В течение трех последующих дней сотрудник доискался таких подробностей, которые лишили его сна, невзирая на принимаемый для успокоения лауданум. Летят часы шестнадцатого, субботы, мальчишка-курьер из типографии Рябушинского, что на Страстном бульваре, вопрошает в коридоре, сколько можно ожидать передовицу, и сама редактор-издательница госпожа Ковзан (суфражистка и спортсменка-циклистка), дорожащая пером сотрудника, заглядывает в его комнатку. Раз, другой, третий - укоризненно молчит, страдальчески.
За окном шумит Петровка, пестрят вывески - шляпного магазина Сиверсена и К°, банкирской конторы Пантелеева, торгового дома Александрова с сыновьями, обещающего почтенной публике комфортабельнейшие кровати и преудобнейшие ванны, и товарищества Брокар, чья рисовая пудра нежна, как лебяжий пух, и именно так названа. Под окном посвечивают золотцем соломенные диски канотье, колышутся, пенятся перья дамских шляпок.
Все суетно, низменно, мелко, никому нет дела до драмы, занавес опущен, зрители превесело разошлись. Так нет же, нет, он не может молчать. Оседлав нос пенсне со шнурочком, ткнув ручку в чугунную чернильницу, изображающую горного орла, он броско, крепко, брызжа лиловыми ализариновыми чернилами, пишет…
Свидетельство. "Снова - "Цусима"!
Но на этот раз не среди волн Японского моря, а у себя же на родине, между Москвой и Петербургом, в волнах океана воздушного…
"Цусима русской авиатики" - это перелет между Петербургом и Москвой".
В этом перелете все до мельчайших подробностей напоминает о том страшном поражении, имя которому - "Цусима".
"Русский спорт" № 37, 17 июля 1911 года.
Он прав, говоря о сходстве громкого события с малозаметным, тот неведомый Роддэ.
…2 октября 1904 года сформированная на Балтике и названная 2-й Тихоокеанской эскадра подняла якоря на рейде Либавы. Лишь четыре броненосца - флагманский "Князь Суворов", "Александр III", "Бородино" и "Орел" были вновь построенными, остальные - вооруженные устарелой артиллерией "самотопы", из них дряхлый, двадцатилетней давности, "Адмирал Нахимов" вовсе негодный для линейного боя. Посланное вслед подкрепление, 3-я эскадра, насчитывало из четырех броненосцев три - береговой обороны.
…Из девяти аэропланов, поднявшихся с Комендантского, новыми и более или менее опробованными были два. Двое летели на чужих аппаратах, причем один из двоих не был даже достаточно знаком с системой управления монопланом, привыкнув к бипланам. Два аппарата - старых, неоднократно терпевших аварии, с заплатами на крыльях, перевязками на оперении. Один - признанный недостаточно отрегулированным, да и с только что смененным мотором, взятый ввиду горячего желания лететь и отсутствия другого выхода. Один - построенный пилотом самолично, вручную, без должных знаний.
Летчики просили отложить старт хотя бы на день, так как новые машины не успели освоить, запасные части подвезти. Организационный комитет категорически отказал.
…Многие экипажи как 2-й, так и 3-й Тихоокеанских эскадр комплектовались второпях, большую часть матросов составляла необстрелянная молодежь, офицеров - только что выпущенные из Морского корпуса, с ремеслом своим они знакомились на походе, да и там комендоры не имели возможности подучиться прицельной стрельбе: учебных снарядов с собою не взяли. До войны же ради экономии стреляли мало, равно как выходили в открытое море - дабы не тратить лишний уголь. 3-я эскадра нагнала 2-ю лишь у берегов Аннама (Вьетнам), времени на отработку взаимных действий не оставалось.
…Из девяти пилотов-участников перелета Петербург - Москва двое получили дипломы менее чем за неделю до старта. Шестеро из девяти совершали полеты лишь над полем взлета, кругами, условия мало-мальской дальности, совершенно иные, были им незнакомы. Предстоял же путь в 700 верст.
Версия. По общепринятому мнению, инцидент еще в Северном море, когда у Доггер-Бэнк эскадра умудрилась обстрелять флотилию английских рыбацких судов, причем получил повреждение собственный крейсер "Аврора", объяснялся панической боязнью вездесущих японских миноносок, которой был охвачен вице-адмирал, генерал-адъютант Зосима Рожественский. Существует и иное мнение: секретные агенты вице-консула российского посольства в Париже Аркадия Гартинга, на самом же деле - главы заграничного отделения тайной политической полиции, ЗАГ, намеренно (для поднятия престижа и выколачивания у петербургского начальства дополнительных рублей и франков) засыпали радиостанцию флагмана донесениями о том, что Япония закупила миноноски во всех странах, у всех берегов готовятся диверсии. Последнее более напоминает правду. Гартинг (он же Гершельман, он же Ландерзен) еще студентом, членом партии эсеров, добровольно поступив в охранку, практиковал самые дерзкие дезинформации и провокации. Венцом их было открытие в Париже мастерской для изготовления бомб. Для провоцирования и выдачи товарищей по партии. В 1908 году парижская "Юманите" разоблачила статского советника, кавалера ордена Почетного Легиона и многих других наград, как иноземных, так и отечественных, громыхнул международный скандал. Гартинг застрелился.
