"Экономические условия в ауле надо изменить, – заключил он. – Мы стоим на той точке зрения, что уже существующие, назревающие, развивающиеся классовые взаимоотношения не нужно затушевывать, а нужно помочь бедноте в классовой борьбе против бая, и если это гражданская война, мы за нее".
Что-что, а гражданскую войну Голощекин любил, в этом можно не сомневаться. Там не надо было разводить словопрений, там решал "товарищ маузер". Филипп Исаевич остался в глазах советских историков как крупный военный работник. И действительно, заслуги у него есть: в Екатеринбурге он "сколачивал отряды рабочих" и направлял их в бой против белых отрядов атамана Дутова, позже руководил партизанским движением. Правда, самому Филиппу Исаевичу не довелось непосредственно участвовать в боях, слишком много было организационной работы. Словно чувствуя этот пробел, он писал в 1920 году в ЦК: "Я просил не давать мне ответственного поста, предоставить мне возможность идти на фронт в качестве рядового красноармейца". Между тем гражданская война была на исходе, и 44-летнему организатору, увы, такой возможности не предоставили, а дали очередной ответственный пост. Так и не пришлось повоевать…
Итак, первый секретарь крайкома был не прочь превратить классовую борьбу против бая – при необходимости – в гражданскую войну. До предела обостряя полемику, он отвечал таким образом С. Садвокасову, который в мае 1926 года на II пленуме крайкома говорил о том, что в крестьянском вопросе "должен быть лозунг не гражданской войны, а гражданского мира", и предупреждал, что "без этого мы поведем наше хозяйство к развалу".
* * *
Еще на Пятой конференции Смагула Садвокасова, наркома просвещения, обвинили в национал-уклонизме. В дальнейшем именно на этом деятеле был сосредоточен главный удар партийной критики. Термин "садвокасовщина" не сходил с газетных страниц добрых пять лет, и даже потом, когда Садвокасов был вынужден покинуть пределы Казахстана и умер в Москве, его имя еще склоняли. Что же это за такой опасный уклон – "садвокасовщина?"
Обратимся сначала к историкам партии.
Судя по "Очеркам истории Коммунистической партии Казахстана", борьба с национал-уклонизмом по-настоящему развернулась только с прибытием в республику Голощекина. О Пятой конференции, где он впервые делал доклад, говорится:
"Конференция решительно осудила группировочную борьбу, которую разжигали национал-уклонисты С. Ходжанов, С. Садвокасов и другие. Они нарушали устав партии и нормы партийной жизни, устраивали совещания "на дому", за спиной партийных органов, использовали для группировочной борьбы судебно-следственные органы, протаскивали в ряды партии чуждые элементы. Делегаты вскрыли факты, когда национал-уклонисты втягивали в группировочную борьбу комсомольцев и молодежь.
Коммунисты Казахстана нанесли сокрушительный удар по антимарксистской "теории" националистов о господстве в казахском ауле "родового начала", "родового демократизма", об отсутствии в ауле классовой борьбы.
Решительно осудив антипартийную деятельность национал-уклонистов и указав на опасность, которую группировщина представляла для укрепления партийной организации, конференция поручила крайкому и контрольной комиссии пресекать любые попытки насаждения группировок, не останавливаясь перед применением исключительных мер воздействия к членам партии, ведущим группировочную борьбу, в особенности когда в нее втягиваются низовые организации и комсомол. Эти решения конференции сыграли важную роль в дальнейшем укреплении краевой партийной организации, в идейном и организационном разгроме национал-уклонизма".
Через год, 25-30 ноября 1926 года, состоялся Третий пленум крайкома. Он "вскрыл классовую сущность националистических группировок в казахской партийной организации, отражавших взгляды и интересы капиталистических элементов в городе и байства в ауле. Под личиной защиты интересов казахского народа националистические группировки выступали против социалистических преобразований, против ленинской национальной политики Коммунистической партии. На протяжении длительного периода они вели то открытую, то скрытую борьбу против ленинской линии партии, используя при этом грязные средства – клевету, склоки, дискредитацию и подрыв авторитета органов советской власти, спекулировали на временных трудностях в жизни партии и страны, нарочито замалчивали достижения социалистического строительства в республике.
