Надлежит также показать, что эта работа написана только с целью продемонстрировать, что нам (то есть церкви. – И.Д.) известны все доводы, которые могут быть приведены с этой стороны (то есть со стороны коперниканцев. – И.Д.), и что не по незнанию [этих доводов] (non per mancamento di saperle) был принят декрет в Риме (имеется в виду декрет от 5 марта 1616 года о включении книги Коперника "De revolutionibus orbium caelestium" в Индекс запрещенных книг. – И.Д.). В этом должна состоять суть начала и заключения книги, которые я вам отсюда вышлю надлежащим образом просмотренными. При выполнении этих условий книга не встретит здесь, в Риме, никаких препятствий и Ваше Высокопреподобие сможет порадовать автора и услужить его высочеству, который выказал столь много заботы в этом деле.
Во-первых, обращает на себя внимание то обстоятельство, что Риккарди так и не удосужился внимательно просмотреть около 10 страниц предисловия и заключения "Dialogo". Впрочем, возможно, это было элементом его стратегии затягивания времени. Во-вторых, Риккарди решил, что в создавшейся ситуации, когда рукописи всей книги ему не видать, а давление со стороны тосканского двора – благодаря ловкой политике Галилея – все растет и Урбану VIII явно не до "Dialogo", самое лучшее – свалить всю работу (и значительную часть ответственности!) на флорентийского инквизитора, пусть тот действует, опираясь "на собственные полномочия". Конечно, если скандал разразится, то и ему, Риккарди, тоже достанется, но иного выхода нет. В-третьих, письмо Padre Maestro указывает на его желание по возможности ладить со всеми – и с его высочеством, и с его святейшеством.
Эджиди прочитал письмо Риккарди, вежливо поблагодарил, заверил, что все сделает, как велено, и отдал рукопись Галилея… отцу Стефани, "Padre di molto valore".
Прошло еще почти два месяца, и Галилей с помощью Никколини "дожал" – таки Риккарди – 19 июля 1631 года тот, наконец, выслал во Флоренцию предисловие книги, оговорив, что Галилей может делать любые стилистические изменения, но без искажения смысла текста. Заметим – Эджиди получил только предисловие, к которому падре Мостро сделал приписку, где указал, что заключение книги должно находиться в полном согласии с ее началом и автору непременно следует привести аргумент Урбана VIII о божественном всемогуществе, что успокоит даже те умы, которым доводы коперниканцев покажутся убедительными.
Таким образом, относительно содержания заключительных страниц "Dialogo" Галилей получил лишь общие указания, а не сам текст, в который он мог бы вносить лишь стилистическую правку, как это было в случае с предисловием. Поэтому некоторые биографы Галилея полагают, что если бы Риккарди прочитал текст заключения, внеся туда соответствующие исправления и добавления, то скандала (и последующего процесса) удалось бы избежать. Но Риккарди этого не сделал, и Галилей вложил слова о божественном всемогуществе в уста Симпличио (а кто еще из героев "Dialogo" должен был урезонивать добрым перипатетическим словом "химеры и паралогизмы" Сальвиати?!), что и вызвало гнев Святейшего. Другие историки с такой трактовкой событий не согласны. Например, А.Э. Штекли:
Трудно согласиться, – продолжает Штекли, – …что итальянское Симпличио означает по-русски "Простак". Имя Симпликий или Симплиций вовсе не имело какого-либо негативного оттенка. Был даже папа римский Симплиций, приобщенный к лику святых. У католиков его поминают 12 марта (10 марта, если быть совсем точным. – И.Д.). <…> Прилагательное simplex означает не только "простой", но и "правдивый, честный, прямодушный". Кстати, в русском издании "Диалога"(М.; Л., 1948. С. 359) кратко и правильно сказано: Симплиций (лат.), Симпличио (итальян.) – весьма заслуженный комментатор Аристотеля, живший в VI веке".
Получается, что, дав третьему персонажу "Dialogo" имя Симпличио, Галилей его как бы особо уважил. Действительно, представляя собеседников, Галилей не приминул заметить:
Не будет позабыт также добрый перипатетик; по причине крайней его приверженности к комментариям Симплиция мне показалось уместным, не называя собственного его имени, заставить его выступать под именем любимого им автора.
В целом замечание А.Э. Штекли заслуживает внимания, но вместе с тем необходимо учесть, что читателями "Dialogo", в том числе и в римской курии, наделение собеседника-перипатетика именем Симпличио вполне могло восприниматься как ирония и даже как издевка со стороны Галилея, независимо от того, каковы были истинные мотивации последнего. Об этом, в частности, свидетельствует тот факт, что спустя полтора года после процесса Б. Кастелли писал Галилею, как он, фра Бенедетто, в беседе с кардиналом Антонио Барберини (братом Урбана VIII) заверял его высокопреосвященство, что это не более чем "клевета, возведенная на Вашу милость, будто в "Dialogo" Вы намеревались под именем Симпличио выставить персону, достойную величайшего почета и уважения". "Я убеждал его высокопреосвященство, – продолжал Кастелли, – …что подобные клеветнические измышления совершенно ложны". Вполне возможно, что кардинал Антонио Барберини передал слова Кастелли Урбану. Во всяком случае, известно, что позднее, в беседе с французским послом (и некогда учеником Галилея в Падуанском университете) Франсуа де Ноайлем, Святейший отметил, что всегда заступался за Галилея и что он (Урбан) понимает, что Галилей вовсе не намеревался изображать папу в образе Симпличио, но тем не менее его (Урбана) тезис о божественном всемогуществе не нашел в "Dialogo" правильного объяснения. Не лишне также напомнить, что и в следующей книге Галилея – "Discorsi e Dimonstrazioni matematiche intorno a due Nuove Scienze (Беседы и математические доказательства, касающиеся двух новых наук)", над которой он работал в 1633 – 1635 годах и которая была впервые издана в Лейдене в июле 1638 года, – фигурирует все тот же Симпличио, над которым все так же подтрунивает Сальвиати, хотя после процесса ученый всячески старался быть осторожным.
