А знаете рейтинг каких зрелищ в средневековой Западной Европе был самым высоким? Аутодафе и публичные казни. В них участвовали тысячи, десятки тысяч обывателей, к ним готовились, их сценарии расписывались ловкими режиссерами, в них принимали участие самые высокие особы - даже королевской крови. Бывало, что они, особенно в Испании, - первыми поджигали хворост в кострах, на которых, корчась, умирали в муках "ведьмы", мараны, евреи, еретики, дерзкие естествоиспытатели вроде Джордано Бруно, народные вожди, подобные Яну Гусу… Такого рода развлечения западноевропейской черни с веками трансформировались в самые грязные, античеловеческие и разрушительные для души и совести зрелища. На Руси они тоже были. Но популярностью, а тем более любовью никогда не пользовались, Народ молчат, крестился, отворачивался, глядя на казни стрельцов и бунтовщиков вроде Степана Разина и Емельяна Пугачева. А на Западе, глядя на черное пламя костра, пожирающее очередную жертву, народ пил вино, веселился, танцевал, участвовал в карнавальных шествиях. Да и самих осужденных одевали в батахоны, шуговские колпаки, маски, и в таком карнаватьном наряде, со свечами в руках они всходили на костры под смех и улюлюканье толпы… А какими массовыми зрелищами - с пением "Марсельезы", с рукоплесканьями и с восторгами черни - проходили казни королевского семейства, аристократов, а потом и самих якобинцев на Гревской площади! С каким восторгом встречали парижские люмпены изобретение доктора Гильотена!
Двенадцать лет меня не приглашали на отечественное телевидение. Ни на одну программу. И вдруг - звонок. С программы, которую ведет министр культуры Михаил Швыдкой.
"Михаил Ефимович приглашает вас принять участие в нашей передаче". - "А тема?". - "Тема такая: патриотизм как последнее прибежище негодяев". Меня аж передернуло. Я же - патриот. Но на всякий случай перед тем, как отказаться, я спросил: "А кто кроме меня приглашен?" - "Анатолий Приставкин и Юрий Черниченко". У меня отлегло от сердца, есть удобная возможность отказаться без резких слов. "Ну что вы! С этими людьми, после того как они подписали в 1993 году письмо, призывающее к репрессиям, я встречаться не могу. Извините. Может быть, в другой какой-нибудь передаче - пожалуйста". Швыдкой был настойчив и не заставил себя долго ждать. Через месяц опять звонок. "Станислав Юрьевич, в нашей программе "Культурная революция" будет передача на тему: "Разрушает ли телевидение национальную культуру?" Мы вас приглашаем, Вы обещали…"
И я согласился. Думал, соображал - что я скажу. Дело ответственное. Да за двенадцать лет я как-то разучился выступать в телевизионных жанрах. А соображений много. Что выбрать? Ну, например, я должен сказать, что прежде всего мы разрушаем национальную культуру, когда десятки миллионов людей слышат с телеэкрана прямую и бесспорную неправду. Неправду о нашей истории, о нашей культуре, о нашей судьбе. Ложь всегда разрушительна. Недавно, к примеру, выступал в программе у Швыдкого кинорежиссер Андрей Смирнов. Ну не в себе человек. С яростью, с искаженным от бушующих в нем страстей лицом кричал в зал с подиума: "Разве можно простить советской власти ее преступления! Мы кичимся нашей победой в войне. А какова цена этой победы? На каждого немецкого солдата приходилось семеро наших убитых солдат. Вот какое антинародное бесчеловечное руководство у нас было при Сталине…" Я все ждал, что ведущий - министр культуры, человек знающий и образованный, вежливо скажет: "Ну что вы, Андрей Сергеевич! По самым разным объективным источникам и военно-историческим исследованиям, в том числе и зарубежным, прямые военные потери немецких войск были чуть больше семи миллионов человек, а наши около девяти миллионов. Значит, на каждые десять немецких солдат мы теряли всего лишь тринадцать. А если верить вам, то наши военные потери должны были быть около пятидесяти миллионов. Такого быть не могло, потому что мужчин призывного возраста в Советском Союзе за годы войны было всего лишь около тридцати миллионов. И половина из них работала в тылу…" Ну в крайнем случае, если бы Швыдкой не сообразил такого варианта восстановления исторической истины, можно было отшутиться:
- Андрей Сергеевич! Вы же ставили фильм "Белорусский вокзал". А там звучит замечательная песня на слова Булата Окуджавы: "А нынче нам нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим!" Чего ж теперь вы цену этой победы до таких лживых высот подымаете? Нехорошо!