…Аналогия дальняя, но, согласитесь, что-то в ней есть. Эскадра не ведала, где искать противника, пилоты с трудом находили и сам маршрут. Карты, выданные оргкомитетом, никуда не годились. Один из участников по пути сделал изрядный крюк, второй вообще полетел совсем не в ту сторону.
…Ввиду некомпетентности автор не вправе даже и размышлять о коренной причине поражения в Цусимском проходе Корейского пролива. Не может судить, правомерна ли давняя версия - о том, что адмирал Зосима Рожественский, бывший начальник Главного Морского штаба, был бездарным флотоводцем, японский же адмирал Хейхатиро Того совершил маневр, равный по гениальности действиям Нельсона при Трафальгаре (мнение зарубежных специалистов), либо обнародованная недавно - о том, что маху дал Того, Рожественский же действовал безупречно, виной всему стечение обстоятельств. Японский флот был мощнее, артиллерия, обладая бризантными снарядами, обрушила на наших огневой и газовый вал, русские же бронебойные прошивали корпуса вражеских судов навылет, но не взрывались. Потому ли роковым утром 14(27) мая 1905 года, велев по случаю юбилея коронации Николая 11 торжественно поднять стеньговые флаги, Рожественский не принял во внимание радиограмму с госпитального судна "Урал" о идущей параллельным курсом неприятельской армаде, рявкнув "Не болтать!", что был тупоголовый бурбон, или, напротив, решил, хитрец, внимательней слушать чужие переговоры в эфире, тоже не стоит гадать - не угадаешь, Как бы то ни было, в бою погибло 22 корабля под Андреевским флагом. Убито, утоплено, сгорело заживо и пропало без вести 5045 моряков. Командующий 3-й эскадрой адмирал Небогатов дал себя окружить и сдался в плен.
…Итог перелета Петербург - Москва. Терпели аварии (все - по нескольку) девять аппаратов из девяти стартовавших. Ранены и контужены пятеро пилотов и пассажиров, двое - тяжело. Один погиб.
…Мы. не знаем и не узнаем последних слов командира первого из погибших кораблей - "Осляби" - капитана 1 ранга Бэра: он скрылся в пучине вместе с гигантским факелом, в который превратился его высокобортный океанский броненосец. Не знаем, что завещал командир эсминца "Громкий", стремившегося в одиночку, избежав исполнения небогатовского приказа о сдаче, вырваться в открытое море. И кавторанг Керн, когда после двух суток боя без еды и сна, смертельно раненный, передал управление юному мичману Потемкину. Не узнаем никогда, что думал рулевой эскадренного броненосца "Орел" Копылов, когда сжимал штурвал руками с напрочь оторванными осколком пальцами.
Океан не скажет.
Но знаем мы, что сказал в пятом часу утра 11 июля 1911 года в Москве на Ходынском поле - том самом, что несколько лет назад было завалено трупами после чудовищной давки, трагически знаменовавшей начало царствования последнего из династии Романовых, авиатор Александр Алексеевич Васильев:
- Нас посылали на смерть.
Что и написал автор передовицы "Цусима русской авиатики".
Ведомо ли, однако, ему, до какой степени точно в своей аналогии он накрыл цель? Вряд ли. Клубок причин, приведших к русско-японской войне, к поражению, краху, имя которого "Цусима", еще долго не был распутан.
Но говоря о точности аналогии, автор имеет в виду некоторых действующих лиц, фигурировавших в истории и той войны, и - начала русской авиации. И - перелета. Такое вот - не случайное - совпадение.
Так, адъютантом главнокомандующего Куропаткина служил бывший лейб-гусар граф Стенбок-Фермор, настолько явно по расчету женившийся на дочери московского купца-миллионщика Харитоненко и запятнавший этим честь, что вынужден был уйти из гвардии. В дальнейшем депутат III Государственной Думы от фракции "Совета объединенного дворянства", крайнего правого, черносотенного крыла, граф Стенбок-Фермор возглавил Императорский Всероссийский аэроклуб. Прямо причастен к перелету.
