"И атаманы, государь, и казаки, - сообщал Протасьев, - всех нижних юртов нас, холопей твоих, встретили и для твоего царского величества стреляли из наряду и из всего мелкого ружья, и мы, холопи твои, твою царскую грамоту, что с нами послана от тебя, государя, атаманам и казакам, Смаге Степанову с товарищи и всему Войску, чли, и твое государево жалование… отдали все сполна… И атаманы, государь, и казаки и все Войско, видя к себе твою царскую неизреченную милость, с сердечными слезами возрадовалися и обещалися тебе, государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Русии, служити и прямити во всем, как прежним великим государям…".
Показывая Соловому свою верность, рассказали атаманы и казаки, что приезжали к ним от Заруцкого и от Маринки астраханские жильцы Кара и Гришка Стародубец и уговаривали к Заруцкому пристать, но донцы "того Кару да Гришку позорили и с Маринкою, и мало не побили их до смерти".
Обрадованный Соловой Протасьев тотчас выставил перед атаманами и казаками Семейку Еболду и рассказал про Семейкино воровство. "И атаманы, государь, и казаки и все Войско тотчас Семейку про то расспрашивали и, сыскав его воровство, приговорили посадить в воду; и как его поволокли к воде, и прислали ко мне, холопу твоему, Соловку, атаманы, чтобы для твоего царского здоровья того Семейку у Войска от воды отнять и за его воровство бить батоги; и тот, государь, вор бит батоги нещадно".
Затем Соловой просил атаманов и казаков азовцев не задирать, пока посольство из Царьграда не вернется, а воевали б они в ту пору ногаев и крымских татар. И казаки на то согласились.
А насчет Астрахани и Заруцкого казаки сказали, что "только де государь пошлет к Астрахани бояр и воевод и ратных людей, и мы де все пойдем под Астрахань".
Царское посольство 26 октября проехало в Азов и далее в Турцию договариваться о союзе, а на Москве дела тянулись старым порядком.
Под Смоленском и под Новгородом шла война. Тысячи две казаков, шумевших вокруг Москвы, ушли на Новгород. Там, невдалеке от Новгорода, под Вологдой казачьи атаманы даже землю получили. Филат Межаков, Дружина Романов по прозвищу Вострая Баба и Афанасий Коломна настоящими помещиками стали. Под Смоленск ушли казаки, отставшие под Воронежем от Заруцкого и ставшие под царские знамена. Станицы Андрея Гринева, Кручины Внукова и Петра Терского ушли в гарнизон Путивля. Человек с 400 казаков стояли гарнизоном в Новгороде-Северском.
На Дону мало народу оставалось. В низовьях насчитывалось 1888 казаков при 7 атаманах, да выше Раздор станиц 17 было. И царская грамота многим из них не приглянулась. Но были они люди осторожные (неосторожные в это время не на Дону сидели, а на Москве разбойничали) и царю отписку по обычаю отписали, хотя и не могли за этой отпиской скрыть усмешки снисходительной, может даже издевательской.
В отписке этой семь низовых атаманов - "Смашка Степанов, да Епишка Радилов, да Митька Кобанов, да Семенец Уколов, да Дементейко Ерофеев, да Михалко Трупченин, да Иванко Нос" - и казаки и все Войско от низу и до верху кланялись "до лица земли" и били челом о новом жаловании.
Перечислили они кропотливо, что уже получили - 22 пуда селитры, 22 пуда свинцу, 4 пуда серы, 55 ведер вина, 180 четвертей всякого запасу (сухарей, круп и толокна), 11 поставов сукна английского и гамбургского - и заявили, что вообще-то маловато: "и нам, холопем твоим, твоей милости запасу по зерну, да по пульке свинцу, да по вершку сукна".
Заодно пожаловались на данковского воеводу, который нарушил царский указ и на Дон с Протасьевым запасу ни зернышка не прислал.
И вообще - куда 25 ведер вина делись?
Соловой Протасьев из Воронежа на Дон повез 80 ведер, а донцы получили 55.
