По России - Дмитрий Губин 13 стр.


Тут нужно заметить следующее. У любой фискальной политики два аспекта. Первый – собственно фискальный, позволяющий пополнить бюджет: и я бы очень хотел видеть цифры, чтобы понять, сколько денег приносят Эрмитажу иностранцы, а сколько – граждане России, чтобы подискутировать, не выгоднее ли Эрмитажу единый билет, скажем, в 200 рублей. Второй – идеологический: любая льгота показывает, что обществом поддерживается, а что нет. То есть льготы для молодых и пожилых вытекают из уязвимости этих категорий, и это нормально. Но идеологический посыл двойных музейных цен для взрослых таков: россияне нуждаются в поддержке, и иностранец эту поддержку обязан обеспечить. Ведь мы не такие, как все.

Мне такая – в пользу своих – установка представляется стыдной. "Иностранец" не обязательно дядюшка Скрудж. Иностранцы – это и граждане СНГ (где жизнь часто просто бедна), и бэк-пэкеры, туристы с рюкзаками, останавливающиеся в хостелах или B&B. А "рэндж-роверами" и "кайенами" нуждающихся в дотациях россиян забиты все подъезды к Эрмитажу (а ну-ка, если в Лувр, в порядке единых стандартов, для русских установить четверную цену?!)

Эта установка ужасна еще и потому, что не дело музея определять, кто из взрослых людей беден, кто богат. Дело музея: а) свои сокровища сохранять, б) с ними знакомить максимальное число людей. Не говоря уж о том, что предъявление аусвайса (то есть доказательства, что ты – это ты) по сути своей унизительно. Да-да, мне унизительно показывать паспорт даже пограничнику, и потому меня так радует Европа без границ – но, замечу, пограничник действует хотя бы от имени государства, а Эрмитаж – по инициативе Пиотровского.

Поэтому, когда билетерша в Эрмитаже потребовала от меня паспорт, я был потрясен. Я мог заплатить за билет 400 рублей, не в этом дело. Но рядом плакали две подружки без паспортов, у которых денег на полные билеты не хватало. И объясняла что-то тщетно белоруска, говорившая, что всю жизнь проработала на СССР. Это было невыносимо. Невыносимо и унизительно настолько, что на радиостанции "Вести ФМ", где по понедельникам и пятницам у меня в ту пору был утренний эфир, я немедленно устроил обсуждение.

Поучаствовать я пригласил атташе по культуре посольства Франции Бланш Гринбаум-Сольгас (она раньше была главным куратором музеев Франции, и сказала, что во Франции льготы существуют для молодых и пожилых, но по гражданству никто никого не делит, и что российская ситуация иностранцам "обидна"), и замдиректора Третьяковки Марину Эльзессер (она сказала, что в Третьяковке паспорт не спрашивают, и что иностранцы не обижаются) – и, разумеется, Михаила Пиотровского. Чья пресс-служба заявила, что он невероятно занят, и что вообще никто из Эрмитажа участвовать в эфире не может. Поэтому мне пришлось звонить ему в прямом эфире на сотовый телефон, за что я тут же получил обвинение в "неинтеллигентности" (за которую готов извиниться, если директор Эрмитажа, конечно, оплачивает телефон за свой счет, а не музея).

И от Михаила Пиотровского я услышал – что да, гражданство нужно доказать, и что это вполне нормально. И он добавил, что паспорта нужны, чтобы по льготной цене в Эрмитаж не попадали "жулики и аферисты".

"Жулики и аферисты не имеют права не Рембрандта?" – спросил я, не веря своим ушам, ибо видел на входе этих аферисток, этих плачущих девушек. "Имеют, но за полную цену", – уточнил Пиотровский.

