Вы должны знать, что вас пригласили сюда с заранее сложившимися предубеждениями и даже ненавистью. Исходит это от сионистов. Они хотят добиться статуса беженцев для советских евреев, на этом собрать и получить большие деньги, В залах, где вы выступаете, постоянно присутствуют группы евреев, цель которых - заставить вас выйти из рамок приличия, в которых вы должны находиться, будучи в гостях…
Они также хотят знать, насколько вы их серьезные противники и смогут ли они, поборов русских, стать единственными хозяевами на русской земле… Евреи пытаются дать вам тест на стойкость духа и твердость мышления. Не раз уже в "Новом русском слове" назывались даты сфабрикованных погромов. Последняя была намечена на 5 мая с. г, "Новое русское слово" писало, что уже сформированы еврейские оборонительные отряды, чтобы дать отпор погромщикам. Когда-то они кричали опогромах в Германии. Гитлер посадил их на пароход и отправил в Америку, но только почему-то их здесь не приняли и отправили обратно. Кому-то было это не выгодно, а может, для того, чтобы потом кричать о "шести миллионах".
К тем, кто оскорбляет вас, относитесь, как к психически больным людям. Они без бранных слов не могут.
Ни в коем случае нельзя дать им чувствовать нашу слабость в чем-то. Они только и ищут наши болевые точки. Помните - они верят только в деньги и силу.
Верят только в деньги…
Об этом нам напомнили на второй или третий день нашего визита в Америку, когда делегация была приглашена в какой-то нью-йоркский финансовый центр. В уютном полутемном зале, спроектированном и по интерьеру и по размерам для узкого круга людей, серьезные, лощеные специалисты прочитали нам не то чтобы несколько лекций, а скорее, несколько правил, на которых зиждется со дня основания финансовая мощь Америки. Главным правилом было, по их словам, благоговейное, почти религиозное отношение к доллару, как к иконе. Голос человека, рассказывавшего о том, что изображено на долларе - и всевидящее ветхозаветное око ревнивого Господа Израиля, и вершина пирамиды, олицетворяющая власть над миром, и лики пророков золотого тельца - Джексона. Франклина, Гамильтона, - подрагивал от волнения - он читал нам не лекцию, а произносил проповедь, служил своеобразную литургию, зачитывал наизусть священное писание…
Ну, конечно, я, как всегда, не удержался и испортил впечатление от этой "песни песней" в честь золотого тельца, когда попросил слово и сказал нечто совершенно бестактное, вроде того, что в России никогда деньгам не поклонялись и, видимо, никогда не будут, а потому нам такого рода изыскания чужды и ничего дать не могут…
Однако на уровне абсолютно бытовых отношений в американской жизни я не раз убеждался в том, что жрец и толкователь из масонского клуба знал, что говорил.
В городе Феникс, когда мы собирались из гостиницы ехать в аэропорт, укладывая чемоданы и выбрасывая в мусорную корзину ненужные, накопившиеся в дорожной сумке бумаги, я случайно выбросил авиабилеты от Феникса до какого- то города, куда мы вылетали. Я это обнаружил в аэропорту перед посадкой… Все уже пошли к самолету, а мы с переводчицей Татьяной Ретивовой все выясняли отношения с администрацией аэропорта. Я горячился:
- Ведь билеты были заранее заказаны на мою фамилию, посмотрите в компьютере - там все должно быть, вот мой паспорт, никто по этому билету, кроме меня, полететь не сможет, так что вы вполне можете пропустить меня на посадку. Вот, кстати, компьютер и мое место выдает на экране!..
Но строгий, худой администратор был неумолим. Аргументы его были железными и абсолютно непонятными для меня.
- Вы потеряли билеты, а это значит, что вы потеряли деньги! - Тут он начинал волноваться и негодовать, не в силах объяснить мне, что потеря денег - своего рода нарушение высших моральных и религиозных догм общества. Больше всего, как я теперь понимаю, его возмущали мои легкомысленные оправдания происшедшего: "Ну потерял и что такого! Все равно же - я в компьютере, а значит, можно посадить меня и без билета…" Такие речи, в его сознании, были издевательством над высшими ценностями жизни, над здравым смыслом, над верой в сверхчеловеческую силу денег…
Пришлось мне второй раз брать билет и снова заплатить двести долларов. Когда аэропортовский администратор добился этого, на его лице выразилось полное удовлетворение, как будто он принудил грешника к раскаянию и спас его заблудшую душу.
Свидетелем нашей мировоззренческой схватки был Леонид Бородин, с которым бок о бок я прожил целый месяц нашего путешествия.
- Станислав Юрьевич! - сказал он мне. - Ты их не переубедишь. Они не понимают, о чем ты говоришь, да не просто говоришь, а богохульствуешь…
Вся наша восьмерка для проживания в гостиницах была разделена на пары, и мы с Бородиным как-то, не сговариваясь, выбрали друг друга. Мне сразу же понравился этот подтянутый, сдержанный, немногословный человек.
