У кибитки, низко склонив голову, сидели старик, девушка и парень. Рядом с ними на полосатом халате лежал труп юноши. На его лбу была вырезана пятиконечная звезда, на окровавленной одежде выделялся значок "КИМ".
- Его сын, - кивнув на старика, сказал сидевший рядом с ним парень. - Два дня как приехал из Чарджоу, учился там. Комсомолец. - Парень помолчал. - И мы тоже комсомольцы: Айна, - он провел рукой по плечу девушки, - и я, Меред…
Был уже дан сигнал сбора, когда к командиру дивизиона подошли Меред и Айна.
- Разрешите и нам ехать с вами, - попросил парень. - Мы должны отомстить.
Командир пристально посмотрел на Мереда, потом перевел взгляд на девушку:
- И ты?
Айна кивнула, а парень смущенно добавил:
- Мы любим друг друга…
- Что ж, - сказал командир дивизиона, - не стану вас разлучать…
Он подозвал Мавы, объяснил Мереду и Айне:
- Товарищ Мавы будет вашим начальником.
…Еще не один десяток километров прошел наш кавалерийский дивизион, преследуя банду Чюмбы, по барханным пескам и солончаковой степи, поросшей редкими кустами саксаула. Банда петляла, заметая следы, стремясь оторваться от преследователей. Поняв тщетность своих попыток уйти к Аральскому морю, она круто повернула на запад, к Каспию.
Без малого сто восемьдесят километров отделяли нас от одного из старых колодцев, а именно там засел Чюмба. Это расстояние мы проделали за трое суток. Под прикрытием ночи окружили колодец. Развьючили лошадей и верблюдов, расставили артиллерию и пулеметы, подвезли к огневым точкам боеприпасы.
Перед рассветом командир дивизиона Сырма и комиссар Пономарев созвали весь командный состав. Командир глянул на часы, коротко сказал:
- Скоро начнем.
А комиссар вручил каждому из нас листок тонкой бумаги с отпечатанным на пишущей машинке текстом. Это было обращение командования к воинам-пограничникам:
"Товарищи коммунисты и комсомольцы, командиры и красноармейцы! Пришел час расплаты с бандой Чюмбы. Басмаческие изверги убили и замучили тысячи сынов и дочерей народа, разграбили и сожгли много молодых колхозов. Отомстим же бандитам - за кровь и слезы простых людей, за погибших товарищей! Пусть наше кольцо будет железным, и пусть ни один басмач не выйдет из него! Поклянемся же отплатить сполна лютым врагам Советской власти!"
Командиры тут же собрали людей. Молча слушали пограничники слова обращения. А потом так же молча стали ставить под ним свои подписи.
У меня и сейчас хранится высветленный временем памятный листок с подписями боевых товарищей…
В 6.30 командир дивизиона отдал приказ - открыть огонь из всех орудий.
С возвышенности, где расположился наш взвод, было видно, как заметались бандиты. Потом несколькими группами на лошадях они кинулись на наши позиции. Завязалась сабельная схватка.
Я видел, как мужественно бился Меред. Трое басмачей налетели на него. Однако парень не растерялся: к нему вовремя подоспели свои.
Басмачи бросали на прорыв все новые и новые силы. В отдельных местах чувствовалось их численное превосходство. Видя это, комиссар дивизиона Пономарев собрал всех связных и повел их в атаку. Шестерых басмачей зарубил он в том бою. И вот когда уже бандиты обратились в бегство, пуля настигла комиссара…
Мы с Мавы сидели на ящике из-под снарядов, к нам подошла Айна. Ее лицо выражало крайнее беспокойство.
- Где Меред? - с дрожью в голосе спросила девушка.
Мы переглянулись, Мавы не стал скрывать от нее правду.
- Погиб Меред, - сказал он. - В первый раз выручили его, а во второй…
Айна не закричала, не заплакала. Только сжатые губы и мертвенная бледность лица выдавали ее состояние. Она молча повернулась и пошла. Она шла и чуть покачивалась, и покачивались ее тонкие черные косички…
Как только первые лучи брызнули из-за горизонта, басмачи предприняли новую атаку. Но и на этот раз они были отброшены к колодцу.