Мы так полагаем, что Гаврила Стародубов и Андрей Трухинский "раскрутили" все же Солового Протасьева и ежедневно по ведру зеленого вина употребляли. Плыли от Воронежа 28 дней, дня три, пока мимо Хопра и Медведицы неслись, возможно, и воздержались, не злоупотребляли. Вот вам и 25 ведер.
Но донцы таких расчетов не вели, поскольку выпитого вина не вернешь. Писали они о другом.
"Да ты же, государь царь и великий князь Михайло Федорович всеа Руссии, пишешь во своей царской грамоте, чтобы мы тебе, государю, служили польскую службу, на крымской и на ногайской стороне по шляхам разъезжали, и по перевозам лежали да и с азовскими людьми тюшманиться (ссориться) нам не велел и велел мирным быти для своего царского и земского строения…". Тут они, наверняка, усмехались, как люди, услышавшие заведомую глупость.
Главная добыча была у них от Азова и от морских походов. По шляхам разъезжать и с татарами и ногайцами задираться - это по необходимости. Да и татары с ногайцами на низовые юрты особо не лезли, разве что по турецкому приказу. Знали, что с донских казаков много не обломится - своего нет, а чужое, грабленное, уже пропито. И поимеют они в случае удачи с донских низовых казаков, как с того куршивого поросенка - визгу много, а шерсти мало.
Дальше в грамоте казаки и атаманы открыто юродствовали: "И мы, холопи твои государевы, вседушно рады божью волю и твою царскую творити во всем до исхода души своея, и осели есьми ныне по юртишкам для тебя, самодержавного государя, ни под Азов, ни на море уже не бывати, ни на перевозы, ни в походы не ходити. Православный царь государь! Пожалуй нас, холопей своих, своим царским великим жалованием денежным, и сукном, и селитрою, и свинцом, и запасом, чем мы нужны, чтобы мы, холопи твои, служа с травы да с воды, наги и босы, и голодны не были".
И далее, показывая всю глупость царского указа, лишающего их возможности жить по обычаю, пригрозили они, между прочим, что сели по юртам не только на зиму, но и на будущее лето: "а мы, холопи твои царские, сели уже на всю зиму и на лето по своим юртам, а у нас, холопей твоих, то и лучший зипун был по вся дни под Азов да на море ходити, а ныне, государь, и перевозы не наши, коли со Азовом мирными быти: ты, государь, в том волен…". То есть, воля ваша, азовцев задирать не будем и по юртам разойдемся, но имейте в виду - граница открыта.
Впрочем, служба есть служба. Как писал Н. А. Мининков, "при существовавшем на Дону жизненном укладе в XVII в. вынужденный мир с Азовом был для казаков хуже войны, и, поскольку он вызывался интересами правительства, казаки приравнивали его к службе".
И кто-то, обойденный на Москве наградами, вставил в грамоту: "А мы, холопи твои прироженые, много лет ожидали будущих благ, а на кроволитие есьми нигде не дерзнули…".
Что касается похода против поляков, то ответили низовые атаманы и казаки как бы между прочим: "и мы, холопи твои, нынешнее лето пеши и бесконны; а се, государь, зима предлежит, а медлили за твоим царским послом, для твоего государева дела и земского, отправадили его под Азов и отдали честно турского царя людям, по чину и по подобию посольскому".
Вот такую отписку, "любя и верячи", отправили донцы на Москву, и повезли ее 5 ноября атаман Игнат Давыдов сын Бедрищев да с ним казак Назар Могилев.
Против Заруцкого, хотя и обещали, тоже низовые атаманы и казаки не пошли. Приезжали к ним с грамотой дети боярские Тюнин и Морев и елецкий служилый атаман Венюков, звали на Ивашку Заруцкого. Донцы не пошли, но и Заруцкому не помогли. Наоборот, прописали волжским, терским и яицким казакам "о покое и тишине". С. М. Соловьев отмечал, что написали "в очень неопределенных выражениях, вероятно, потому, что казаки имели о покое и тишине неясное понятие". Грамота была составлена явно под запорожским влиянием и призывала к единению всего "рыцарства".