И словно заразившись истерическим припадком Андрея Смирнова, депутат Госдумы Владимир Рыжков (Рыжков- молодой) тут же закричал: "Конечно, у нас была бесчеловечная власть - десятки тысяч священников были живьем закопаны в землю в двадцатые годы" (цитирую буквально).
Я обомлел от такой цифры, но вспомнил, что у меня на полке стоят две книги: одна "Новые мученики российские", изданная в 1949 году в Джорданвилльском монастыре, составленная протопресвитером М. Польским, и вторая - "Трагедия русской церкви 1917–1945" Льва Регельсона (ИМКА Пресс, 1997 г.). Обе о том, когда, как и сколько погибло в России во времена воинствующего атеизма высших иерархов церкви, священников, монахов.
Я внимательно перечитал их. Да, в эти трагические времена за антисоветские проповеди с амвона, за сопротивление изъятию церковных ценностей и даже за отказ от воинской службы молодая и жестокая власть, боровшаяся за свое существование, беспощадно карала всех сопротивлявшихся ее воле.
Как повествуют две эти книги, в 1918 году на территории бывшей Российской империи было убито пятнадцать митрополитов, расстреляны крестные ходы в Харькове и Туле, Воронеже и Шацке (погибло 13 человек).
В 1919 году погибли один митрополит, восемнадцать архиереев, сто два священника, сто пятьдесят четыре дьякона, девяносто четыре из монастырской братии.
В 1920 и 1921 годах, если верить этим книгам, жертв среди служителей церкви не было.
Но в 1922 году, после письма Ленина об изъятии церковных ценностей, за сопротивление 11 человек было приговорено к расстрелу, расстреляли, правда, четверых, во главе с митрополитом Петроградским Вениамином.
В 1923 году двух католических священников приговорили к смерти, но один из них был помилован. На стр. 320 книги Льва Регельсона подведен некоторый итог - с января 1918-го по март 1922 года "погибло в России мученической смертью 28 православных епископов и 1215 священнослужителей". После 1923 года - по завершении гражданской войны нравы начали смягчаться - расстрелы, и самосуды, и карательные меры постепенно были сведены к арестам, ссылкам на Соловки и Север, к закрытию церквей и монастырей, ко всякого рода издевательствам в печати
Так что шизофреническое заявление депутата Госдумы Рыжкова-младшего о "десятках тысяч заживо закопанных в землю" было сделано по геббельсовскому принципу: чтобы обыватели поверили в ложь - она должна быть чудовищной.
А впрочем, ложь и Евгении Альбац, и Владимира Рыжкова, и Андрея Смирнова может иметь иное происхождение. Когда я приехал по приглашению Михаила Швыдкого на передачу в его роскошную телестудию на Волхонке, то меня доброжелательные помощницы тут же отвели в особую комнату, где стол ломился от водок, коньяков и вин, от изысканных бутербродов с икрой, ветчиной, сырами и колбасами, от ваз с фруктами.
За столом сидели приглашенные на действо шоумены, политики, актеры - Николай Сванидзе, Леонид Якубович, Эдуард Сагалаев, Борис Ливанов и многие другие, калибром помельче. Они непринужденно общались, тусовались, выпивали, каждый сколько хотел, атмосфера в комнатке царила приподнятая, многословная, свойская.