Одну из этих группировок возглавлял С. Садвокасов, занимавший в 20-х годах ряд ответственных постов в республике. Группировка С. Садвокасова, выдавая баев за мирных тружеников аула, выступала против их ограничения и вытеснения. Она противодействовала ломке остатков дореволюционных социально-экономических отношений в ауле, переустройству его на социалистических началах. Садвокасов, ратуя за "гражданский мир" в ауле, прямо заявлял, что "не надо экспроприировать бая", что можно перевести аул на рельсы социалистического строительства, не нарушая существующих дореволюционных социально-экономических отношений. Садвокасовцы мешали также проведению мероприятий по землеустройству, выступали против переселения в Казахстан русских и украинских крестьян из других районов страны. Во всем этом они смыкались с буржуазными националистами – алащординцами".
Примерно то же самое и теми же словами написано и в сборнике "Под знаменем ленинских идей" (Алма-Ата, 1973), изданном Институтом истории партии при ЦК КП Казахстана (что, в общем, неудивительно, поскольку автор соответствующих разделов один и тот же – академик С.Б. Баишев).
…Теперь, когда все полнее приоткрывается перед нами действительная, а не сфальсифицированная советскими учеными наша история, становятся очевиднее и беды, что принесла многолетняя гражданская война с крестьянством, развязанная государством. Многочисленные данные свидетельствуют, что не столько военные действия в 1918-1921 годах, сколько практика военного коммунизма на селе развалила хозяйство и вызвала невиданный голод в стране. В июне 1918 года в России были созданы комитеты бедноты – комбеды, с помощью которых у богатых крестьян отобрали 50 миллионов гектаров земли, то есть примерно треть тогдашних сельскохозяйственных угодий. Фактически тогда же, во времена первой, ленинской, коллективизации (а не на рубеже двадцатых-тридцатых годов) материальная база так называемого кулацкого хозяйства была разрушена и кулачество "ликвидировано". Регулярные воинские части сражались в полную силу, подавляя крестьянские восстания. О размахе повстанческого крестьянского движения говорит то, что в Тамбовской губернии почти треть взрослого населения ушла в армию Антонова и составила 18 хорошо вооруженных полков. Войска Тухачевского в кровопролитных боях с большим трудом сломили их сопротивление.
"Россия 1922 года это Бангладеш 1972 года", – писал в 1975 году французский историк Ж. Элленштейн. В зиму 1921-1922 годов от голода страдали 25 миллионов человек. Люди ели желуди, траву, кору деревьев, дохлятину, нередки были случаи каннибализма. Миллионы безумных голодных граждан страны Советов бродили по дорогам. По различным данным, в стране от голодной смерти погибло от 5 до 8 миллионов человек. Нищета и недоедание вызвали эпидемии тифа и холеры. С 1917 по 1922 год зарегистрировано 22 миллиона случаев тифа, 2 миллиона человек скончались. В Первую мировую войну число погибших россиян составило 2,5 миллиона человек, в годы гражданской войны погиб 1 миллион человек, от различных эпидемий умерло 3 миллиона. А всего, разумеется, по приблизительным данным, в 1918-1922 годах население нашей страны сократилось на 15 с лишним миллионов человек. Если вычесть из этой цифры 2 миллиона покинувших Россию после революции, то остальные 13 миллионов – жертвы голода, болезней и пуль, полученных от собрата (а впрочем, возможно, от кого-то из сотен тысяч "интернационалистов", или, попросту, всемирного сброда, с помощью которого большевики чинили расправу над покоренной страной).
Так ли уж удивительно, что "национал-уклонист" Смагул Садвокасов высказывался в 1925 году за гражданский мир в казахском ауле? Наверное, ему было хорошо известно, что принесла крестьянской России политика военного коммунизма вкупе с гражданской войной. По крайней мере о миллионе с лишним казахов, погибших в эти годы в Туркестане и на севере и западе республики, он хорошо помнил… Между тем Голощекин утверждал: кочевники, якобы не познавшие революции и не ощутившие благотворной деятельности комбедов, никак не вправе считать, что Октябрь коснулся аула.
Еще в 1923 году на Третьей партконференции Садвокасов говорил: "В настоящее время страна (читай: аул, – комментировал его оппонент Ураз Исаев) ждет вовсе не потрясений, а творческой и мирной работы, и ее спасет не новая экспроприация, а труд и наука". А в 1926 году на Втором пленуме крайкома, после громогласных заявлений Голощекина, он так выражал свое беспокойство: "Я физически сталкиваюсь с некоторыми людьми и с тревогой смотрю на наше положение, потому что среди нас начинают раздаваться голоса, что следовало бы проехаться Октябрем по аулу (читай: по баям, – комментировал У. Исаев), считаю, что кроме демагогии ничего полезного это дать не может".