И я понял, что стояло за его словами. За ними стояла не идея открытости культуры, и не идея общности мира, и не идея объединения людей, – а идея культурного распределителя. Хозяин которого неподотчетен получателям, и сам решает, кому, сколько и чего предоставить (и которого получатели благотворят за льготы). Я понял вдруг в секунду многое – даже то, отчего наши музейные бабушки-хранительницы в музеях так набрасываются на тебя, охраняя "культурное достояние" (но очень редко помогают и никогда не улыбаются). Меня вон, в день паспортизации на входе, одна из них не пускала в Эрмитаже на перформанс Бартенева, требуя какой-то немыслимый "бейджик" (Бартенев потом был в шоке), а когда я открыл все же дверь, побежала за милицией, поскольку я в ее глазах (без бейджика!) уж точно был жуликом.

Идея распределителя – она, я считаю, ужасна. И дело не в деньгах. Москвой как распределителем правил Лужков. Это очень русская идея – распределять, подкупая льготами лояльность своих, и игнорировать чувства прочих. Делить мир на коренных и понаехавших тут. Разделять – и властвовать.

Заковырка лишь в том, что в Эрмитаже собраны шедевры все же мирового искусства.

2010 Комментарий

Вот уж чего я не ожидал после публикации в "Огоньке" – так это вала злых откликов: типа, если тебе стыдно паспорт показать, то не показывай и плати по-полной, а нам нашу малину не ломай!

Я благодарен этим откликам.

Без них мне часто – людям свойственно судить о мире по себе – начинает казаться, что всем моим соотечественникам процедура предъявления паспорта кажется унизительной; что всем моим соотечественникам идея сегрегации кажется отвратительной; что для всех двойные цены и двойные стандарты дурно пахнут… Отнюдь.

Многие люди, прожившие жизнь в СССР, так и продолжают делить мир на своих и чужих. Как такое могло сохраниться в голове директора Эрмитажа, сыне директора Эрмитажа – ума не приложу.

Но мне и правда стыдно.

Тем более, что в Эрмитаже все без изменений.

2012

#Россия #Петербург Соседская страна

Теги: Собрание ТСЖ как способ превратить русский рай в русский ад. – Фракция блондинок и перекрашивание брюнетов. – Мое малодушие и мечты о вертикали власти.

Я тут побывал на собрании своего ТСЖ. И в трехчасовом гаме, реве и оре прозрел будущее страны. Не слишком, скажу честно, приглядное. Но и не безнадежное.

Я не то чтобы явился на это собрание, не зная куда (а главное, на что) иду. На собрании другого ТСЖ, в старом питерском доме, на моих глазах председателя правления жилтоварищи пытались выудить из-за железной решетки на лестнице, грозясь, коли тот не выйдет, за решетку упечь. Но там накал страстей был прогнозируем: дореволюционные дома петербургского центра, пережившие три революции, две войны, но ни одного капремонта, заселенные вперемежку бабулями, алкашами, богачами и школьными учителями, на своих собраниях взрываются потому, что денег на ремонт дома надо столько, сколько все равно не собрать. И мой приятель, питерский журналист Дима Синочкин, исключительный специалист по недвижимости, всерьез считает, что ТСЖ в таких случаях городить – как строить город на вулкане. К Синочкину и его идеям я еще вернусь, а сейчас о собрании.

Дело в том, что новый дом являет собой некий идеал новой и, если хотите, путинской России. Индивидуальный проект (я не про Путина, а про архитектора Явейна). Монолитный железобетон. Подземный гараж. 50 квартир и 2 подъезда. Закрытый зеленый двор. Консьержки. Тихий центр. Таков сегодня дом русской мечты (а не верите мне – спросите Синочкина!). Достаточно большой, чтобы оплачивать охрану и благоустройство (типичная машина во дворе у тех, кому не хватило мест под землей – двухлетняя Audi A4), и достаточно маленький, чтобы всем договориться. Меня, правда, смущало, что половина балконов в нашем доме быстро и разномастно переродилась в лоджии, где, как известно, советские люди складируют то, что держать дома стыдно, а выбрасывать жалко… Но это детали.