На мой взгляд, дело не в том, подразумевал ли Галилей, давая имя своему персонажу, "заслуженного комментатора Аристотеля", или же намеревался навести читателя на определенные и рискованные для автора трактата этимологические размышления. Важнее иное. "Dialogo" завершается итоговыми репликами его участников: Симпличио, Сальвиати и Сагредо. Симпличио, похвалив аргументацию Сальвиати, признается в двух вещах: а) перед его "умственным взором всегда стоит надежнейшее и непоколебимейшее учение, некогда воспринятое… [им] от особы ученейшей, имеющей высокий духовный сан" (то есть речь идет о доводе Урбана VIII, согласно которому Бог "своим бесконечным могуществом и премудростью" "многими способами, даже непостижимыми для нашего ума" может "сообщить элементу воды попеременное движение, которое мы в ней замечаем" и б) что он, Симпличио, "не все вполне понимает" в теории приливов, изложенной Сальвиати. В итоге смысл заключительных абзацев "Dialogo" сводится к тому, что рупор "ученейшей особы", имеющей, к тому же "высокий духовный сан", не в состоянии понять в полной мере доводы Сальвиати – Галилея, но тем не менее берется их опровергать. Более того, Симпличио прибегает к аргументу о божественном всемогуществе именно тогда, когда он не понимает доводов собеседника. Получается, что представление о Potentia Dei absoluta (излюбленный тезис Урбана) противопоставлялось не естественной причинности, а неспособности отдельных персон понять научную аргументацию.
Наконец, весь текст "Dialogo" фактически был нацелен на то, чтобы убедить читателя в правильности теории Коперника. И только в конце сочинения, вопреки всей логике изложения, вводился тезис совершенно иного рода, к которому до того герои книги, включая, кстати, и Симпличио, почти не обращались. Все это никак не вязалось с представлением Урбана VIII о целях трактата.
Кстати, Кампанелла, делясь с Галилеем своими впечатлениями о "Dialogo", заметил: "каждый персонаж прекрасно играет свою роль, а Симпличио в этой философской комедии представляется вызывающим смех чурбаном, поскольку он несет полную чушь. Он пустослов и <…> позер". Но как бы там Галилей ни называл своего героя-перипатетика, Простаком или Мудрецом, все равно это лицо страдательное, интеллектуальный Пьеро, которому постоянно достается от Сальвиати и отчасти от Сагредо и который в отчаянии прибегает к аргументу о божественном всемогуществе.
Вполне вероятно, что если бы "Dialogo" завершался репликой Симпличио (при условии, что Галилей представил бы этого героя в лучшем свете, то есть как человека, глубоко понявшего и осмыслившего суть доводов Сальвиати), то, возможно, реакция папы была бы несколько менее бурной. Но далее следует реплика Сальвиати, в которой звучит, хоть и завуалированно, совсем иной мотив. Сальвиати напоминает, что есть и "иное божественное постановление", которое "разрешает нам обсуждать строение мира", пусть даже мы не в состоянии постичь творения рук Его ("ritrovare l’opera fabbricata dalle Sue mani"). Таким образом, Галилей устами Сальвиати утверждал, что тезис о Божественном всемогуществе следует дополнить другим тезисом, также имеющим Божественное происхождение ("pur divina") и находящимся с первым в полном согласии ("alla quale molto concordemente risponde"). Видимо, здесь имеется в виду фрагмент Еккл. 3:10 – 11: "10. Видел я эту заботу, которую дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в том. 11. Все соделал он прекрасным в свое время, и вложил мир в сердце их, хотя человек не может постигнуть дел, которые Бог делает, от начала до конца". В понимании Галилея эти библейские слова означали, что человек должен пользоваться "дозволенной и угодной Богу деятельностью" (речь идет о познании мира), чтобы "познавать Его величие и исполняться удивлением Ему тем большим, чем менее мы чувствуем себя способными проникнуть в бездну его премудрости".
После чего Сагредо заявляет: "Это может быть последним доводом (l’ultima chiusa) из наших четырехдневных рассуждений". Различие познавательных позиций Симпличио и Сальвиати (о которых я уже упоминал выше) в этих репликах выражено достаточно ясно, и нельзя сказать, что Галилей сделал все возможное, чтобы эти различия нивелировать. Скорее наоборот, он последовательно, используя все доступные ему средства и ресурсы, в том числе и тезис о божественном всемогуществе, защищал истинность учения Коперника, методично разрушая предложенный Урбаном критерий выбора приемлемых теорий (см. выше), основанный на концепции "равноудаленности" конкурирующих "систем мира" от божественной истины.
Таким образом, итоговый вывод "Dialogo" – это вовсе не тезис Ореджи – Урбана о божественном всемогуществе и когнитивной ущербности человеческого интеллекта, а прямо противоположная мысль, которую Галилей к тому же формулирует со ссылкой на "иное божественное постановление", то есть опять-таки, как и в своих письмах Кастелли (от 21 декабря 1613 года) и Кристине Лотарингской (1615), вмешиваясь в тонкие теологические вопросы.