Даже по этим сопроводительным замечаниям Ураза Исаева видно, подо что подгонялись мысли товарища по партии, который только-то и всего, что остерегал своих соратников – не рубить сплеча: мысли Садвокасова явно передернуты. Смагул Садвокасов считал казахский аул в основном середняцким, то есть и тревожился главным образом за середняка, говоря шире – за весь казахский народ. (Он был прав: специальная комиссия Совнаркома РСФСР в 1925 году подсчитала, что на селе 64,7 процента середняков, 24 процента бедняков и 6,9 процента кулаков. Вряд ли данные по Казахстану сильно расходились с этими цифрами.)
Но что, если и вправду С. Садвокасов защищал от экспроприации бая? К этому вопросу мы обратимся: позднее, а пока продолжим разговор о политических спорах того времени.
На Третьем пленуме крайкома, где разгорелась полемика Голощекина с Садвокасовым, докладчик – председатель Казсовнаркома Н. Нурмаков, считавший основным слоем аула батрацко-бедняцкий, высказывал примерно такие же, как и Садвокасов, соображения:
"Некоторые товарищи думают, что… положение в ауле безвыходное или же мы имеем один-единственный выход: …нужно экспроприировать байское хозяйство. Я думаю, товарищи, что после десятилетнего существования советской власти в Казахстане, имея в руках пролетарского государства все командные высоты, мы обладаем достаточной силой, чтобы иными методами воздействовать на аульного бая, не прибегая к такому методу, к которому наша партия прибегнула в период завоевания власти в первые дни Октябрьской революции" .
Нурмаков предлагал ослабить мощь бая при помощи налоговой политики, развития кооперации и других способов, однако поддержки не получил.
Делегат из Семипалатинска Мусин предлагал "разрушить байский строй". Каипназаров повторил мысль Голощекина годичной давности о том, что советской власти в ауле нет; Джандосов настаивал на немедленной экспроприации. Последнее требование, впрочем, вызвало многочисленные возражения. Говорили, что из этой скоропалительной меры может получиться "полный анархизм", что во многих губерниях "феодалов" не осталось.
"Неправильно и то мнение Джандосова, – сказал Тогжанов, – что аульная беднота отчаянно ненавидит бая. Это неверно. Если бы так обстояло дело, то нам не так трудно было бы организовать партийно-советские органы на местах.
Наконец, у нас есть довольно-таки распространенное мнение среди казахских товарищей, утверждающих, что Октябрь не задел аул, что аул остался дореволюционным. Это, по-моему, и теоретически, и практически неверно".
Голощекин занял среднюю позицию между спорящими и даже слегка пожурил Джандосова за левачество: дескать, мы не отказываемся выступать против бая, и, если нужно будет, то и под суд его отдадим, а понадобится – не побоимся и кровь пролить (разумеется, байскую). Джандосов-де предлагает "пройтись по аулу с революцией" (давно ли это предлагал сам Филипп Исаевич), но "революция от того, что ее произносят через несколько "р", не становится сильнее". Голощекин предложил не "перепрыгивать" через непройденные этапы, а создать сначала "тот субъективный орган", который изменит условия, то есть создать надежную аульную ячейку.
Он понимал: родовая спайка в ауле столь сильна, что тут с наскоку не возьмешь, и надо воспитывать аульного коммуниста, на которого в дальнейшем придется опираться в проведении директив. Еще на Втором пленуме крайкома он поставил этот "кричащий вопрос" – об аульном коммунисте:
"Я занялся этим… и передо мной выявилась довольно мрачная картина.
Чем руководился аульный коммунист, вступая в партию? В одной ячейке… товарищи заявили, что они слышали разговор, что всем записавшимся в члены партии государство будет помогать семссудой…
В Семипалатинской губернии приехала комиссия в аул, на вопрос, есть ли желающие записаться в партию, ей ответили, что, кажется, бай даст некоторых".
– Самые мотивы поступления довольно подозрительного характера, – говорил Филипп Исаевич, – взносов никто не платит, на 90 процентов коммунисты безграмотны. – Целый ряд документов указывает, что понимания классовой борьбы нет и интересы партии целиком подчинены интересам партийно-родовым, – сделал он вывод.