Для собрания был арендован соседний конференц-зал (о, скромное обаяние буржуазии!), повестку роздали заранее, я приготовился быстренько проголосовать за утверждение отчета, за новый бюджет, а также за найм юриста, занимающегося переводом придомовой земли в собственность. А заодно спросить, почем нынче земля для народа, сколько налогов с нее придется платить, и сможем ли мы устроить на нашей земле теннисный корт и тенистый сад.

И вот когда председатель объяснила, что миллион рублей в год на консьержек складывается из зарплаты в 8 тысяч рублей, помноженной на 4 смены, помноженной на 2 подъезда, плюс налоги, левая часть зала, традиционно занимаемая в России социалистами, вдруг обрела вид трех блондинок, и голосом гламурного Горыныча неожиданно приказала:

– Прекратите! Мы не будем слушать вашу белиберду, пока вы не объясните – зачем мы тратим деньги на управляющую компанию! Я не хочу, чтобы управляющая компания тратила на консьержек миллион из моего кармана!

Присутствовавшие мужчины прикрыли рты ладонями, но председатель, слыхавшая, полагаю, и не такое, невозмутимо ответила, что платит миллион не лично блондинка, а мы все, причем пропорционально размерам квартир, за что сами голосовали на учредительном собрании, – как и за найм управляющей компании. И мы можем обсудить консьержек либо в разделе "разное", либо на новом собрании, а сейчас давайте по повестке, которую, кстати, мы тоже только что единогласно утвердили…

– Мой муж, – поднялась при этих словах светлая голова номер два, – управляет бизнес-центром площадью 15 тысяч метров! И он говорит, что консьержки, вахтеры – это вообще фигня, что защищают лишь профессиональные системы охраны!

– А не мог бы ваш муж прикинуть, во сколько нам обойдется установка и обслуживание такой системы? – невозмутимо отозвалась председатель. (У меня начало складываться впечатление, что она способна заменить Брюса Уиллиса в любом из "Крепких орешков". Вскоре я понял, что она может его заменить и без грима).

– Это вы должны все считать! Вы! Зачем мы вас выбрали! – проснулась голова номер три. – И я не согласна, что у нас теперь закрытый двор! Зачем нам шлагбаум! У моего ребенка может развиться клаустрофобия!!!

Любезный читатель! (Простите старомодность, но для описания больших страстей требуется классический слог). Читатель! Представьте, что вместо этого очерка нравов вам всучили стенограмму трехчасового собрания жильцов, перебивающих, кричащих: "А вот когда мы с мужем отдыхали в Канаде…" или: "Мне мало трех машиномест!", – и главное, представьте, что вас эту стенограмму заставили читать.

И вы поймете, в каком состоянии был я (и не я один) к исходу третьего часа. Потому что уже к исходу первого мне стало ясно, что целью кричавших было не выяснить юридический или финансовый вопрос, не обозначить свой интерес и попробовать найти компромисс, – а показать себя. Намекнуть на доход или близость к Смольному. Показать, что это не единственная квартира в собственности. То есть добиться неких моральных преимуществ, выхода в сторону из общего правила. И эти дикие танцы блондинок (которых оказалось не три, а минимум треть, причем к ним примкнули и блондины, на собрание приходившие брюнетами) – я стал понимать! – можно было прекратить лишь одним. Нужно всех этих орущих вывести в отдельный зал, а самим остаться в узком составе – председатель, представитель управляющей компании, юрист и несколько здравых мужиков – и быстро перерешать все вопросы. Так, консьержки или видеонаблюдение? Что по деньгам? Когда по срокам? Принято! Сколько денег от арендаторов? Сколько стоит саженец клена? Отклонено! Официальное подключение к электросетям? Сколько дать на лапу? Кому? Принято!

Потому что иначе даже простые и здравые идеи – вроде создания сайта ТСЖ или обмена электронными адресами – замылятся, уйдут в пар, а консьержки разбегутся, и крыши и трубы начнут течь. Такой у нас народ и такая страна.

