигнальная и радиотелеграфные рубки. На шканцах самоотверженно работали пожарные партии под руководством старшего офицера капитана 2-го ранга Андрея Павловича Македонского. Очередной "чемодан" разорвался среди работающих. Македонскому оторвало ногу выше колена, и он потерял сознание.
В руководство партиями вступил Семенов. Но людей становилось все меньше и меньше. Их косили осколки после разрывов неприятельских снарядов. Ими также заменяли убыль у орудий крупного и среднего калибра. Отчасти эта убыль была пополнена за счет прислуги малокалиберной артиллерии, которая так же, как на "Ослябе", была уничтожена в течение первых двадцати минут боя. Но это пополнение было единственным и недолговечным.
В облаках дыма чины пожарных партий метались, как призраки, но чем дальше, тем труднее становилось бороться с пожарами. Осколки очередных попаданий разрывали шланги, их заменяли запасными, но они немедленно превращались в лохмотья. Настал момент, когда резервы иссякли и стало нечем тушить пожары, кроме как примитивными средствами вроде ведер. В довершение несчастья, шальной осколок оторвал руку у трюмного механика, поручика Генриха Рудольфовича Криммера. На корабле не было больше никого, кто бы знал до подробностей все трюмы и трубопроводы на корабле. Между тем пожар на корме разрастался, и от жары и дыма стало трудно стрелять из кормовых башен.
Помогая тушить пожар, Семенов видел, как из рубки спустился по трапу, еле держась на ногах, флаг-офицер адмирала лейтенант Сергей Дмитриевич Свербеев. К нему подскочил, чтобы его поддержать, другой флаг-офицер, мичман Владимир Николаевич Демчинский, распоряжавшийся сигнальщиками на открытом мостике. Свербеев задыхался и просил пить. Ему подали котелок с водой. Руки у него слушались плохо, губы дрожали и зубы стучали о край котелка.
– Это пустяки… Задохнулся проклятыми газами… Только отдышаться, и это пройдет… Скажите флаг-капитану… я сейчас вернусь…
Уже посиневшие губы с трудом произносили слова. Из горла доносился хрип. Кровь сочилась из-за изорванной осколком тужурки. Не суждено было ему вернуться не только на мостик, но и к жизни…
На корме лейтенант Анатолий Анатольевич Редкин энергично тушил пожар, чтобы сохранить в действии левую кормовую башню. Повстречавшись с Семеновым, он просил доложить адмиралу о положении на корме броненосца.
– Ну что же адмирал может приказать? – возражал Семенов.
– Может быть, курс переменить… не знаю, – замялся Редкин.
– То есть выйти из строя?.. Ну, это – вряд ли.
– Нет, вы все-таки доложите…
Офицеры расстались, чтобы больше уже никогда не встретиться.
Было 2 часа 20 минут. Вместо двух мертвецов в рубке лежало уже пять-шесть человек убитых. Стоять у прорези рубки означало верную смерть или тяжелое ранение. Адмирал Рожественский был уже ранен в голову. Наблюдение за противником велось теперь поочередно. Да и наблюдать было трудно. Броненосец буквально был окружен сплошной стеной воды от всплесков, подымаемых непрекращающимся ливнем снарядов, падающих в море вокруг флагманского корабля.
Находившиеся в рубке склонили свои головы ниже прорези и ожидали своей очереди вести наблюдения. Адмирал сидел, ежеминутно подымаясь, чтобы самому лично удостовериться в происходящем.
Дальномеры были разбиты – сначала один, а вскоре и другой. Без возможности измерять расстояние управление артиллерийским огнем из рубки потеряло смысл. Башни были предоставлены сами себе и должны были сами определять расстояние. Конечно, стрельба "Суворова" потеряла значительную часть своей боевой эффективности.
Рулевые были убиты. Их заменили лейтенанты Свербеев и Крижановский. Вскоре Свербеев был тяжело ранен. К окровавленному штурвалу подошел и взял его рукоятки в крепкие руки старший артиллерийский офицер Владимирский. На лице у него была кровь, но виду него был по-прежнему очень бравый.
Семенов, поднявшись в рубку, доложил адмиралу о положении на корме броненосца. Ответ Рожественского был таким, каким его ожидал Семенов:
– Пусть тушат пожар. Отсюда помочь нечем.
Фалы на броненосце давно сгорели. Грот-мачта рухнула. Нижняя рея фок-мачты снесена. Поднять сигнал уже было не на чем. Каждое движение флагманского корабля немедленно повторялось всей эскадрой. Ни о каком временном выходе из строя и описании коордоната, как это делали японские корабли, не могло быть и речи.
За четверть часа, прошедших от перемены курса "Суворовым", японский броненосный флот опять значительно опередил русскую линию и снова стал угрожать заходом с носа. Такая тактика давала адмиралу Того двойную выгоду. Во-первых, он угрожал обстрелять русскую эскадру продольным огнем, если она не переменит курса и ему удастся обойти русскую линию с головы. Если же русская эскадра повернет, то она еще более отойдет от курса, ведшего во Владивосток, и ей не удастся прорваться. Во-вторых, увеличивая дистанцию и уменьшая боевой угол, Того выводил из-под интенсивного русского обстрела свой флагманский корабль, по которому русские броненосцы также сосредоточено били, и, наоборот, увеличивал концентрацию огня своих кораблей по русскому флагманскому кораблю.