Я, двенадцать лет - с 1990 года - не бывавший на новом демократическом телевидении, несколько опешил: чтобы в советские времена вот так, перед самой передачей, опрокидывать рюмку за рюмкой! Я уж молчу о немалых расходах, потраченных на застолье, но ведь разгоряченные участники так все что угодно могут наговорить десяткам миллионов обывателей, вперившихся в экран…
Так вот, видимо, в чем истоки клеветы или глупости, вылетавших в предыдущих передачах из уст Евгении Альбац, Владимира Рыжкова, Андрея Смирнова (помимо их исторического невежества), - скорее всего все сенсационные откровения о детской смертности в СССР, о наших военных потерях. о "десятках тысяч закопанных заживо священников" рождались в нетрезвых головах фигурантов. А может быть, нынешние закулисные нравы на ТВ другими уже быть и не могут? Без этого антуража, без этого допинга знаменитости, может быть, уже и не мыслят своего участия в шоу? …Впрочем, наша передача прошла без особых сенсаций и потрясений. Министр культуры, пришедший перед началом шоу и не принимавший участия в застолье, был энергичен, целеустремлен, трезв. Он сразу же взял ход действия в опытные руки, и передача пошла, как по маслу. Правда, когда она закончилась, мной овладело сильное чувство недовольства самим собой: готовился я к ней не так, как надо бы. сделал несколько слишком серьезных домашних заготовок, половину которых обнародовать не сумел. Не та атмосфера была. Слишком легкомысленно игровым оказался для меня стиль передачи, где надо было остроумничать, шутить, смешить публику и партнеров, и всякая попытка быть серьезным тут же пресекалась умелой репликой, нарочитым удивлением, легкой шуткой.
Сидит рядом со мной на подиуме Познер и снисходительно цедит через губу, что телевидение - это бизнес, деньги, реклама и большего от него требовать невозможно. Какая "национальная культура"? Зачем? О чем разговор?
Выступает актер Ливанов и рассказывает "бородатый" анекдот о Сталине - я его слышал еще в 60-е годы - все смеются… Встает всеобщий любимец Якубович, изображает шуточную пикировку со Швыдким и под одобрительный шум зала разыгрывает сценку из своего "Поля чудес"… Пытался я было два-три раза затеять реальный разговор о том, что, воспитывая "человека игры", мелкого авантюриста и потребителя шоу, наши "воспитатели чувств" играют с огнем, что киллер, застреливший основоположника жанра Влада Листьева, тоже ведь был по натуре игроком, что убийство - высшая кульминация, развязка в "игре жизни", насаждаемой сидящими в зале, что Сталин не зря с мистической точностью сказал про авантюриста Гитлера, когда узнал о его самоубийстве, - "доигрался подлец". Но все мои попытки свернуть в "мировоззренческую", глубокую колею пресекались, как нечто нарушающее правила игры, как что-то почти неприличное и даже нецензурное, как досадно чуждая всем им, пришедшим сюда потусоваться и ощутить свою естественную и приятную общность друг с другом…
В один из моментов этого идеально организованного, отлаженного шоу я огляделся и увидел по периметру зала резиновые надувные фигуры, изготовленные в форме человеческих тел. Они, как бы смонтированные из громадных разноцветных презервативов, раскачивались под потоками воздуха в разные стороны. Бороться с этими безглазыми надувными монстрами было бесполезно! Они колыхались, уклонялись от моих ударов, гримасничали, дразнили меня: попробуй попади в нас, сбей с ног, нанеси удар - мы тени, мы существа виртуального мира!
