* * *
Можно представить иную картину, иного героя. Легче представить: столько о нем всего написано, даже фильмы снимались, и в одном из них исполнял его роль стройный, неотразимый Олег Стриженов. Но не отличается стройностью прототип - он коренаст, вросла в широкие плечи могучая шея, он пламенно, клоунски рыж и густо веснушчат. Правда, элегантен. Даже экстравагантен - в пиджаке в красную клетку, кожаных крагах и котелке на макушке.
Мальчишка от булочника со своей корзиной, газетчик, оглушительно предлагающий последние новости - "свежей не бывает", "камло" - бродяга, руки в карманы, окурок, подобранный на мостовой, торчащий в углу рта - вся неизменная свита почтительно сопровождает героя, обменивается громкими, чтобы слышал, льстивыми замечаниями, ждет от него чуда.
Любого - он на любое способен. Захочет - вспрыгнет на велосипед и скатится на нем сверху вниз по знаменитой Потемкинской лестнице. А захочет - на автомобиле. А пожелает - на воздушном шаре подымется. Все это проделывает он к восторгу всей Одессы (которая, как известно, очень велика).
- Уточкин, - кричат мальчишки, - рыжий, когда на ероплане полетишь?
- Скоро, - обещает кумир толпы. - Чувствую, что вот-вот полечу.
- А где аппарат возьмешь?
- К-куплю. - Он слегка заикается, его любят и за это, как любят за все.
- А у тебя денег нет!
У него, Одесса знает, и правду в кармане вошь на аркане, блоха на цепи.
- С-сам построю.
Верят - Уточкин всемогущ.
Сергею Исаевичу тридцать два года, он такая же достопримечательность Одессы, как бронзовый. Дюк, он дружен с писателем Куприным и увековечен им, он дружен, а впоследствии воспет в мемуарах знаменитым борцом Ваней Заикиным.
В 1908 году поступают в Петербургский технологический институт Агафонов Александр Александрович и Слюсаренко Владимир Викторович. И ежели о происхождении первого сведений автор не доискался, то о втором известно точно, что семья его данным фактом, вне сомнений, крайне недовольна.
Потомственный военный, сын генерал-майора, командира 8-й Сибирской артиллерийской бригады, племянник генерал-лейтенанта, если уж интересуется точными науками, то мог быть определен, скажем, в Николаевское инженерное училище. Но предпочел мундиру и погонам студенческую тужурку с контрпогончиками. Техноложка же, как известно, один из главных в столице рассадников вольнодумства и смуты.
Отец, генерал, ценит в старшем сыне склонность к технике, надобную артиллеристу. Но он, право, желал бы даже, чтобы Владимир якшался с белоподкладочниками, погуливал и покучивал, а не пропадал в институтских мастерских.
* * *
В строю Пажеского корпуса, привилегированнейшего военного учебного заведения России, стоит Макс фон Лерхе. Ему девятнадцатый год, возможно, он камер-паж какой-нибудь из многочисленных дев высочайшей фамилии. Перед племянником влиятельного думца, члена Центрального комитета Союза 17 октября Г.Г. фон Лерхе открывается блестящая карьера.
Почему службу в одном из лучших гвардейских полков, состоящей из парадов, балов и холостяцких пирушек, променял он на опасную, ненадежную жизнь профессионального авиатора, решительно непонятно. В сущности, Макс Германович мог и из полка быть откомандирован в офицерскую Воздухоплавательную школу, выслуга же, положенная пажам, плюс другая, коей предстоит поощрять в дальнейшем офицеров-летчиков, стремительно вызвездили бы его погоны.
Но нет - всего и памяти о несбывшемся, что белый мальтийский крестик справа на груди - память о корпусе.
Где-нибудь в Геттингене пьет с буршами пиво или отплясывает с пухленькими медхен, или, как повелось меж добропорядочных корпорантов, дуэлирует на палашах в костюме, где защищено все, кроме щек (парочка-другая шрамов - непременное украшение любого уважающего себя выпускника любого университета Германии), польский шляхтич, уроженец Лодзи Георгий (собственно, Ежи-Витольд) Янковский.
* * *
Решает заковыристое уравнение студент-математик Московского университета Борис Масленников - румяный, неунывающий истый москвич, как напишут потом о нем газеты.
* * *
Ширкает напильником в Одессе, в мастерских господина Дробинского, мрачноватый слесарь Николай Костин.