Адмиралу Рожественскому предстояло принять трудное решение. Снова повернуть – это означало окончательно потерять собственную инициативу и подчиниться воле противника. Самым лучшим решением было увеличить скорость собственных броненосцев, отдав приказание транспортам отказаться от прорыва на север и уходить обратно на юг под прикрытием броненосцев береговой обороны. Но как передать эти приказания? Никаких средств для подачи сигнала не осталось. Прикомандированные к флагманскому кораблю миноносцы "Бедовый" и "Быстрый", которые должны были быть репетичными судами, держались слишком далеко, чтобы не попасть под обстрел, предназначавшийся для флагманского корабля Рожественского.
В тяжелом раздумье адмирал стиснул челюсти. Скрестились две воли. Воля адмирала Того и его. Коса нашла на камень. Но у Того были все преимущества: более сильные корабли, обладание более скорострельной и дальнобойной артиллерией, значительно лучший ход и, наконец, он у себя дома – он может послать в любой из многочисленных ближайших портов суда, которые будут повреждены стрельбой русских. У кораблей адмирала Рожественского выбора нет – или биться, или опускаться на дно морской пучины.
Превосходство японцев в силе артиллерийского огня уже ясно каждому, хотя в Петербурге этот факт не был очевиден морскому офицеру с наивысшим академическим образованием, статьи которого в "Новом времени" создали в стране настроение, из-за которого правительству стало психологически невозможным отозвать эскадру Рожественского обратно, как это следовало сделать после падения Порт-Артура.
Адмирал Рожественский был сильной волевой натурой, каких было так мало среди старших морских начальников в России. Уступать он не любил и не умел. Минуты шли. Вот уже "Миказа" подходит к курсу русского флота. Башни правого борта приготовились стрелять. Рожественский уже давно не опускался на свой стул и наблюдает в прорезь. Струя крови стекает с его раненой головы. Не замечая ее, он упорно молчит. Стоящие в рубке затаенно считают секунды вместо минут. Рожественский выдерживает характер. Раз выбора уже нет, то его целью является хотя бы уменьшить дистанцию боя, при которой русские корабли с дальномерами, разбитыми японскими фугасными снарядами, будут иметь больше шансов попасть в неприятельские суда, стреляя почти в упор. "Миказа" вот-вот пересечет наш курс.
– Повернуть вправо на 4 румба, – последовало, наконец, приказание адмирала Рожественского.
В рубке раздался вздох облегчения. "Миказа" стал опять склоняться влево по отношению к поворачивающему русскому кораблю.
На японском флагманском корабле ясно видны накрытия русских снарядов. Один из них разорвался на надстройке позади боевой рубки. Большой осколок буквально срезал тумбу компаса, у которой стоял адмирал Того. Воздушным давлением бросило двух японских офицеров на палубу. Стирая кровь с лица, они первым делом взглянули на адмирала Того. Тот стоял невредим.
Другой снаряд снес фок-мачту на японском флагманском корабле. Стеньга с адмиральским флагом упала в море. Трубы на "Миказе" продырявлены. Было много других попаданий. Бой достиг своей критической стадии.
В момент поворота несколько снарядов почти одновременно попало и в "Суворов". Один ударил в рубку. Адмирал был вторично ранен, на этот раз очень болезненно – в ногу, но не покинул своего поста. Сидевший на корточках командир запрокинулся, и кровь хлынула у него из головы. Штурвал заклинило. Корабль не остановился на повороте в 4 румба, как это приказал Рожественский, но продолжал катиться дальше. Лейтенант Николай Людвигович Крижановский, с руками, израненными осколками, бросился кубарем из рубки вниз, чтобы, добравшись до румпельного отделения на корме судна, поставить снова руль прямо.
Вслед за Крижановским из рубки вывели командира. Он шатался и судорожно держался за поручни. В это время сзади разорвался новый снаряд. Игнациус потерял равновесие и упал с трапа головой вперед. Стоявшие внизу на мостике едва успели его подхватить.
– Это ничего, это пустяки… голова закружилась, – с виноватой улыбкой быстро заговорил командир, порываясь встать самостоятельно на ноги и идти. Но новые осколки успели вторично ранить Игнациуса, на этот раз уже серьезно. Его отнесли на перевязочный пункт на носилках.
Быстро нарастающий гул заглушил звуки выстрелов и разрывов. Такого гула стоявшие на мостике еще не слыхали. С пронзительным скрежетом рвалось железо, трещало дерево раздавленных шлюпок. Сверху сыпались горящие обломки. Все потемнело вокруг. Непроницаемый черный дым опустился на корабль. Упала, как подкошенная, передняя труба.
Неизвестно, произошел ли гул от упавшей трубы или от внутреннего взрыва, потрясшего кормовую башню с тяжелой артиллерией на броненосце. Причина взрыва неизвестна. Вероятно, пожар добрался до пороховых погребов или снарядов, находившихся в башне. Сзади с идущих кораблей видели только, как броневая крыша кормовой башни поднялась в воздух выше мостиков и рухнула на ют.
Следующий в кильватере за флагманским кораблем "Император Александр III" сначала повернул за "Суворовым", но потом, видя, что "Суворов" потерял способность управляться, вернулся на старый курс, приняв на себя возглавление эскадры. Почти одновременно на короткий срок вышел из строя "Бородино". Броненосец "Ослябя", также покинувший строй, прошел с огромным креном на левый борт с другой стороны "Суворова". Минуты его жизни были сочтены.