Тогда Чюмба собрал в один кулак остатки своих сотен и полусотен, повел их в последний бой. И, зная, что он последний, в самый разгар его, главарь, а с ним два белогвардейских офицера трусливо бросили свое "войско" и ускакали.
Помнится, это был на редкость прохладный для туркменских песков день. Мы выстроились у самого колодца. Командир дивизиона поздравил нас с большой победой и поблагодарил за хорошую службу.
Потом он повернулся в ту сторону, где лежали наши погибшие товарищи, снял фуражку и сказал:
- Спите вечным сном, боевые друзья! Вы сражались, как подобает советским бойцам-пограничникам и погибли как герои, отдав свою жизнь за свободу и счастье братских народов, за нашу Советскую Родину!
Сырма опустился на колено и поцеловал в лоб мертвого комиссара.
Утром над нами затарахтел самолет; он сбросил боеприпасы, продовольствие, почту и вымпел с приказом командования - выйти к Каспию, переправить на баржу раненых и больных, а затем следовать к колодцу номер 370, где скрывался еще один басмаческий отряд. В приказе говорилось, что к этому отряду примкнули Чюмба и его подручные.
Анатолий Шалашов
ПОСЛОВИЦА
Этой ночью в Геок-Тепе снова стреляли в медную дощечку на памятнике погибшим казакам. Но разве музыка заставит упасть на землю плоды тамаринга? На этот раз русские не искали виновников среди туркмен, как бывало при царе.
…Меред лежал на кошме у ручья. Из глины он слепил чилим и, засыпав добрую горсть табака, курил. Меред думал. Он знал, кто ночью стрелял в медную дощечку. Видно, не зря в обиходе у пограничников кличка "Пси-Пси" - так чихает барс. Меред же так подавал сигнал пограничникам, если нападал на след нарушителя.
Проводник Меред был храбр и осторожен, как барс на горной тропе. Но не хуже знал законы гор и тот, кто ночью стрелял в медную табличку на памятнике казакам. Меред не сомневался в своей догадке, потому спокойно налил взмокшему под солнцем начальнику заставы пиалу зеленого чая.
- Ускользнувшая рыба всегда большой кажется, - успокаивая, сказал он кизыл-аскеру.
- Но они уйдут за кордон! - настаивал гость.
- Сокол мух не ловит, - все так же невозмутимо ответил Меред. - Если я этими днями буду нужен, ищи меня у Большого камня. Младших посылай.
- Ты отказываешься ловить нарушителя границы? - изумился молодой начальник заставы.
- Начальник, ты слеп от злости, а со слепым о цвете не говорят. - И Меред снова припал губами к сырой глине, глубоко затягиваясь густым дымом. - Белый Перс, которого ты ищешь, только того и ждет, чтобы мы начали облаву. Но он ошибся. И скоро поймет это. Иди спи, начальник, но помни, что искать меня надо у Большого камня. А захлопнешь капкан пустым, после этого рот насмешке долго не захлопнешь.
Белого Перса Меред знал с тех времен, когда с отцом сеяли для себя на плоскогорье богарную пшеницу. Тогда еще Белый Перс хотел поссорить русских с туркменами. И тогда он стрелял ночью в памятник. А когда отряд крестьян погнался за бандой, другая угнала за кордон две отары общественных овец.
Крестьяне гнались за бандами по горам. Через сутки нашли в пещере тлеющие угли. Но басмачи на конях ушли из ущелья. Они схватили лошадей за хвосты и били их плетьми изо всех сил. Озверевшие животные рванулись вверх, цепляясь твердыми, как кремень, копытами за едва видневшиеся уступы, и вынесли всадников на хребет. Догнать бандитов крестьяне так и не смогли, их лошади были подкованы давно и шипы стерлись.
Меред в тот раз двое суток сидел у камышей старого родника, где, по его расчетам, должны были показаться чужаки во главе с Белым Персом. Но незнакомые шорохи, долетавшие с ветром, спутали все карты.