* * *
И совершенно не известно, где и чем занят граф Мишель (или Микеле? Или, как стали писать в дальнейшем, Михаил Фаддеевич) де Кампо-Сципио (или Сципио дель Кампо), возникший в Белостоке поначалу в качестве летуна французского - его "бреве де пило" зарегистрировано в Париже под № 211, принявший, что ли, русское подданство, поскольку лишь обладатели его допускались на старт перелета. Загадкой был он для автора, пока не разрешил ту загадку много помогший в работе над этой книгой историк авиации, конструктор, лауреат Ленинской премии В.И. Лавренец. Впрочем, и он не знает подлинной фамилии, известно лишь, что итальянский графский титул купил отец героя, киевский богач, и его унаследовал сын, окончивший дома реальное училище, а в Лилле - политехнический институт. Лихой авто- и мотогонщик. По национальности своим его считают поляки - изъездив полсвета, приобретя в Скандинавии известность как инженер-теплотехник, дни свои он доживал в Варшаве, безмерно уважаемый как старейшина, дуайен корпуса пилотов польских.
* * *
Но какая бы кровь ни текла в жилах доблестного графа, являла она собою истинно взрывчатую смесь. Много он летал, и весьма легкомысленно, и разбивался бессчетное количество раз, сорви-голова, усы колечками. По сведениям В.И. Лавренца, еще в Киеве, в детстве ухитрялся переправляться на другой берег Днепра, прыгая с одной плывущей льдины на другую…
Вот они все и представлены, "флибустьеры и авантюристы, братья по крови горячей и густой", выражаясь словами поэта-ифлийца Павла Когана, геройски погибшего в Отечественную.
Итак, они вам представлены. Через три года их примутся трепать и швырять безжалостные ветры над Валдайской возвышенностью, шасси их аппаратов будут вязнуть в трясине на том месте под Новгородом, которое устроители почему-то удосужились отвести под аэродром. Не доверяя карте, они станут вглядываться вниз, чтобы увидеть нить железной дороги или шоссе, ведущее в Москву, - единственно надежные ориентиры.
Но сколько до того предстоит еще приключений и злоключений, сколько раз вознесутся они и обманутся в надеждах, лбы разобьют о тупость, косность, бюрократизм!
Автор был бы в корне неправ, не включив в число персонажей этой правдивой повести самых первых и потому самых славных на заре отечественной авиатики пилотов - Михаила Ефимова и Николая Попова.
Впрочем, "первые" звучит слишком общо и расплывчато: это в спорте бывает, что на высшей ступени пьедестала сразу двое, даже трое чемпионов. В истории первый всегда один, идет ли речь о личности или факте.
Советская Военная энциклопедия в статье "Авиация" называет первым Попова, Ефимова - вторым. Разберемся, так ли это.
Михаил Никифорович Ефимов, 1881 года рождения, сын смоленского крестьянина, перебравшегося в поисках счастья в Одессу и нашедшего работу в порту, служил электриком на телеграфе Юго-Западных железных дорог. Биографы утверждают, что в 1908 году он официально считался лучшим мотоциклистом (как тогда говорили, мотористом) России. Следовательно, чемпионом. Это, скажем так, некая лишняя ретушь на симпатичном портрете. Чемпионаты России ни по одному виду спорта не проводились, первый - в 1910 году - состоялся в Москве по лыжам, его выиграл дворник Павел Афанасьевич Бычков. А что борцы-профессионалы объявляли себя чемпионами мира, то их, увешанных бутафорскими медалями на лентах через плечо, надеваемых во время цирковых парадов-алле, числили десятками.
Ефимов окончил во Франции, в Мурмелоне-ле-Гран, школу Фармана и получил диплом ("бреве") пилота-авиатора за № 31 15 февраля 1910 года. Диплом этот был удостоверением всемирного значения, так как в Париже обосновалась Международная федерация летунов, - его, таким образом, следует считать тридцать первым официально признанным авиатором мира.
Одесса увидела земляка в небе 8 марта того же года, а европейская слава пришла к нему в апреле - в Ницце.
Николай Евграфович Попов на семь лет старше. Сын богатого московского купца-суконщика, потомственного почетного гражданина, по образованию агроном. Он соприкоснулся с водухоплаванием ранее, был лично знаком с Фарманом, Блерио, братьями Вуазен. Но первоначальный его интерес - к аппаратам легче воздуха. В 1909 году он принял участие в попытке (неудачной) Уолтера Уэлмана и Мелвилла Уонимена достичь на дирижабле Северного полюса.