И когда собрание все же закончилось, и сосед Миша (брюнет) предложил мне сигарету, я машинально взял, хотя уже шесть лет не курю. Мы с Мишей вышли на балкон при конференц-зале, полюбовались питерскими видами, и Миша сказал:

– Знаете, а ведь если бы это было не собрание, а сезонная распродажа, все бы быстренько договорились по скидкам и размерам… У нас в отношениях между людьми деньги и вещи – необходимый посредник, а напрямую никак, вот почему законы не работают…

Он докурил, а я понял, как называется система, которую я в ярости хотел создать. Она называется вертикалью власти, когда вся демократия – для декорации и отчета. И от Путина, получается, меня отличало лишь то, что он эту систему создал, а я о ней лишь слабодушно мечтал.

Я Путина вставил в текст не для (пре)красного словца. В последнее время оттуда, где обитает "власть", уж больно часто поступает информация, что сценарий распада страны в Кремле считают вполне реальным. И я не думаю, что главред "Эха Москвы" Венедиктов, сообщая об этом, питается личной фантазией, а не тем, что ему сообщили "за стенкой". Возможно, цель этих сливов – успокоить, показать, что все под контролем. Я же, в свою очередь, думаю, что когда страны разваливаются, их разносит такая сила, что утрачивается любой контроль. В конце концов, сегодня у Владивостока, Калининграда и Москвы нет ничего общего, кроме русского языка, доходов от нефти и привычки к покорности, но как минимум один из ингредиентов может исчезнуть.

И вот мне интересно, – что будет тогда? Ведь когда творится новая Большая История, когда еще ничего не окостенело, все ведь действительно зависит от самих людей, разве не так? Если они умеют не просто говорить, но договариваться, – у них, скорее всего, образуются в той или иной форме народовластие и закон. А если нет – то Туркмен-баши, который, полагаю, был все же не злодеем, а человеком, которого достал бардак, и который понимал, что с его народом иначе нельзя.

И вот здесь, в этой картине будущего – только не смейтесь! – мне кажется чрезвычайно важным для России опыт ТСЖ. Потому что где же еще учиться договариваться жить совместно, как не в своем доме? Не на выборах же президента (и, тем более, не на отмененных же выборах губернаторов)? Научимся выбирать правление ТСЖ, научимся принимать у правления отчеты – научимся выбираться и контролировать муниципальные власти. Научимся муниципальные – дойдем и до Кремля, и будет там не бог с мигалкой, а свой человек. И даже наше жуткое собрание было не таким уж и провальным – я кое с кем познакомился, обменялся телефонами, довольно многое узнал. И уж дальнейшие собрания пропускать точно не намерен.

Возможно, я идиот в своих предположениях, возможно, даже блондин – но не одинокий, это уж точно. И я сейчас не про Солженицына и его идею спасительности земской власти (отличная, кстати, идея, если бы ее Николай I не свел к нулю в конце XIX века). А про того же моего приятеля Диму Синочкина. Дима в последнее время редактирует питерский журнал "Пригород" и сам все больше за городом живет, обожая лодку и рыбалку – и считает, что то, что сегодня складывается в садоводствах, дачных и коттеджных поселках, в конечном итоге определит будущее России. Потому что там сами люди решают, асфальтировать ли им подъезд, устраивать ли общую канализацию, подключаться ли к газу, – и ни на какую другую "власть" они свалить свои проблемы не могут.

Мы с Синочкиным недавно встречались, и он эту идею мне разъяснял, и я кивал, соглашаясь с тем, что даже в самых дохлых садоводствах за последние лет 15 произошли колоссальные изменения, основанные на совместном управлении частной собственностью, и он вполне серьезно спросил, не собираюсь ли я все же переехать из Города Большой Нефти, то есть Москвы, в провинцию у моря, то есть на балтийский берег под Петербург. У меня такая идея ведь была.

– Понимаешь, тезка, – ответил я, – Большая Нефть и Большие Деньги, как к ним не относись, формируют Большое Историческое Время.

– Ты называешь возню в дерьме ради денег большим временем? – удивился он.