Про большевиков на местах и делегаты Третьего пленума рассказывали нечто подобное. Спрашивают, мол, аульного коммуниста: что такое Коминтерн? Отвечает: большой комиссар. Что такое политика? – Хитрость. Что такое ЦИК, СНК, кто такие Калинин, Мунбаев? Не знает. (В общем-то, верно отвечали; а то, что всесоюзного и местного старосту не упомнили по именам, так разве все это удержишь в памяти!)
Голощекин внимательно слушал ораторов, которые горячились и спорили, не понимая главного: чтобы пронестись вихрем по казахскому аулу, надо для начала расслоить этот аул – экономически и духовно, вызвать в нем классовую борьбу, то есть сплотить бедноту и натравить ее на людей состоятельных.
Тут же, по ходу заседания, Голощекин взял слово:
"…Третье, на чем хочу остановиться, это вопрос, затронутый тов. Мусиным, о том, что мы не можем построить аульную ячейку, пока не изменятся основные социально-экономические и другие условия в ауле. Как будто бы логически это правильная мысль, но не верная… При диктатуре пролетариата мы строим сначала этот субъективный орган, который это изменяет… Мы строим совет трудящихся, мы строим коммунистическую партию, которая будет переводить в Казахстане аул на иные рельсы…".
Обратим внимание на это красноречивое свидетельство. Вновь Голощекин проговаривается и ясно дает понять, с какой целью и с какими задачами он приехал в Казахстан. Он приехал – делать революцию. По его убеждению, здесь, на этой огромной территории, не связанной с центром путями сообщения, которой так трудно руководить, Октябрем и не пахло. В стране существует уже девять лет диктатура пролетариата, а здесь, по Голощекину, ни пролетариата, ни диктатуры. Все надо начинать с нуля. Строить совет трудящихся, строить коммунистическую партию.
Советизация аула – это же, по сути, советизация Казахстана. Поэтому "продвинуться во всех отраслях нашей работы, без организации казахской бедноты мы не можем", – говорил Голощекин на Втором пленуме.
* * *
Еще на Пятой конференции в 1925 году Филипп Исаевич четко дал понять, что казахи, по существу, не нюхали Октября. Он формулировал тогда свои мысли даже с какой-то теплотой к людям, ему никогда не присущей (должно быть, это и были те абстрактные люди, которых надлежало осчастливить, ибо по неразвитости своей, по недомыслию своему они так и будут по-прежнему влачить темную, беспросветную жизнь в своей бескрайней степи). Он явно любовался собой в момент начала выполнения той колоссальной задачи, которая стояла перед ним, – советизировать эту отсталую республику с ее широченными просторами, неграмотными кочевниками, кучкой националистов, засевших в партаппарате и в учреждениях культуры, открытых или тайных алашординцах, для которых главное – чтобы не трогали их народ.
"…Мы берем линию на рабочих, на казахов, на массу казахской нации как таковую, на бедняка, на батрака; к ним, товарищи, мы еще не прикасались (выделено мной. – В.М.). Вот к этому источнику, источнику энергии и источнику народного разума, источнику здоровых инстинктов, мы еще не приложились. Ведь суть лозунга "Лицом к аулу и деревне" – приложиться к этому народному источнику, начать пить из этого источника, а не ту водицу, которая стоит годами и немного попахивает".
Это было заключительное слово Голощекина на конференции. Ясно, что как опытный оратор он вряд ли составлял заранее на бумаге текст выступления, а говорил от себя. Какое-то странное впечатление производит его речь. При всем косноязычии, тавтологии и множестве демагогических оборотов, свойственным его многочасовым докладам, Филипп Исаевич крайне редко прибегал к образной системе выражений. И вот не раз и не два – многократно – он употребляет слово "источник", относя его непосредственно к людям: источник энергии, источник народного разума, источник здоровых инстинктов, наконец, называет все это – людей? – народным источником (?!) и договаривается до того, что надо начать пить из этого источника.
То, как он приложился к источнику по имени казахский народ, в последнее время стало известным, – разве что в числе жертв этого приложения исследователи никак не сойдутся: то ли миллион двести тысяч человек, погибших с голоду, то ли миллион семьсот тысяч…
Что же можно-то пить из "народного источника", то есть, буквально осмысливая образ, из народа, из людей?
Только одно – кровь.