- Пси-пси! - предупредил Меред.
- Пси-пси! - ответили ему вечерние сумерки.
И снова Меред чихнул, словно барс.
Сумерки ответили тем же, но теперь с другой стороны.
Сердце молодого мергена дрогнуло от радости. Мало кто в округе приносил с охоты сразу двух барсов. Меред осторожно повернул затвор и приподнялся из-за укрытия. В это время на голову ему накинули халат. Руки заломили, ноги туго перетянули ремнем.
- Ну, будешь еще бегать за нами? - спросил предводитель банды Белый Перс. И приказал поставить парня на колени, лицом к роднику.
- Нет, - тут же передумал Белый Перс. - Не станем поганить воду его кровью. Отволоките этого барса к камням. - И Белый Перс рассмеялся Мереду в лицо.
Он рванулся, хотел вскочить, но двое рыжебородых навалились ему на плечи.
Дважды Белый Перс прицеливался из маузера. И дважды опускал его. Прицелился в третий раз. Но один из бандитов отозвал предводителя, и из-за камней до Мереда донесся внятный шепот:
- Ты хочешь, чтобы все девять его братьев объявили нам кровную месть? Напугал - и хватит. Оставь. При случае рассчитаемся.
- Ну вот что, - сказал Белый Перс. - Сокол мух не ловит. Стой здесь, пока мы не скроемся. А будешь кричать, пулю получишь - И он вдавил ствол маузера а лоб Мереда. - Стой - и ни с места!
И только когда бандиты отдалились, Меред заметил свою винтовку в траве. Он схватил оружие, и один из них, там, вдалеке, упал на колени. Четверо, отстреливаясь, подхватили раненого и скрылись за камнями.
С тех пор прошло много времени. И вот в Геок-Тепе снова ночью стреляли в медную дощечку на памятнике погибшим казакам. Меред был уверен, что Белый Перс засел где-то поблизости, выжидая.
Перед рассветом к костру у Большого камня прискакал пограничник. Он сообщил, что на ближайшем разъезде бандиты украли у путевого обходчика дочь. Прием был прежний - отвлечь главные силы заставы и совершить налет на стада.
В горах отряд неожиданно натолкнулся на заплаканную девочку. Не говоря ни слова, она передала несколько патронов от маузера. Белый Перс пытался запугать Мереда напоминаниями о встрече у родника.
Меред долго рассматривал патроны, думал, а когда отряд двинулся по указанному девочкой направлению, снова смотрел на тяжелые патроны маузера. И тень ложилась на лицо Мереда: он понимал, что где-то здесь таится хитрость. Но какая? Вначале шли следы трех коней. А дальше проводник насчитывал лишь четыре отпечатка. Конь начал кружить, словно сбился с пути. И вот за двумя первыми кругами, в стороне от направления, принятого пограничниками, Меред увидел еще теплый навоз. И огненно полоснула гнедой круп плетеная камча. Меред понял, что Белый Перс решил скрыться у старых чинар.
Двое суток в поселке никто не видел Мереда. Братья несколько раз ездили на заставу, но и там ничего не знали о проводнике. Он вернулся на третьи сутки в изодранном халате, с седлом на плечах и огромной ссадиной у левого глаза. На заставе он, стерев рукавом пот со лба, подошел к молодому начальнику и тихо сказал:
- Там, у старых чинар, сокол поймал двух мух.
Валентин Рыбин
СИНИЕ ГОРЫ
Из поэмы
Много солнца,
много света,
в знойном мареве земля.
И шуршит сухое лето
по горам и по полям.Из винтовки по мишеням
бьет Маньков на славу -
старшине на утешенье
и бойцам заставы.
Отстреляется,
привстанет -
парню дышится легко.
Что ни выстрел - попаданье,
а бывало - в "молоко".Скачет конь -
рябит в глазах.
Сабли взмах -
летит лоза.Парень рубит ловко.
Быстрота, сноровка!Жарко,
служба нелегка.
Но настанет вечер -
и Маньков у турника
расправляет плечи.