Вон, поди, плавает сейчас на лодке, пока я дописываю этот текст на увитом виноградом балконе – единственном, кстати, зеленом балконе в нашем небедненьком ТСЖ. Нужно будет соседу Мише позвонить, мы договаривались сходить в муниципалитет, чтобы выяснить, можем ли мы рассчитывать на высадку кленов под окнами, пока земля во дворе еще государственная.

Деваться некуда – я обещал.

2011 Комментарий

Отчитываюсь: в муниципалитет я сходил, но выяснилось, что озеленением занимается садово-парковое хозяйство, которое подчиняется городским, а не муниципальным властям (и я потом в это хозяйство звонил, выяснял, кто отвечает за нашу улицу, – а потом замотался, и про озеленение забыл, и про идею демократии "снизу" – признаться, тоже).

И так шло до осени этого года, пока не просто бесчестные, а уж какие-то совершенно бесстыжие по бесчестности выборы в Госдуму взорвали страну – и тогда начались митинги, образовались активисты, началась низовая активность… Которая, правда, к отмене результатов выборов не привела.

А за месяц до выборов (и, думаю, вне всякой связи с ними) садово-парковое хозяйство, то есть та самая госструктура, на которую я уж махнул рукой – посадила на нашей улице клены и даже выставила вокруг газона, на котором нередко парковались машины, довольно симпатичное ограждение.

То есть, используя фразеологию Солженицына – и теленок крепнет, и дуб растет.

Может, и не придется бодаться.

2012

#Россия #Петербург Поэт, революция и БОМЖ

Теги: Арабская весна и Ленинградский вокзал . – Шииты, сунниты, бомжи и охрана. – Удар по морде и цитата из Маяковского.

У нас все чаще задаются вопросом о возможности революции в России, правда? И неважно, что цены не нефть высоки: вон что в нефтяном Бахрейне творится! Хотя, казалось бы – богатейшее островное государство!

…Обо всем этом я думал, стоя на крайней правой платформе (не в политическом смысле) Ленинградского вокзала в Москве. Я думал, что Бахрейн есть показатель того, что понятие справедливости без понятия равенства приводит к произволу.

Там, на правой платформе, где к ней примыкает вокзальная стена, есть киоски со всякой снедью. А после размышлений о Бахрейне меня вдруг невероятно пробило на ближневосточную шаурму-шаверму, а на платформе был как раз ларек с шампуром и блинами мяса. И я попросил сделать мне шаурму, а сам, додумав мысль о Бахрейне – где большинство шииты, но правят сунниты, что и было, в представлении шиитов, попранием справедливости, а для восстановления попранной справедливости богатство или бедность неважны, вот там и громыхнуло – стал думать о том, что падение автократических режимов часто меняет не строй, а его форму, причем не в лучшую сторону. Автократии ведь как устроены? Они уничтожают любую параллельную структуру, которая могла бы тихо-мирно принять на себя часть власти, потому что ни тихо, ни громко автократия свою власть отдавать никому не намерена. Поэтому, если деспотии уж рушатся, то сразу валясь под ноги толпы, обуздать которую лучше всего получается у негодяев. Взять большевиков с Лениным, который не просто утверждал, что оппонентов нужно не переубеждать, а уничтожать – но и уничтожал. Большевики потому и победили, что шли через толпу и трупы нагло, с ложью, обманом, заложниками и концлагерями. А прочие миндальничали…

Вот ровно об этом я и думал, когда во внешнем мире произошли два действия. Во-первых, продавец за стеклом протянул мне завернутую в салфетку шаурму. Во-вторых, подле меня материализовались двое: бомж, в котором я опознал бомжа сначала по запаху, а потом по одежде, – и мужик, вышедший на мороз покурить в одной белой сорочке и галстуке. В манерах и чертах мужика проглядывал бывший бандит, которого бог чудом спас от тюрьмы и перепрофилировал в мелкие бизнесмены. У мужика в глубине вокзала наверняка был офис.

– Извините, пожалуйста, – обдал меня амбре бомж, – у вас не найдется пяти рублей?

Назад Дальше