"Где-то подобную сцену о бесполезности борьбы с существами иного мира читал из классики", - подумалось мне, а когда я пришел домой, вспомнил: "Это из Гоголя!" Полез на книжную попку, открыл "Пропавшую грамоту", нашел место, где наивный малороссийский казак в поисках заветной грамоты попал в застолье к нечистой силе: "придвинул к себе миску с нарезанным салом и окорок ветчины, взял вилку, мало чем поменьше тех вил, которыми мужик берет сено, захватил ею самый увесистый кусок, подставил корку хлеба и - глядь, и отправил в чужой рот. Вот-вот, возле самых ушей, и слышно даже, как чья-то морда жует и шелкает зубами на весь стол. Дед ничего; схватил другой кусок и вот, кажись, и по губам зацепил, только опять не в свое горло. В третий раз - снова мимо. Взбеленился дед; позабыл и страх, и в чьих лапах находится он. Прискочил к ведьмам: - Что вы, иродово племя, задумали смеяться, что ли, надо мною?"
А если говорить серьезно, то не раз от невозможности сказать все, что я хочу, во время передачи у меня буквально пересыхало во рту, И половина моих заготовок от отчаяния улетела из моей головы.
Я жаждал сказать о том, что никакого достойного уважения к культуре и ее творцам у наших папарацци нет. Даже к людям, нужным им в политической игре, они относятся с циничным пренебрежением. Когда умер столь милый демократам несчастный ниспровергатель советской жизни Виктор Астафьев, российское "Настоящее радио" 30 февраля 2001 года в 9 часов утра объявило, что "умер писатель, на которых держится Россия, всемирно известный Виктор Астахов". Три раза в тексте некролога мелодичный женский голос повторял: Астахов. Не поперхнулся, не поправился. Не извинился. Зато, когда в том же феврале одновременно шла многодневная теле- и радиопанихида по одному из битлзов Харрисону, наши папарацци, произнося сотни раз его не самую простую фамилию, не ошиблись и даже не споткнулись не разу.
Хотел я еще спросить моего спарринг-партнера по подиуму Познера, уверявшего, что ТВ - это прежде всего коммерция:
"Владимир Владимирович, программа "Намедни" недавно рекламировала украинский фильм о Мазепе, в котором гетман, естественно, герой, а Петр I - выродок и педераст. Как Вы думаете, для чего это делается? Чтобы гривны заработать или хоть немного, но растлить наше понимание истории, Пушкина, Карамзина, Ключевского?" Но когда я постарался вклиниться в монолог Познера о коммерции, он резко клацнул зубами: - Не мешайте! Я Вас не перебивал! - что, впрочем, было истинной правдой, "Зачем я здесь сижу?" - подумал я. В этом гоголевском, надувном, пересмешническом мире свойской сплоченной компании мне ничего подлинного сообщить не дадут: ни вклиниться, ни нарушить течения событий, и, конечно же, никого не переубедить. Один, правда, Михаил Леонтьев вдруг неожиданно поддержал меня, сказав из публики, что он боится за свою дочь и запрещает ей смотреть телевизор… На секунду возникла неловкая пауза, но опытный Швыдкой какими-то фразами быстро исправил положение и вырулил на прежнюю игровую колею.
К нему, кстати, у меня нет никаких претензий.
Он не диктаторствовал, был вежлив и улыбчив, и, когда передача вышла в эфир, я увидел, что никаким сокращениям или искажениям слова, сказанные мною, не подверглись…
Но разве в этом дело? Дело в том, что когда я был в 1990 году в Америке, то один из американских папарацци в ответ на мои упреки о тенденциозности, а порой и неправде, исходящей из-под пера людей его профессии, сказал мне фразу, о которой я уже упоминал и которая многое мне объяснила: "Хорошие новости - неинтересны". Может быть, следуя этому мерзкому закону, по еще горячим следам страшного взрыва в переходе под Пушкинской площадью летом 2000 года один из папарацци и воскликнул, с восторгом глядя на картины смерти, крови, искаженных лиц несчастных людей: "Вы видели эти замечательные кадры!" О, подлое племя!