Так, одним из виновников поражения под Мукденом, командующим корпусом, разбитым японским генералом Ноги, был генерал от кавалерии барон Александр Васильевич фон Каульбарс. "Его дальнейшая "деятельность" в 1905 году (иронически замечала "Русские ведомости") известна всей России" - к ней мы еще обратимся, дабы дать елико возможно полную характеристику личности, взглядов и образа действий председателя организационного комитета перелета.
И, наконец, вот что писал Сергей Юльевич Витте, все понимавший в механизме управления империей: "Великий князь Александр Михайлович был прародителем этой проклятой затеи, составившей несчастье России". Затеи, то есть "маленькой победоносной войны для удержания революции" (так поделился чаяниями двора министр внутренних дел Плеве с Куропаткиным) и к революции же приведшей.
О названном актере исторической сцены - подробнее. Поскольку его роль в развитии нашей авиации (какую, нам предстоит понять в ходе дальнейшего рассказа) трудно переоценить: великий князь состоял августейшим шефом воздушного флота, к нему сходились многие нити.
Сын любимого дяди Александра III, а значит, двоюродный дядя Николая II, рослый, красивый, эффектный мужчина, не пользовался фавором при дворе. Ни разу не упоминал его имени царь в своих дневниках, ведя которые на протяжении всей жизни, тщательнейшим образом фиксировал, кто, в частности, из родственников в котором часу с минутами зван к завтраку, обеду, ужину, с кем гуляли, играли, к примеру, в домино. Вообще ветвь Михайловичей Николай и ближние не жаловали, как и их мать, принцессу Баденскую, имевшую репутацию дамы хитрой, коварной и бессердечной. Александр, похоже, более других братьев и сестер удался в нее - с ее быстрыми приметливыми темными глазами и обволакивающими манерами. Был весьма честолюбив, страстный интриган, влияние же простирал косвенно, через посредство родной сестры последнего царя Ксении Александровны, на которой был женат.
Одно время мечтал стать генерал-адмиралом российского флота, оттеснив с этого поста родного дядю царя Алексея Александровича. Не получилось. Тогда добился выделения из морского ведомства "Добровольного флота" как некоего вспомогательного, возглавил его руководящий комитет, в помощники взял контр-адмирала Абазу. Комитет ведал торговым мореплаванием, строительством верфей (не на них ли "подновлялись" самотопы армады Рожественского?). Подрядчики наживались - контракты оплачивались по повышенным ценам. При этом немало, верно, перепадало и великому князю. Предположение не голословно. Когда началась русско-японская война, составился комитет для сбора доброхотных даяний с целью постройки военных судов. Председателем назначили любимого партнера государя по домино младшего его брата Михаила, Александр же Михайлович угадал определиться на пост вице-председателя. Пока стучали костяшки, заказы уплывали на заводы Ванье - подставного лица: предприятие принадлежало "Доброфлоту", следственно, Александру Михайловичу с присными. После войны великий князь со слезами просил Государственный Совету покрыть недостачу из казны. Стоит упомянуть еще об одной авантюре все того же кружка: когда формировалась 2-я эскадра, они выдвинули идею купить флот… у Бразилии. На переговоры ездил адмирал Абаза, для конспирации сбрив бороду и перекрасив голову. Флот не купили, изрядная сумма уплыла из государственного кармана за пазухи мундиров с аксельбантами.
В статье "Падение Порт-Артура" В.И. Ленин писал: "Генералы и полководцы оказались бездарностями и ничтожествами… Бюрократия гражданская и военная оказалась такой же тунеядствующей и продажной, как и во времена крепостного права… Военное могущество самодержавной России оказалось мишурным". В статье "Разгром", навеянной цусимским поражением: "Великая армада - такая же громадная, нелепая, бессильная, чудовищная, как вся Российская империя".
Русскую авиатику ждала своя "Цусима".
Глава третья
Двадцатый век вставал над миром в заводских дымах.
Многие гордились его стальными мускулами. Усматривали в индустриальном пейзаже знак приближения эры всеобщего благоденствия. Мы, потомки, люди конца двадцатого, вдосталь хлебнули из чаши этого всеобщего.
Но неразумный малолетка-школьник тоже ведь в туалете гордо дымит, кашляя, плюясь, подавляя тошноту, первой своей папиросой. Неведомо каким медиком рожденный афоризм "Капля никотина убивает лошадь" стал общим местом, оттого стерся, как старый пятак, на который мало что купишь. Да и где они, лошади-то?..
Прогресс неостановим, ум людской создан, чтобы вырывать у природы ее заветные секреты.
Кто думает о последствиях открытия?
Немецкий инженер, фабрикант, спортсмен, одержимый к тому же в конце прошлого столетия творчески-коммерческой идеей создания "десятипфеннингового театра", в котором все места стоили бы одинаково и искусство стало доступно простому народу, Отто Лилиенталь был истинно возрожденческой личностью.