О Бородине в еврейском альманахе "Панорама" было написано так:
При Брежневе он был диссидентом и подвергался репрессиям. Его русский национализм всегда носил не про- сталинский, как у Кожинова или Куняева, а антисталинский характер. Однако можно думать, что эти различия остались в прошлом: в годы гласности и перестройки русские националисты всех оттенков стремятся слиться в одну сплоченную группу…
Однажды на обеде у священника Виктора Потапова мы встретились с нашим "бывшим" журналистом, носившим комическое имя - Гарри Табачник. Весь вечер он жаловался нам на государственный антисемитизм, от которого "страдал в Союзе". В руках у Гарри была его книга под названием "За вашу свободу, сэр!" Мы с Бородиным посмотрели на обратную сторону обложки. Под портретом Гарри Табачника было несколько абзацев из его биографии:
Работал корреспондентом радиостанции "Маяк". Писал и сам читал у микрофона свои передачи об интересных людях, литературе, музыке, искусстве. Вел интервью со многими знаменитостями, среди которых были и маршал Жуков, и Ю. Гагарин…
Печатался во многих московских газетах и журналах, включая "Юность", "Огонек", "Молодой колхозник", "Вокруг света"…
Страну изъездил от залива Посьет до Минска, от Петрозаводска до Ашхабада.
Закончил факультет журналистики Московского университета, юридический институт, аспирантуру факультета журналистики. Получил степень.
И все это при махровом государственном антисемитизме!
- Забавный народ! - сказал Бородин, глядя на Табачника, который тут же понял, что в своих жалобах на жизнь хватил лишку, и стушевался, растворившись в толпе гостей.
А об известном еврейском диссиденте Алике Гинзбурге, с которым они сидели в мордовских лагерях, Бородин отозвался холодно и отчужденно:
- Ему это для биографии было нужно!
Мы только что опубликовали в "Нашем современнике" замечательную повесть Леонида "Третья правда", после которой читающая Россия узнала Бородина как писателя. Он был благодарен мне за это, но благодарность свою высказывал ободряющей улыбкой в минуты жарких дискуссий с нашими оппонентами, доброжелательной шуткой по поводу моего утреннего похмелья, скупой похвалой в адрес Распутина, Кожи- нова или Белова.
Два лагерных срока, выпавших на его жизнь, научили Бородина быстро и точно оценивать людей, он хорошо изучил типы и характеры диссидентов, в том числе и из еврейской среды, и понимал, как с ними надо разговаривать.
Зная его судьбу, они несколько придерживали языки и не решались при нем нагло и демонстративно расписывать свои страдания во время жизни в Союзе…
Вскоре по возвращении на родину я получил из Рима письмо соратника Бородина по политическому процессу Евгения Ватина, которого я однажды мягко упрекнул в том, что он, боровшийся за свободу России от коммунизма, не возвращается на "освобожденную" родину. Ватин отвечал мне:
В конце своего письма Вы пишете о "странности" того, что часть из нас (впрочем, не столь уж и значительная количественно), которые "боролись, страдали, сидели", находимся за границей сейчас, когда появилась возможность "работать и бороться на родине". Я вспомнил Л. И. Бородина (с которым нас когда-то связывала одна судьба): представляя недавно в "Лит. России" очерк В. Осипова, он с содроганием признается: ",,я даже (!) допустил мысль об эмиграции". Но я-то помню наше с ним прощание - и ведь были уверены, что навсегда, - если и возникли у него такие мысли, он гнал их от себя… Я смотрел на вещи несколько иначе; и сейчас моя позиция еще далека от "возвращенческой". Смущает меня и то, сколь многочисленная "шпана" - не только литературная, но и политическая, роем устремилась обратно, в "страну" (как они называют нашу родину), где естественно смыкаются со шпаной местной, типа Коротича. Представляю, между тем, что ожидает русского изгнанника, вернувшегося к родным осинам…
В последние годы патриот Евгений Ватин, православный человек, работал на радио "Ватикан". Какой бесславный конец судьбы, некогда начинавшейся так дерзко и самоотверженно…
Поездка наша по Америке продолжилась в атмосфере любопытства и ненависти, дружелюбия и провокаций.
Из "Нового русского слова" от 11 мая 1990 года:
В интервью с корреспондентом "НРС" 28-летний Леви, который характеризует себя как "бухгалтер и отчасти революционер", заявил: "Пока евреи не могут ходить в безопасности по улицам Ленинграда, русские нацисты не будут ходить в безопасности по улицам Нью-Йорка!"