Донцы сообщали о полученном жаловании и писали, "чтобы господь бог гнев свой отвратил и на милосердие преложил, чтоб покой и тишину вы восприяли и в соединении были душами и сердцами своими, и ему, государю, служили и прямили, а бездельникам не потакали; заднее забывайте, на переднее возвращайтесь, ожидайте, государи, будущих благ, а ведаете и сами святого бога писание: тысячи лет, яко день един, а день един, яко тысячи лет. А мы, господа, к вам много писывали прежде о любви, да от вас к нам ни единой строки нет, а мы и атаманов больших у вас не знаем; а вы, господа наши, на нас не дивитесь".
В 1614 году казаки под Новгородом были шведами разбиты и "учали пуще прежнего воровать". Записал очевидец: "Лета 7123-го казаки, вольные люди, в Русской земле многие грады и села пожгли и крестьян жгли и мучили". Насилу их уговорили послужить еще и отдали под начало атаману Михаилу Баловневу.
Одно утешение для власти - Заруцкого с Маринкой и "воренком" из Астрахани выдавили и на Яике в июне схватили.
"Воренка" - мальчонку лет четырех - в Москве безжалостно повесили. От кого его Маринка прижила, неизвестно. Может, от жида Богданки, являвшего себя царем Димитрием, может, от кого из польских рыцарей, а может - от самого Заруцкого. Но конец младенцу был один. Заруцкого же не то на кол посадили, не то четвертовали. Маринка от горя в тюрьме умерла, а может, и ее удавили. Так вот самозванство искореняли.
При всех этих делах власти московские, видимо, радовались, что низовые донские юрты к ворам не пристали. Но удерживать донцов, постоянно подкармливая, средств не было. И играло московское правительство, как говорят теперь, на патриотических чувствах - прислало на Дон с Игнатом Бедрищевым упомянутое знамя.
Знамя, как считал С. Г. Сватиков, было "своего рода инвеститура". Высылая его, предлагал царь Дону оформить отношения вассалитета. Причем, присяги со стороны войска не требовалось, и свобода за войском оставалась невиданная.
Более того, с установлением этих отношений менялся статус всего войска. Раньше Московское государство сносилось с казаками через Разряд, орган, набирающий людей на службу, сносилось с каждым атаманом, который приводил с собой на службу станицу. Теперь, когда вассалом предложили стать всему сообществу, менялась и форма сношений. Правда, официально оформили это чуть позже.
Кроме того, собрали последние деньги и послали на Дон весною дворянина Ивана Лукьяновича Опухтина с жалованием и с ласковыми грамотами, где Войско Донское титуловалось отныне "Великим Войском Донским".
Опухтин приехал 15 июня в юрт Смаги Чертенского и на круге спрашивал атаманов и казаков от имени царя об их казачьем здоровье. И казаки пали все на землю от такой милости и говорили: "Дай, Господи, чтоб государь царь и великий князь Михайло Федорович всеа Русии здоров был и счастен и многолетен на своих великих государствах!". А выслушав царские грамоты, велели попам петь молебны о царском здоровье и стреляли из пушек, пищалей и мелкого ружья. И царское жалование, как рассказывал Опухтин, "взяли с великою радостью".
Потом перед Опухтиным разыграли уже знакомый спектакль.
Рассказывал Опухтин на Москве: "И вынесли де государево знамя, что к ним прислано с атаманом с Игнатом Бедрищевым, и учинили около знамени круг, а под знаменем де лежит человек осужден на смерть". Узнал Иван Опухтин, что два казака в пьяном виде говорили, "что атаманы и казаки за посмех вертятся, а от Ивашки им Заруцкого не избыти, быть под его рукою". И одного болтуна донцы якобы уже повесили, а другого, который лежал перед Иваном Опухтиным под знаменем, собираются убить прямо сейчас. "И многие де казаки ему, Ивану, били челом, чтобы де Иван того молодца для царского величества имени у них отпросил; а он де виноват без хитрости, не умышленьем, сопьяна".