Связал судьбу с фирмой братьев Райт, легендарный успех имел раньше, чем Ефимов, - в марте 1910 года на "митинге" в Канне, но "бреве" получил позже Ефимова - его № 50. В России же - в Петербурге - прославился 25 апреля.
Заочную гонку они вели, как говорится, голова в голову. К Ефимову жизнь оказалась милостивей: летал он долго и удачливо, участвовал в первой мировой, в гражданской - на стороне красных, в 1919-м расстрелян белогвардейцами в Одесской бухте.
Попов его пережил, но что то была за жизнь? Тогда, в 1910-м, он разбился на аппарате Райта и дожил инвалидом на юге Франции до 1930 года. Настолько всеми забытый, что наши отечественные источники ошибочно считали его погибшим в Балканской войне 1912 года в качестве добровольца греко-черногорско-сербско-болгарских войн…
При всем поразительном несходстве характеров одно роднило двух первых (будем все же так считать) пилотов нашей страны. Конечно, талант. Да и то - разного свойства. Попов в воздухе был подобен отчаянному бретеру. Ефимова некогда печать величала "безрассудно-отважным", отваги ему было не занимать Стать, но она подкреплялась именно здравым рассудком - знанием техники, трезвостью оценки ситуаций, расчетливостью - как в спортивном смысле, так и в житейском.
* * *
Поначалу бедняк, купленный, в сущности, одесским банкиром бароном Иваном Спиридоновичем Ксидиасом, который дал ему деньги на обучение и на аэроплан (с дальним, конечном, коммерческим расчетом), он вскоре отбил из Парижа в Одесский аэроклуб телеграмму, которую и читать-то трудно - комок в горле:
"Нужда с детства мучила меня. Приехал во Францию. Мне было тяжело и больно: у меня не было ни единого франка. Я терпел, думал: полечу - оценят. Прошу Ксидиаса дать больному отцу 50 рублей, дает 25. Оборвался, прошу аванс 200 рублей, дает 200 франков (по курсу примерно в 2,5 раза меньше. - С.Т.). Без денег умер отец, без денег я поставил мировой рекорд… Кто оценит у нас искусство? Здесь за меня милые ученики заплатили (Фарман уже использовал Ефимова в качестве инструктора. - С.Т.), спасибо им. Больно и стыдно мне, первому русскому авиатору. Получил приглашение ехать в Аргентину. Заработаю - все уплачу Ксидиасу. Если контракт не будет уничтожен, не скоро увижу Россию. Прошу извинить меня".
Ксидиас-таки заставил его вернуться, ибо Ксидиасу принадлежал аппарат. Но Ефимов сумел откупиться (залез в долги), а потом в Европе летал столь успешно, что разбогател. Трудно утверждать вслед за газетными писаками, что у него вилла в Ницце, что секретарем он нанял сына русского консула в Монако. Вряд ли: ни транжирой, ни пижоном Михаил Никифорович не был. Да, сумел и деньги отложить, и купить аппараты - себе, младшему брату Тимофею, которого собственноручно научил летать и опекал всю жизнь. И, не увлекшись быстролетной европейской славою, вернулся домой, вскоре нашел выгодную службу. О, как умел беречь механизмы, жизнь, жизнь близких: дважды спас Тимошу, отговорив его от ненадежных затей. Собственно, и против бюрократов, загубивших перелет, он боролся. Но так, как умел, - вполголоса (впрочем, об этом ниже).
Попов… Вглядываясь в черты упрямого и дерзкого лица с крутым разлетом бровей над глазами, со взглядом которых, ежели обладатель их в ярости, пожалуй, лучше было не встречаться, размышляешь, чего (или, точнее, кого) больше было в нем: Дон Кихота, д'Артаньяна или (малость) барона Мюнхгаузена?
Биограф (опираясь на мемуары героя) утверждает, что Николаша в юности очутился в Южной Африке, участвовал в войне буров против англичан (старый вождь белых голландских переселенцев, боровшихся за независимость, "папаша" Крюгер и его сыны, шедшие с дробовиками против пушек, сделались тогда кумирами всех вольнолюбцев планеты, гимназисты зачитывались книжкой "Питер Мариц, юный бур из Трансвааля", пели "Трансваль, Трансваль, страна моя, ты вся горишь в огне…"). Но никаких достоверных подробностей о своих приключениях герой не приводит.