Разотрет в ладонях мел:
- Сделать, что ли, склепку?
Смех -
мол, каши мало ел.
- Я хлебал похлебку.
. . . . . . . . . .
Снова шутки средь бойцов:
- Не теряйся, Вова!..Пишет парень письмецо
старику Манькову.
Полсела в письме его
и для всех приветы.
Жив, мол. Кормят ничего,
только жарко летом.* * *
Над речкою устало
поникли ветви тала.
Ночами стонет филин,
оплакивает лето.
И зяблик:
"Цви-ли, цви-ли?" -
как будто ждет ответа.Тишина…
Скрипит перо,
в кабинете лампа светит.
Заседает в кабинете
комсомольское бюро.
И глядит с портрета Ленин…Рыжкин встал -
серьезный вид;
вслух читает заявленье.
У стола Маньков стоит.
"Все свои…
А вдруг не примут?"
То уверенность,
то страх.
Посмотрел в окошко.
"Климат
непонятный на горах".Прокатился над двором
по горам сердитый гром.
Чудеса творит природа -
гром в такое время года!
Гром,
а дождик мельче проса,
стекла плачут от дождя…
По уставу три вопроса,
год рождения вождя…Вот Маньков в казарму входит,
парня - чуть не на ура.
- Значит, принят?
- Принят вроде. -
Улыбнулся
- С плеч гора.Серых туч густая лава,
ночь ноябрьская слепа.
Верст за десять от заставы
безымянная тропа.
Ветер злой свистит на склоне,
над тропой кусты дрожат,
у подножья дрогнут кони,
за скалой бойцы лежат.
Чу, с куста вспорхнула птица.
Не видать во тьме ни зги.
Легкий шорох у границы,
вороватые шаги.
Ближе, ближе шорох слышен,
- Слышь, идут?..
Маньков застыл,
шепчет Камину:
- Потише.
Пусть идут,
заманим в тыл.Камин встал.
- Их много вроде. -
Весь трясется,
сам не свой
- Брось дурачиться, Володя. -
И надсадно крикнул:
- Стой!Вспыхнул мрак смертельным светом,
конь сорвался -
стук подков.
И - темно.- Володя, где ты?
Слышь, Володя?..
Нет ответа.
За кустом
притих Маньков.
Страшен враг?
Конечно, страшен.
Ждет боец, глядит на склон.
Подступает к горлу кашель.
И откуда взялся он?
"Непонятен этот климат.
То прохладно,
то жара…"Трое их.
Проходят мимо.
Ну, давай, Маньков.
Пора!
Не спеша винтовку вскинул,
скорострельною стрельбой
двух свалил - ударил в спину:
третий бросился в низину.
- Брешешь,
справлюсь я с тобой!Прыгнул вслед:
- Постой, "дружище"!..
Повалил в гнилой листве
и тяжелый кулачище
припечатал к голове.
- Так-то вот, -
вздохнул сердито, -
подлецам шутить с огнем.Снял ремень,
связал бандита
и откашлялся на нем.
"Ну с чего бы кашель этот?
Фу ты, черт!
Секрет открыл:
ведь с потемок до рассвета
я ни разу не курил".Серых туч густая лава,
стук копыт в сырой траве.
Скачет чуть не вся застава
с Семихаткой во главе.
Мчатся ветром -
к гривам плечи,
по горам коней гоня.Камин всадникам навстречу -
без винтовки,
без ремня.Кони встали,
кони в мыле,
кони дышат тяжело.
- Где Маньков?!
- Его убили…
Семихатка сплюнул зло.Мчатся дальше.
В серых тучах
"безымянная" вдали.
Прискакали.
Возле кручи
залегли и поползли.
Семихатка брови хмурит:
у скалы - как будто дым.
Пригляделся.
- Кто-то курит.
Не стрелять.
Возьмем живьем.Встал Маньков.
"Да это ж наши!"
Сердце прыгнуло в груди.
Закричал, рукою машет:
- Эй, ребята, подходи!После боя пришел в столовку,
съел тарелку борща и каши.
