И еще одно обстоятельство – Галилей так построил свои ответы на вопросы Макулано, что складывалось впечатление, будто в attestato Беллармино и в его письме Фоскарини говорится об одном и том же, а именно: если понимать учение Коперника "абсолютно", как физическую истину, то "его нельзя ни защищать, ни придерживаться", поскольку оно противоречит Священному Писанию. Между тем по сравнению с письмом Беллармино Фоскарини текст attestato более жесткий, в нем не сказано, что Галилей "поступает предусмотрительно, довольствуясь тем, что говорит ex suppositione (предположительно), а не абсолютно", наоборот, из attestato следует, что Галилео как раз говорил о теории Коперника "абсолютно", почему в 1616 году и понадобилось "доводить до сведения" тосканца соответствующее папское распоряжение. Однако ни в том, ни в другом документе таких жестких формулировок, как в предписании комиссара Сегицци, нет. Характер ответов Галилея на первом допросе наводит на мысль, что тосканец упорно хотел вести разговор, используя формулировки кардинала Беллармино, комбинируя высказывания последнего в наиболее благоприятной для себя манере.
Макулано слушал Галилея не перебивая и перед тем, как сменить тему, все же поинтересовался, а не припомнит ли обвиняемый, присутствовали ли при его беседе с Беллармино другие лица и давали ли они Галилею какие-либо указания, и если да, то какие именно. Вопрос этот был задан прежде всего потому, что Макулано обязан был выяснить все обстоятельства дела, но вместе с тем комиссар, по-видимому, решил дать обвиняемому возможность доказать трибуналу свою правдивость и искренность (что было нелишне вообще, а в данном случае в особенности, поскольку Галилея подозревали в хитрости, обмане и коварстве). На поставленный вопрос ученый ответил, что какие-то отцы-доминиканцы в помещении, где велась беседа, находились, но кто они и что они ему тогда говорили и говорили ли что-нибудь вообще, он за давностью лет уже не помнит. При этом Галилей сделал одно загадочное заявление:
…Однажды утром (то есть утром 26 февраля 1616 года. – И.Д.) синьор кардинал Беллармино пригласил меня для беседы и сказал мне кое-что, что я бы предпочел повторить на ухо его святейшеству прежде, чем кому-либо другому (mi disse un certo particolare qua1 io vorrei dire all’orecchio di Sua Santità prima che ad altri); а в конце разговора он сообщил мне, что мнения Коперника не следует придерживаться и его нельзя защищать, так как оно противоречит Священному Писанию.
Заметим, Макулано не стал допытываться у Галилея, что же именно сказал ему кардинал в приватной беседе. Возможно, комиссар счел это просто бесполезным, поскольку Беллармино уже давно был в лучшем из миров, как и комиссар Сегицци, и что бы Галилей ни сказал, проверить его слова было крайне затруднительно, а может быть, падре Винченцо решил, что старик хитрит и таким способом надеется получить возможность поговорить с его святейшеством с глазу на глаз.
Стоит упомянуть еще два фрагмента из ответов Галилея в первой части допроса. Отвечая на приведенный выше вопрос Макулано (о присутствии и действиях других лиц), ученый признал, что, "возможно", кто-то дал ему "предписание не поддерживать и не защищать указанное мнение (e può esser che mi fusse fatto qualche precetto ch’io non tenessi né defendessi detta opinione)", но он этого уже не помнит. Но как только комиссар поинтересовался, а не вспомнит ли он интересующие трибунал подробности, если ему прочтут объявленное тогда предписание, Галилей поспешил заявить: "я не претендую на то, что не нарушил каким-либо образом это предписание (non pretend di non haver in modo alcuno contravenuto a quel precetto)", тут же, впрочем, пояснив, что под quel precetto он имеет в виду предписание "не поддерживать и не защищать" коперниканскую теорию. Тогда Макулано привел слова Сегицци, но тосканец твердо заявил, что он такого не помнит.