"Более выписал, чем вырубил себе славу", - не совсем справедливо, но и не без полного резона занес когда-то в тайный дневник злоязыкий князь Петр Андреевич Вяземский, верный и неверный друг Пушкина, о Денисе Давыдове, "бойце чернокудрявом с белым локоном на лбу". Трансваальскую эпопею Николай Евграфович, похоже, тоже "выписал". Но и без того первая, краткая часть его жизни - одиссея.
Абсолютно достоверно, например, что он участвовал в русско-японской войне в качестве военного корреспондента газеты "Русь", не вылезал с передовой.
А в 1908 году в том же журналистском качестве нашумел на всю страну, как отъявленный скандалист.
* * *
Тут вновь, увы, автор вынужден говорить о ретуши.
"Русь" издавалась сыном более чем известного Суворина, основателя и редактора "Нового времени", а понятие "нововременство" (цитирую труд историка печати А.Н. Боханова "Буржуазная пресса России и крупный капитал") было однозначно с такими, как "отступничество", "ренегатство", "подхалимство". "Новое время" именовали газетой "Чего изволите". Правда, Суворин-младший формально якобы порвал с отцом, но "Русь" до бесславного своего конца являлась дочерним предприятием и в этом качестве финансировалась.
Поначалу - в годы подъема революционного движения - ее страницам был присущ модный розовый оттенок, в период же спада физиономия явственно пожелтела. "Русь", - это пишет газета "Баку", - все колебалась, какой избрать род жизни, и избрала улицу". Уличные скандалы, "клубничка", остренькое чтиво из жизни проституток и гомосексуалистов (не напоминает ли вам, читатель, некоторые нынешние газеты, а может быть, и журнал?). И тут против нее выступила "Речь" - орган конституционно-демократической партии, возглавляемой Павлом Милюковым.
Биограф Попова утверждает, что кадеты просто решили "окончательно добить ненавистную газету, продолжавшую войну, объявленную "Русью" финансово-банковским воротилам и махинаторам". Возможно, что-то есть и в этом, но в свою очередь "Речь" поймала Суворина-младшего на том, что он не желает отчитаться перед общественностью в средствах, собранных, якобы, в "фонд просвещения". Где те 50 тысяч рублей, в каком банке, на что истрачены? Четыре года ни слуху ни духу.
Далее я вынужден процитировать книгу о Попове (ни названия, ни автора называть не хочу - стыдно. Любопытствующие пусть взглянут в библиографию). "Немалую роль во всем этом играли сионистские силы…Издателем "Речи" был Ю.Б. Бак, ответственным редактором - Б.О. Харитон, а редактором - И.В. Гессен".
Пассаж целиком в духе думских дебатов, речей В.М. Пуришкевича. Только вот понятие "сионизм" не было тогда в ходу, и "партию народной свободы" Владимир Митрофанович именовал "жидо-кадетами", а получив очередное (под негодующие выклики с левых скамей) замечание председателя, заявил, что тот "заходит слишком далеко в стремлении исключить из русского литературного языка одно из самых употребительных выражений". Протест по этому поводу был подан в письменном виде, подписанный фракцией крайних правых в полном составе.
Что до партии конституционных демократов (можно принимать или не принимать что-то, написанное или сказанное А.И. Солженицыным, но нельзя в этом с ним не согласиться), она объединяла, особенно в первые годы, вокруг себя "все научные круги, все университетские, все художественные, литературные, да и всю инженерию тоже". Либеральные круги, левое крыло официальной оппозиции режиму.
* * *
Одним из ездивших в Киев репортеров был Николай Попов. Вернувшись и прочитав заметку, явился в Эртелев переулок - вдвоем с приятелем, в квартиру Милюкова, и, молодой (пятнадцать лет разница), здоровый, тренированный, нокаутировал близорукого миролюбивого магистра русской истории. На глазах жены и детей. Разбил очки, выбил зуб.
Скандал разразился на всю страну. Общественность засыпала Милюкова телеграммами соболезнования, возмущения беспардонным хулиганством. Писали Короленко, Бунин, Брюсов… Депутаты Думы - от октябристов до социал-демократов - явились лично засвидетельствовать свои чувства. Половина сотрудников "Руси" в знак протеста вышла из редакции.
Возмущена была вся русская журналистика.
Дело было передано в суд.
Собственно, скандал стал началом конца газеты "Русь" - вскоре она, как тогда говорилось, почила в Бозе.