Выходя из игрового зала, я остановился, оглянулся… Я выходил последним. За мной в глубине колебались, шевеля пухлыми резиновыми ногами и руками, женские фигуры. Невольно вспомнилось: "Я футболистка, в футбол играю, ножки раздвину - гол пропускаю". Фигуры колыхались вправо- влево, пропуская между пухлых, надутых ног виртуальные голы после ударов непревзойденных мастеров шоу-футбола - Сагалаева, Сванидзе, Якубовича, Познера… Один из таких голов даже заколотила темнокожая Ханга…
Потом опять было застолье, во время которого ко мне подошел Сагалаев и откровенно сказал:
- Вы человек неопытный в нашем деле, и я скажу вам прямо: искусство, актеры, литераторы, композиторы нам иногда бывают нужны, но в особых обстоятельствах. В каких? Ну, допустим, могучая фирма производит стиральные порошки, ставит себе целью резко увеличить на них спрос и заказывает нам рекламный клип. Мы приглашаем Алена Делона и Мадонну за баснословные гонорары. Сочиняем сценарий, в котором Ален Делон хочет, простите меня, трахнуть Мадонну, увлекает ее на опушку леса, на изумрудную влажную траву - он в роскошных белых брюках, она в кремовом платье… Ну а после всего - зеленые, чудовищные несмываемые травяные пятна спокойно отстирываются новым гениальным стиральным порошком.
Вот для чего нам нужны великие имена кино и эстрады, песни и литературы. А так, без этого, без фирмы, производящей порошки, - зачем вы нам?
Действительно, зачем мы им!
"Четвертая власть", "властители дум", "борцы за права человека" - какими только высокими званиями не награждали себя наши папарацци. Но на Западе, который, в сущности, и породил это племя, им знают настоящую цену. Когда за их спинами не стоят истинные хозяева с подлинной властью, с деньгами, с непререкаемым авторитетом, то к ним относятся так. как они того заслуживают - как к "обслуживающему персоналу", как к наемным шестеркам, как к ручным псам. Я окончательно убедился в этом, когда увидел телевизионный репортаж с базы Гуантанамо на Кубе, где в железных клетках сидят якобы боевики Аль Кайды, плененные в Афганистане. Наши папарацци, узнавшие, что в числе заключенных есть и российские граждане, каким-то образом проникли на базу, чтобы повстречаться с ними. Но американские охранники были непреклонны и никакого "права на информацию" не признавали, вели себя надменно и сурово. "С заключенными все контакты и разговоры запрещены, подходить к клеткам - нельзя, фотографировать - ни в коем случае". Чуть что - они с каменными мордами разворачиваюсь к журналистам грудью, на которой висел автомат.
Журналистам только и разрешили, что посмотреть тюремную одежду, в которую обряжают пленников. Да и то лишь поглядеть на нее, расстеленную на полу, но ни в коем разе не прикасаться! И ничего! Стерпели наши голубчики унижения и улетели не солоно хлебавши обратно в Россию. Поняли, что Гуантанамо это ведь не Чечня, где бабицкие. ма- еючки и Политковские творили все что угодно, издевались над русскими офицерами, врали, провоцировали, проникали нелегально в самые запретные места военных расположении с криками о "праве на информацию". А когда однажды один из офицеров сделал наглому папарацци замечание, что военные объекты фотографировать нельзя, то молодой представитель второй древнейшей профессии закричал на офицера, который ежедневно рискует жизнью, выполняя свой долг, как на подчиненного, и бедный майор стушевался, замолк, отошел в сторону, повесив голову.
Как мне тогда, помнится, захотелось закричать, чтобы услышало все униженное российское воинство: ребята, будьте, как американцы, суньте паршивцу ствол автоматный в зубы, разбейте камеру, выгоните в шею за пределы своей воинской части, будьте мужчинами!