Трудно сказать, насколько Галилей был искренен. Возможно, права Дава Собел, утверждая, что предписание комиссара "в суматохе того давнего февральского утра могло показаться ученому лишь очевидным повторением слов Беллармино". А может быть, ближе к истине Майер, который считает, что тосканец лукавил и играл словами, всячески избегая обсуждения предписания Сегицци, откуда следует, что Галилей все прекрасно помнил. Этого мы уже, видимо, никогда не узнаем.
Следует также иметь в виду, что увещание (или предписание) 1616 года было сделано до написания "Dialogo", когда Галилей в своих опубликованных сочинениях не затрагивал напрямую вопрос об эпистемологическом статусе гелиоцентризма. С публикацией "Dialogo" ситуация изменилась, в руках инквизиции теперь были не чьи-то доносы да слухи, но corpus delicti.
Далее, если Галилей, как он сам утверждал, всегда говорил о теории Коперника ex suppositione, как того требовала католическая церковь, то зачем тогда кардиналу Беллармино потребовалось "от имени его святейшества папы и всей Конгрегации инквизиции" увещать (пусть даже только увещать) тосканца "полностью оставить" гелиоцентрическое учение?
Но как бы то ни было, разговор о событиях февраля 1616 года себя исчерпал и нужно было менять тему. Независимо от того, что произошло во дворце Беллармино утром 26 февраля 1616 года, имело ли место строгое предписание или более мягкое увещание, но Галилей должен был, передавая в мае 1630 года рукопись "Dialogo" Риккарди, а также ведя беседы с Урбаном о предмете этой книги, сообщить о событиях четырнадцатилетней давности, хотя бы об увещании кардинала Беллармино (которого, кстати, для трибунала, как будет ясно из дальнейшего, было вполне достаточно), если уж он ничего не помнил о предписании комиссара Сегицци.
Более того, Макулано, разумеется, понимал – даже если допустить, что никакого предписания комиссара Сегицци не было, все равно получалось, что Галилей нарушил как обещание, данное им кардиналу Беллармино, так и требование декрета Конгрегации Индекса от 5 марта 1616 года, в котором "пифагорейское учение о движении Земли и неподвижности Солнца, которому учит Николай Коперник" было признано "ложным и целиком противным Священному Писанию". Поэтому и в письме Беллармино от 26 мая 1616 года, и в упомянутом декрете про учение Коперника было сказано, что его "нельзя ни защищать, ни придерживаться". Галилей это понимал, что видно из его ответов комиссару Макулано. Но эксперты специальной комиссии, созданной в сентябре 1632 года по распоряжению Урбана VIII, полагали, что тосканский ученый в "Dialogo" и защищал гелиоцентрическую теорию, и придерживался ее. На что Галилей мог бы возразить: если это так, если допустить, что он нарушил требования декрета и кардинала Беллармино, то почему же тогда ему дали Imprimatur, да еще не один? Или цензоры не знали о декрете? Или Урбан не дал им ясных указаний относительно книги, которую Галилей начал писать при поддержке Святейшего?
Макулано такое возражение предвидел, и поэтому его дальнейшие вопросы касались истории публикации "Dialogo". В этой части допроса особого внимания заслуживает следующий фрагмент:
"Вопрос. После того как ему было дано вышеупомянутое указание, получал ли он разрешение писать книгу, которую он признал своей и которую впоследствии передал издателю?
Ответ. Я не просил разрешения писать вышеназванную книгу, потому что не думал, что написанием ее действую вопреки данному мне предписанию не придерживаться, не защищать и не преподавать названное мнение, скорее я полагал, что опровергаю его (confutarla) [в этой книге]".
Выслушав затем рассказ Галилея об истории публикации "Dialogo", Макулано задал последний вопрос:
Когда он [Галилей] просил у вышеназванного управляющего Апостольским дворцом разрешения напечатать вышеуказанную книгу, сообщил ли он этому отцу-магистру о предписании, данном ему в другом случае на основании приказа Святой Конгрегации, о котором говорилось выше?