А атаманы Опухтину тихо на ухо говорили, что Соловой Протасьев так же одного виновного у них "отпросил", и что есть тут многие казаки с Волги и с Яика, и надо бы их государскою милостью обнадежить.
Опухтин все понял и стал говорить, что царь их ни в чем не винит и прикрыл все грехи своей природной милостью, а виноватого казака просил пощадить ради царского величества имени. Атаманы и казаки радостно "все завопили", славили царя, и виновного казака не казнили. Атаман же Епиха Радилов сказал помилованному добро напутственное слово: "Пора придти в познанье: сами знаем, сколько крови пролилось в Московском государстве от нашего воровства и смутных слов, что вмещали в простых людей; мы уже по горло ходим в крови христианской; теперь Бог дал нам государя милостивого, и вам бы, собакам, перестать от воровства, а не перестанете, то Бог всех вас побьет, где бы вы ни были".
Просидел Опухтин на Дону с месяц и больше, все дожидался вестей от Протасьева, не явится ли из Царьграда. 26 июля снарядили его казаки обратно в Москву, с ним же поехал атаман Гриша Долго шея.
Прописали с Опухтиным, что жалование получили. А прислал им царь тысячу рублей, сукно, порох, свинец, селитру, серу, хлебный запас и вино. Дошло все сполна. Но Опухтина якобы подьячие обвесили, и казаки недостающие деньги - 4 рубля и 20 алтын с копейкою - взяли у самого Опухтина.
Еще написали, что, согласно царской грамоте, по шляхам они ездят, а по перевозам на Дону и на Мертвом Донце лежать возможности нет, поскольку с азовцами по царской воле замиренье, а азовцы те перевозы у донцов отбили. Вообще азовцы мириться не собирались и за прошедшую зиму и весну у донцов с тысячу лошадей отогнали, отбили сто коров и самих казаков человек тридцать в Азов силой увели. "А мы, холопи твои государевы, не смеем своего изъяну отомстити для тебя, великого государя".
Что касается посольства в Турции, то казаки имели якобы ежедневные вести, что "здоров Соловой Протасьев в Цареграде, и царь де его вельми любит и жалует, паче всех послов инших государств; а отпуску де ему чают поздно под зиму, с последним караваном, которые суда зимуют в Азове, и турский де чеуш с ним будет".
Москва ждала послов из Турции с великим нетерпением. И Опухтин, отъезжая, видимо, просил донцов сразу же сообщать, если появятся про послов какие новости. Потому что, не успел Опухтин до Москвы добраться, а вослед ему 19 сентября поскакал атаман Карп Иванов со слухом, что отпуск послам будет вскоре при последнем караване.
Тогда же в сентябре официально оформили сношения с донцами по их новому статусу.
Донской историк Василий Сухоруков писал: "В сие же время государь озаботился прочным устроением сношений с Доном: при прежних государях переписка с донскими казаками производилась большею частью по Разряду. В сентябре 1614 года великий князь указал заведовать делами сими Посольскому приказу, который управлял сношениями со всеми иностранными народами".
Меж тем пришло в Москву известие, что Соловой Протасьев и дьяк Михайло Данилов из Стамбула отпущены с великой честью и везут к русскому царю от султана Ахмата посла чеуша Алея. Прописали о том донские казаки 1 октября и послали с отпискою атамана Вострою Иглу и казака Ларю Чернышева, что турецкий караван уже в Кафе. А воеводам по украинным городам донцы прописали, чтоб готовили суда везти послов и чеуша в Москву.
Новости были серьезные, и доставили их Вострая Игла с Ларионом Чернышевым в Москву всего за 8 дней.
Казакам на Дон из Москвы с теми же гонцами послали подробные инструкции, чтоб они это посольство в Азове встретили и в Москву проводили. А из Москвы навстречу посольству направлен был дворянин Иванис Григорьевич Одадуров, который должен был остановиться в Воронеже и ждать вестей, а как послы прибудут в Азов, ехал бы в казачьи юрты их встречать.