Его соотечественник Аншюц научился способу моментальной фотографии: вместо лиц, застывших в ожидании, что "сейчас птичка вылетит", он поймал в объектив полет настоящих птиц в движении, разложенном на фазы. Это побудило Лилиенталя к размышлениям о проблемах движения в воздухе тел тяжелее воздуха.
Однако смысл его открытия состоял не столько в том, что задумался он не о летящей, машущей крыльями рукотворной птице, сколько именно о парящей. Парадокс озарения состоит зачастую не в уподоблении увиденному, но - на основе наблюдения - в решении сделать наоборот. Свой планер Отто Лилиенталь построил, вопреки природному сложению птиц, четырехкрылым. Точнее - двухплоскостным. Бипланом. С оперением как горизонтальным, так и вертикальным.
Воспаряя с голой, безлесой вершины Риновер на аппарате с матерчатыми крыльями, натянутыми на деревянную раму, плавно, величественно плывя в нисходящем потоке - в тихую, само собой, погоду, ибо любой порыв ветра был губителен, - Лилиенталь не думал, что его планер - дальний прообраз мощных грозных машин, способных уносить миллионы жизней. Не успел подумать: вскоре он врезался в подножье горы Риновер и погиб.
Куда ведет и куда приведет неугомонный мозг обитателя планеты, поименованного "гомо сапиенс", человек разумный, именно разумом отличающегося от иных тварей земных, к которым он так неразумно жесток?
Пещерный человек, гений, первым добывший огонь трением палочки о палочку, тоже ведь не знал и не хотел знать, во что все это выльется. Ему просто жареное на костре мясо показалось вкусней сырого. И со скоростью необычайной побежала идея по диким горам и долам, от одного племени к другому, чудодейственным образом минуя колоссальные расстояния и не требуя патента.
Аппараты тяжелей воздуха - дети XX века.
Но есть русская поговорка: "Маленькие детки - маленькие бедки, большие дети - большие беды".
* * *
Летом 1908 года под Парижем, в центре (в "поле", как говорят конники) ипподрома Ле Ман некто приезжий купил право построить сарай. По беговой дорожке ипподрома скакали, сжавшись в комок в седлах, стоя в высоких стременах, лихие жокеи, в ясную погоду отличные цветами камзолов, их рукавов, каскеток, в дождливую - с трудом различимые от грязи из-под копыт. Красиво взбрасывая копыта, стлались рысаки - грациозные, несмотря на скульптурность гигантских мышц, орловцы (русский аристократ граф Орлов вывел и вывез эту породу), догоняли и обгоняли их менее кровные и видные собою, более резвые, машистые американские рысаки. Пестрые дамы, господа в визитках и серых цилиндрах, в каких только и принято посещать бега, ажитировали, испытывая удачу в тотализаторе. Их душам были близки чудные животные, они сами по утрам совершали променад в Булонском лесу: дамы в модных английских экипажах, похожих на кузнечиков, мужчины верхами - генералы в черных венгерках, голубые гусары, сановные штатские кавалеристы-любители…
На ипподроме Ле Ман мало кто обращал внимание на неказистый сарай. Разве что репортеры с их непостижимым нюхом на сенсацию - грядущую, возможно, - нет-нет да подбирались к нему.
Репортерам приходилось довольствоваться описаниями того, что вытянутые костлявые черты иноземца напоминают птичьи, что в его серо-синих глазах видится фанатический блеск. Как, может быть, у пресвитерианских пасторов, которые, стремясь приобщить к христианству диких индейцев, порой теряют свой скальп. Находили в нем сходство также с траппером, какими представляли бесстрашных и добрых следопытов по Фенимору Куперу. Наиболее нахальные из пишущей братии сумели установить, что в сарае у него всего-навсего раскладная койка, потертый чемодан, умывальник с зеркалом для бритья да керосинка, на которой по утрам он жарит себе яичницу. Встает на рассвете, работает дотемна. Никого к аппарату странных очертаний не подпускает, помощи ничьей не принимает.
А уж коль, идя на все, дабы разжиться информацией, приводят в сарай с ипподромной трибуны важного гостя - генерала, банкира, даже министра, - иноземец заявляет на своем чудовищном французском:
- Уэлл, но раньше я должен закончить одну важную вещь.
Скрывается и больше не появляется.
"Где были они раньше, - думал, верно, Уилбер Райт, - эти фланеры, эти технически безграмотные бульвардье в своих шляпках из парижской соломки, со своими потными любопытными носами?"
Где они, в самом деле, были, газетчики и родной его Америки, когда шесть лет назад на пустыре Китти-Хоук на берегу Атлантического океана он с младшим братом Орвиллом запустил в небо первый планер, оснащенный собственноручно построенным автомобильным мотором?