Ответ. Когда я просил разрешения на публикацию книги, я не говорил управляющему Апостольским дворцом ничего о названном предписании, так как не считал нужным говорить ему об этом, не сомневаясь, что в названной книге я не придерживался мнения о движении Земли и неподвижности Солнца и не защищал его, наоборот, в названной книге я излагаю мнение, противоположное мнению Коперника, и указываю, что доводы Коперника несостоятельны и неубедительны (anzi nel detto libro io mostro il contrario di detta opinione del Copernico, et che le ragioni di esso Copernico sono invalide e non concludenti).
На этом допрос закончился, Галилей подписал протокол и был препровожден в выделенную ему квартиру в помещениях Священной канцелярии.
Когда Галилей утверждал, что написал "Dialogo" с целью опровержения гелиоцентрического учения, он, конечно, лукавил. Но когда он уверял Макулано, что не видел оснований сообщать отцу Риккарди об увещании 1616 года, тосканский ученый, скорее всего, был искренен (или, по крайней мере, сам верил в то, что говорил). Галилей весьма своеобразно понял декрет Конгрегации Индекса от 5 марта 1616 года (и через призму этого понимания оценивал увещание кардинала Беллармино). Тосканец обратил внимание на то, что, по мнению авторов декрета, которые опирались на традиционную схоластическую критериологию, гелиоцентрическая теория не может быть истинной, поскольку противоречит буквально понятому тексту Священного Писания. Но вместе с тем от Галилея не ускользнуло, что в декрет не вошла предложенная консультантами инквизиции квалификация коперниканской теории как формально еретической. И не вошла она в декрет в силу осторожной позиции, занятой кардиналом Беллармино в вопросе о теологической оценке гелиоцентризма. В итоге декрет не давал ясного ответа на вопрос: является ли библейская (геоцентрическая) космология предметом веры. Галилей рассудил так:
Святая Церковь постановила только, что мнение [Коперника] не согласуется со Священным Писанием, в силу чего запрещаются [лишь] те книги, которые ставят своей специальной целью (ex professo) доказать, что оно с Писанием не расходится. К таким книгам отнесено только письмо одного кармелитского патера, оно одно запрещено (речь идет о "Lettera" Фоскарини. – И.Д.).
Галилей же, когда писал "Dialogo", не ставил себе целью согласовать библейский текст с коперниканскими идеями. Поэтому, испрашивая Imprimatur, ему незачем было делиться с отцом Риккарди воспоминаниями о событиях 1616 года. Разумеется, в действительности смысл декрета был иным: запрещались все книги, в которых учение Коперника рассматривалось как физически истинное (то есть защищалось и поддерживалось). Это подтверждается, в частности, тем, что в версии декрета, появившейся в очередном сводном Индексе запрещенных книг, опубликованном в 1619 году ("Edictum librorum qui post Indicem fel. rec. Clementis VIII prohibiti sunt"), нет никаких альтернатив типа "запрещает, проклинает или же приостанавливает (prohibet, damnat atque suspendit)", там было заявлено, что "все книги, толкующие о движении Земли и неподвижности Солнца, запрещаются (prohibentur libri omnes docentes mobilitatem Terrae et immobilitatem Solis)", то есть запрет, как уже отмечалось в "Прологе", стал всеохватным, без всяких там donec corrigatur.
Итак, в ходе первого допроса Галилей использовал в качестве защиты следующую тактику. Он, разумеется, не отрицал сам факт предписания, сделанного ему в феврале 1616 года, но сопутствующие ему обстоятельства видел по-своему. Прежде всего, он не помнил, чтобы 26 февраля 1616 года с ним беседовал кто-либо кроме кардинала Беллармино. А позиция Беллармино сводилась к тому, что теория Коперника ошибочна и потому ее "нельзя ни защищать, ни придерживаться", из чего, однако, не следовало, что ее нельзя обсуждать (tractare), и уж тем более Беллармино не возражал против поисков доказательств физической истинности теории Коперника и признавал, что если такие доказательства будут представлены, то тогда нужно будет пересмотреть толкование соответствующих мест Писания. В подтвержение своих слов Галилей предъявил копию письма Беллармино от 26 мая 1616 года, а также копию письма Беллармино Фоскарини от 12 апреля 1615 года. Учитывая все приведенные обстоятельства, не было никакой необходимости, подавая прошение на получение цензурного разрешения на публикацию "Dialogo", информировать отца Риккарди или кого бы то ни было другого о сделанном ему, Галилео Галилею, увещании, ведь в своей книге он не выдавал учение Коперника за абсолютную истину, но просто обсуждал его, и даже более того, "Dialogo" был написан с целью показать ложность идей Коперника.