Вчера утром Леви и четверо членов Организации защиты евреев попытались, по его словам, сорвать встречу делегации писателей и представителей Национальной конференции христиан и евреев. Пятеро демонстрантов с лозунгами "Куняев - нацист", "Нацистов - вон!" и "Евреи не должны встречаться с нацистами" поднялись на 11-й этаж здания, где проходила встреча, и сделали попытку прорваться в конференц-зал, но были остановлены дверью из толстого стекла. Как говорит Леви, во время этого инцидента демонстранты ударили кого-то по лицу, хотя пострадавший оказался не одним из русских писателей, а американцем. Леви замечает на это, что "двуличные американцы, якшающиеся с нацистами", еще хуже последних.
- У вас большой список врагов", - заметил автор этих строк.
- Да, он растет не по дням, а по часам!" - засмеялся Леви.
Но бог с ними, этими, как писала мне в письме Нина Бахтина, "больными людьми". Что говорить о них, если в "Лос-Анджелес тайме" от 4 мая 1990 года мы прочитали слова раввина Ицхака Гитбурга, защищавшего четырех убийц палестинской девушки в одной из арабских деревень; "Должно признать. - писал Гинзбург, - что еврейская кровь и кровь неевреев имеют разную цену", Эти слова я вспоминал в самых разных, вполне цивилизованных и респектабельных еврейских аудиториях, где нам пришлось побывать - в еврейском этническом центре в Питсбурге, на кафедрах различных провинциальных университетов при встречах с профессорам"! и преподавателями, в казенных офисах министерств и радиостанции "Свобода". Там все было хоть порой и напряженно, но вежливо, прилично, цивилизованно. И, однако, снова в суть такого рода встреч, визитов и разговоров мне помогал вникнуть великий американец Томас Вулф.
В его романе Джейк Абрамсон в кругу своих племянниц рассуждает об английской кухне, издеваясь над капустой, рыбой и безвкусными соусами:
- Такая еда годится только для несчастных христиан.
Это упоминание об иноплеменниках, в котором сквозила пренебрежительная усмешка, как-то по-особенному соединило всех троих, и внезапно они предстали в новом свете. На губах старика играла чуть заметная умная и холодная улыбка, женщины веселились безмерно, и все они отлично понимали друг друга. И теперь видно было, что они по-настоящему заодно - дети древнего, одаренного, всезнающего племени. - и со стороны отчужденно, с насмешливым презрением глядят на техмных и невежественных людей иной, низшей породы, не причастных к их познаниям, не отмеченных той же печатью. И тотчас оно миновало мгновенье, в котором сказалась их извечная обособленность. На лицах женщин теперь светилась лишь спокойная улыбка, все трое вновь принадлежали всему миру.
Поистине, читая это, поверишь, что "еврейская кровь и кровь неевреев имеют разную цену".
Для них. Но не для нас.
СТАРЫЕ КОНТРПРОПАГАНДИСТЫ
В августе - сентябре 1991 года, когда демократическая писательская хунта, ворвавшись в "толстовскую усадьбу" на улице Воровского, торжествовала свою победу, делила кабинеты и вертушки, громогласно закрывала "очаг зкачепевщины" - Союз советских писателей, одной из первых уничтоженных и разрушенных структур Союза стала его Иностранная комиссия.
Верхушка хунты, возглавляемая Евтушенко, Черниченко и Оскоцким, крутилась вокруг возникающей новой власти - Ельцина, Гавриила Попова, Музыкантского, а мародеры помельче шныряли по флигелям старинной усадьбы, выпивали в захваченных кабинетах, копались в шкафах и архивах, срывали с дверей таблички с фамилиями, выбрасывали во двор уже никому не нужные, на их взгляд, папки и документы. Двери Иностранной комиссии были распахнуты настежь, ветер гулял по коридорам и шуршал в грудах бумаг, подлежащих уничтожению… Один из уже уволенных сотрудников, уходя из опустевшего флигеля в другую жизнь, склонился над грудой пожелтевших от времени скоросшивателей и папок, лежавших на полу, взял наугад несколько из них и засунул в сумку… Интереса и любопытства ради.
Через десять лет он вспомнил об этих папках у себя на даче, пролистал их и позвонил мне.
- Станислав Юрьевич! А в них есть кое-что любопытное. Не хотели бы посмотреть?
Таким образом малая толика этого архива и попала мне в руки…
Но перед этим надобно сказать, что Иностранная комиссия в системе Союза писателей была в советское время одной из самых притягательных структур. В нее постоянным потоком втекали заявления, жалобы, письма, доносы, предложения писателей, желающих посмотреть мир. О, если бы только посмотреть. Во время этих вояжей можно было наладить связи со своими зарубежными коллегами по перу, очаровать какого- нибудь издателя (лучше американского или французского!), а если повезет - заключить какой-нибудь договор и даже получить аванс в валюте… Я уже не говорю о мелких радостях, как-то: пожить в хороших гостиницах, поесть экзотических блюд, с юл ком потратить свои командировочные на какие- нибудь куртки, джинсы, подарки Словом, времяпрепровождение это было весьма приятным и полезным во всех отношениях. Что и говорить - бескорыстные натуры, мечтавшие поглядеть и потрогать "священные камни Езропы", среди писательской публики попадались редко.