- Ловко ты их отделал, Вовка! -
похвалил его повар Пашин.
- Зря судачили, что не годен…
Вот, глядишь,
и выдадут орден.
Человека узнаешь разве
сразу -
чем он живет и дышит?
А ведь ты всесторонне развит,
из тебя бы и повар вышел.
Ата Каушутов
ОХОТА
Из романа "Внук Мергена"
Солнце сдвинулось за гору, вершину которой укрывали облака. Ранние сумерки быстро сгущались, и охотникам с тяжелой ношей на плечах приходилось пробираться ощупью. Своего полуторапудового джейрана старик нес медленно, но довольно бодро. Молодой его спутник часто дышал, отфыркивался и пыхтел, мелко семеня ногами, хотя туша на его торбу весила не больше, чем у старика. Молодым спутником был Чушегез. Ему ли равняться с таким испытанным ходоком, как дедушка Мерген. Он не только не жаловался на усталость, а еще и развлекал счетовода. Чушегез изнемог от усталости, но не подавал виду.
- Ну, а как же ты потом с барсом? - спрашивал он.
- Потом один и остается тебе выход: надейся на себя, - продолжал старик давно начатое повествование. - Приклад сюда, под мышку, вот так укрепил, сделал надежный упор, а ствол ему в пасть наставил. Раненый, в смертных муках, глаза красные… ну и принялся грызть железо. Скрежет такой - веришь ли, мороз по коже. А момента упустить нельзя: бью ножом, поворачиваю его. Валится бедняга, а железо изо рта не выпускает Ослабел… Глянул я: пуля попала ему в низ живота, в самое причинное место, что называется. А у меня и заряды кончились. Видишь, как нож иной раз спасает.
Поднялись охотники на пригорок, сняли с плеч ношу. Дед потянулся, расправил затекшую поясницу. Решили устроить привал повыше этого места, поесть там и заночевать. Счетовод, видно, здорово умаялся, вспотел весь, привал ему нужен. И как только он разгрузился, вдохнул холодного воздуха - зашелся кашлем. Кашлял долго не мог успокоиться. Старик глядел на него и слегка головой покачивал, а ведь просится, еще и с обидой: возьми да возьми на охоту, других берешь, а меня за человека не считаешь. Вот и взял.
Один короткий день бродили они в горах, у границы, двух рогалей убили вначале там, пониже. Спрятали надежно, а этих двух здесь, их нести приходится. А теперь и самого охотника впору грузить на плечи.
- Смолоду начинаете курить, а потом душитесь. И все-то вам не под силу, - журил Клыч Мерген счетовода, не перестававшего кашлять. - Через такую горку в твоих годах идти бы и за труд не считать, а для тебя - точно стена отвесная. Пойдем, однако, там отдохнем.
Взобрались выше, отыскали где поудобнее - выемку под крутой скалой. Нашелся поблизости хворост, развели огонь. Без огня серые скалы и густой вал темноты в ущелье было хорошо видно, а запылал костер - стало все вокруг черным-черно. Чушегез начал проявлять беспокойство. Помогая резать мясо и жарить шашлык, он иногда ощупывал взглядом темноту и ничего там не различал. Только над головой в бархатном небе белели крупные звезды.
Старик знал, что Чушегез побаивается, и, чтобы отвлечь его от дурных мыслей, рассказывал всякую всячину. Иные истории у него отдавали фантастикой. Чушегез слушал их с особым интересом, хотя они и нагоняли еще больше страха.
- Так вот, про ту встречу, днем еще ты донимал меня, - рассказывал Мерген. - Иду как сегодня, темно, месяца нет. И вдруг сталкиваюсь вплотную с чем-то громадным, черным. Со мной овчарка; так она как взвоет и все позади меня норовит держаться. Я бога призвал и, конечно, выстрелил, а это самое, черное, как закричит, едва не оглушило меня совсем. В ушах чуть не полопалось.
- Не гиена ли? - тревожно спросил Чушегез.
- Нет, не ее голос.
- И не пестрый барс?