Последнее утверждение ученого стало его крупной ошибкой. Всем, в том числе и Макулано, было ясно, что Галилей защищал коперниканское учение и делал это весьма убедительно. Предварительная экспертиза "Dialogo", проведенная в сентябре 1632 года, показала: Галилей трактовал гелиоцентризм как "абсолютную истину". Возможно, кое-кто в курии и в Священной канцелярии понимал и другое: Галилей, утверждая на следствии, что в "Dialogo" он не защищал коперниканство и говорил о нем как о гипотезе (ex suppositione), играл на упомянутом выше двояком понимании в то время терминов "гипотеза" и "ex suppositione".
В принципе, в сложившейся ситуации следствие могло пойти по следующему пути: отдать "Dialogo" на повторную (уже формальную) экспертизу, – что и было сделано, – и если эксперты установят, что Галилей в этой книге в действительности защищал теорию Коперника, то это послужит доказательством а) игнорирования им увещания Беллармино (независимо от того, имело ли место предписание комиссара Сегицци или нет); б) умышленного введения цензоров в заблуждение, то есть, как будет позднее сказано в приговоре, получения Imprimatur "хитростью и уловками"; и в) неискренности поведения Галилея на первом допросе, что было в известном смысле хуже всего, ибо свидетельствовало о его упорстве в ереси. А если так, то виновность Галилея не вызывает сомнений и может считаться доказанной, и далее можно было переходить к следующим вопросам: целесообразно ли продолжать допрос в том же духе или перейти к угрозе "применения доводов" (то есть пыток)? каким должно быть наказание? следует ли, и если да, то в какой мере, принимать во внимание иные аспекты процесса (всеевропейскую известность Галилея, его должность математика и философа великого герцога Тосканы, его дружеские отношения с представителями религиозной и светской элиты и т.п.)?
Однако, как мне представляется, ситуация была не столь проста. Конечно, никто не сомневался в том, что скажут и напишут эксперты, тем более что это были те же (или в основном те же) консультанты инквизиции, которые ранее, в сентябре 1632 года, уже давали свое заключение о книге Галилея по просьбе Урбана VIII. Затруднение состояло в другом. Для того чтобы разобраться, в чем именно оно состояло, следует обратиться к событиям, происшедшим после первого допроса.
Прежде всего необходимо было соблюсти формальности, то есть получить заключения экспертов, в качестве которых выступили Ореджи, Инхофер и Паскуалиго. 17 апреля 1633 года их письменные заключения поступили в Священную канцелярию. Наиболее детальный отзыв представил Инхофер. Суть его позиции состояла в том, что Галилей, хотя и заявил в предисловии к "Dialogo" (а также в заглавии трактата), что не будет отдавать предпочтение ни Коперниковой, ни Птолемеевой теории, в действительности рассматривает гелиоцентрическое учение как выражающее физическую картину мира, а не как математический прием, и с помощью аргументов, явно претендующих на статус доказательств, отстаивает реальность гелиоцентрической космологии. Если бы он действительно следовал своим заявлениям, то он должен был бы привести доказательства ложности коперниканских взглядов, чего, однако, он не сделал. (Инхофер, разумеется, был не столь наивен, чтобы принять риторику за доказательства.) Аналогичную оценку дали и другие эксперты – Галилей в своей книге защищал идеи Коперника.