Многие писатели в документах, обнаруженных в папках Инкомиссии, выглядели порой весьма пикантно.
Помню, как я возмущался воспоминаниями Юрия Марковича Нагибина "Тьма в конце туннеля", вышедшими вскоре после октября 1993 года, когда он неожиданно для своих читателей предстал как давний, яростный и непримиримый враг советской власти, хуже того, как человек, жаждавший поражения своего Отечества в борьбе с фашизмом.
А в заявлении, написанном в Иностранную комиссию в 1982 году, Нагибин вот так продекларировал свои советские убеждения, изобразив себя патриотом, отстаивающим интересы Родины в капиталистической Америке:
В секретариат Союза писателей СССР
Уважаемые товарищи!
В 1979 г. по инициативе главного редактора журнала "Русский язык" д-ра Мунира Сендича 25 американских университетов пригласили меня для выступлений о советской литературе, с уклоном в малую прозу, которой я и сам занимаюсь. Итоги подвел журнал "Русский язык", посвятив Вашему коллеге более половины XXXIII номера; здесь были и развернутые отзывы университетов о моих выступлениях - более чем лестные, В свое время я передал номер журнала вместе с письмом-отчетом Георгию Мокеевичу Маркову.
Путевой дневник я опубликовал в "Нашем современнике" (отрывки в "Новом времени", "Литературной России", по радио и телевидению). Материал получил хорошую оценку партийной печати (статья в "Правде"), тов. Черноуцан поблагодарил меня от лица Отдела культуры. Несмотря на сильную критическую струю, этот дневник вышел отдельным изданием в США (книжка у меня есть).
Но, пожалуй, самой примечательной оценкой поездки явилось новое приглашение, присланное профессором Сендичем от лица четырнадцати университетов - ныне их число приблизилось к тридцати.
Мне не хочется витийствовать по этому поводу. Скажу просто: советскому писателю в нынешнее трудное, тревожное время дается возможность два месяца хорошо говорить о его Родине, народе, культуре и литературе в стране, где сейчас говорится столько плохого и вздорного. Как старый контрпропагандист (год служил во время войны в системе 7 отдела политслужбы Советской Армии) я думаю, что такой возможностью следует воспользоваться. Надеюсь, что и секретариат Союза писателей согласится с этим. Полагаю, что принесу пользу нашему общему делу.
С уважением Юрий Нагибин.
1 марта 1982 г.
В то время Ю. Нагибин был преисполнен поистине советской смелости. Когда его следующая поездка в США несколько задержалась, он написал гневное письмо Георгию Мокеевичу Маркову, в котором стыдил генсека СП СССР зато, что он плохо использует его, Юрия Нагибина, в идеологической борьбе.
Почему мы должны оставлять площадку за В. Аксеновым, который катается по всей Америке, почему мы сами себе затыкаем рот? А ведь я доказал в предыдущей своей поездке, что умею заставить американцев прислушиваться к своим словам. Иначе, при их финансовых трудностях, они не пригласили бы меня вторично… (Найдено в тех же папках. - Ст. К.)
В 1982 году представителем делегации Украины на 37-й сессии ООН был секретарь Союза писателей СССР Виталий Коротич. В те дни он встретился с одним из идеологов американской "демократической общественности" Гарри Солсбери, бойким журналистом и опытным политическим функционером. Этого Солсбери еще в 1960 году высек в газете "Правда" Михаил Шолохов, после того как еврейский журналист попытался доказать, что Шолохова заставили завершить вторую книгу "Поднятой целины" не так, как ему. Шолохову, хотелось бы. Заканчивая статью в "Правде", автор "Тихого Дона" писал:
Я поступил бы, как чеховский Игнат из рассказа "Белолобый": вздохнув, я сказал бы в адрес Солсбери: "Пружина в мозгу лопнула. Смерть не люблю глупых!" И, поручив наказывать мистера Солсбери какому-нибудь плечистому американскому учителю, я бы лишь мягко и назидательно говорил: "Ходи в дверь! Ходи в дверь! Ходи в дверь!"
Но к 1982 году Солсбери научился "ходить в дверь", поднаторел и возмужал, о чем свидетельствует запись беседы с ним В. Коротича, которую будущий главный редактор "Огонька", как опытный карьерист и функционер, разослал тогда по нескольким адресам: в МИД СССР, в ЦК коммунистической партии Украины, в Союз писателей СССР и четвертый, как написано, "в дело", видимо, на Лубянку.