Вести послы из Турции везли важнейшие. Великий визирь якобы говорил им: "Султан хочет быть с великим государем в братстве, дружбе и любви, хочет стоять на литовского короля, послал приказ крымскому царю идти на Литву от Белагорода (Акермана) да из Царя-города посылает 10 000 ратных людей с волохами и молдаванами на Литву, а на Черном море у Днепровского устья велел поставить от днепровских черкас два города и казаков с Днепра сбить…". И якобы еще визирь говорил, что под солнцем два великих государя: в христианских странах ваш великий государь, а в мусульманских Ахмет султан, и против них кому устоять?
Но обо всех этих "любительных" речах Москва узнала поздно, поскольку послы в Азов прибыли поздно осенью и вынуждены были в Черкасском городке зазимовать.
В этом сообщении много для нас непонятного и интересного.
Василий Сухоруков пишет: "Они прибыли в Азов в позднюю осень и потому должны были зимовать в казачьих юртах, по невозможности зимним путем пройти в Россию. Живя в Черкасском городке (где ныне Старочеркасск), они были совершенно довольны почестями и угождением казаков".
Еще одна деталь: жившие в Черкасском городке запорожцы подозревали, что посланцы везут с собой большую казну, и некоторые из этих запорожцев сбежали в Сечь, чтобы найти там себе товарищей и ограбить посланцев в дороге.
Обе эти новости были сообщены в Москву из Воронежа Одадуровым и получены на Москве 6 января 1615 года.
Возникает ряд вопросов. Во-первых, если возникла опасность от запорожцев, почему послов оставили зимовать в Черкасском (практически - запорожском) городке? Во-вторых, неужели не было возможности довезти послов санным путем хотя бы до Главного Войска, до Раздор? В-третьих, что значит "невозможность зимним путем пройти в Россию"? Холодно? Нет дороги? Но нам известны случаи зимних набегов татар на русские земли, а кроме того есть самый удобный зимний путь - по руслу замерзших рек.
И еще одна новость - сообщали потом донские казаки: "Донские атаманы Смага Степанов и Епиха Радилов и казаки с азовскими людьми воюются с тех мест, как взяли Соловова Протасьева; а по его отъезд с азовцы не помирились". И Сухоруков подтверждает: "Еще в то время, когда Протасьев с турецким чеушем зимовали в Черкасском городке, они (азовцы) беспрестанно делали на их (казачьи) юрты воровские набеги".
Теперь понятно. Казаки и атаманы запугали послов запорожскими разбойниками, задержали у себя в самом нижнем и самом опасном Черкасском городке и всю зиму прикрывались посольством от набегов азовских разбойников. Турецкому послу оказывались всевозможные почести и постоянно указывалось на недостойное поведение азовского сброда. И так до весны.
А с весны навалились на русскую землю новые беды.
В войске казачьем под Новгородом устроили перебор - кого на службе оставить и деньги платить, а кого в шею гнать и прежним владельцам вернуть. Войско, 30 станиц, тысяч пять, а то и больше, взбунтовалось и пошло на Москву. Шведский король Густав-Адольф, пользуясь этим, осадил Псков.
Да под Брянском объявился известный воин Александр Лисовский, рыцарь герба "Колючий Ёж", и пришлось собирать дворян и слать их с князем Пожарским выбивать оного Лисовского с русской земли. Долго Пожарский за этим всадником гонялся, но заболел и слег в Калуге, а Лисовский, покуролесив по московским землям, невредим ушел в Литву "после своего изумительного в военных летописях круга и надолго памятного в Московском государстве… С тою же чудесною быстротою действовали на отдаленном севере казаки малороссийские: такой войны, говорит летописец, от начала мира не бывало; не понимали русские люди, куда и как пробирались черкасы".
Да под Смоленском казаки соскучились воевать и стали разбегаться, кто на Дон, а кто к тому же Лисовскому. От семитысячного войска осталось две тысячи с половиной.
И под Москвой ребята атамана Баловнева говорили - если государь их не пожалует, то пойдут к Лисовскому в Северскую землю.