Лучшего места для действия диверсионно-партизанской группы не найдешь. Через Олевск проходит железная дорога Варшава - Киев, и немцы наверняка гонят по ней эшелон за эшелоном. Оседлать эту дорогу труда большого не требуется. Андрей хорошо знает те места, за годы службы в отряде он исходил их вдоль и поперек. Пусть дадут ему в помощники подрывников, снабдят минами, немного подучат обращаться с ними - и он покажет фрицам, почем фунт лиха. Уж в этом Андрей постарается. Подберет себе с десяток пограничников, а те умеют неслышно ходить, растворяться в темноте, ни черт, ни дьявол их не перехитрит.
Надо еще учесть, что у Андрея в Олевских селах много надежных людей. Они когда-то хорошо помогали заставе. Не может быть, чтобы фашисты всех уничтожили. Наверняка, кто-то остался жив, и эти люди, в случае нужды, укроют Андрея, предупредят об опасности, помогут в борьбе. Нет, любому начальству Андрей докажет, что его место в Олевских лесах. И он доказал.
Когда батальон вышел к Сталинграду, от него остался, грубо говоря, лишь один номер. Штаб дивизии, видя такое дело, направил Андрея в резервный полк, стоявший в деревушке за Волгой. Теперь Андрей мог осуществить свое желание. Руки у него были свободны. Он написал в Центральный Комитет партии Украины письмо, в котором подробно излагал хорошо выношенный и обдуманный план создания диверсионного отряда.
В ЦК заинтересовались предложением Грабчака, и дело быстро получило ход. Вскоре Андрея направили в распоряжение штаба партизанского движения Украины.
- Предложение ваше одобрено. Так что действуйте, подбирайте людей, потом подучим немного - и в путь, - сказал Грабчаку генерал Тимофей Амвросиевич Строкач, начальник партизанского штаба.
Грабчак разыскал Подкорытова и попросил назначить его политруком. Штаб отряда возглавил Павел Голдобин, луганский слесарь. Остальные ребята подобрались тоже стоящие, смелые, они буквально рвались в бой. Радистами были назначены Володя Седашев и Вася Гончаров. Это были безусые хлопцы, но радиодело знали отлично. Подрывником был назначен Федор Задорожный. Был и пулеметчик - суровый на вид Иван Мороз. И опять-таки охочие на шутку десантники прибавили к его фамилии слово "воевода". Так и звали - Иван Мороз-воевода.
И вот теперь видавший виды потрепанный "Дуглас", стартовавший с подмосковного аэродрома, везет Андрея и его новых друзей-десантников за линию фронта, в глубокий вражеский тыл. Это не первый их вылет. Семь раз в такую же глухую ночь поднимались они в небо и, не долетев до цели, поворачивали назад.
Во время одной из попыток пробраться через фронт неожиданно из темноты вынырнул гитлеровский истребитель и пошел в атаку. Плохо пришлось бы неповоротливому "Дугласу", если бы не хладнокровие и не находчивость летчика Аставина. Заметив пирата, он пустил самолет вниз и повел его бреющим полетом, буквально утюжа верхушки деревьев. Немец не отважился идти следом за "безрассудным" русским летчиком и отстал. В тот раз они отделались легким испугом, не считая того, что самолет был изрешечен пулями. И было удивительно, как это ни одна пуля не задела баки с горючим. Просто повезло им тогда.
В другой раз где-то в районе Брянска самолет попал под лучи прожекторов, в зону зенитного огня и тоже, как говорится, еле унес ноги. Словом, оснований для беспокойства было довольно. "Лишь бы добраться, лишь бы долететь", - этого каждый из них желал теперь так, как никогда и ничего не желал в жизни. Уже полмесяца, как все приготовления к выброске закончены, а они слоняются без дела. Сидеть сложа руки и ждать у моря погоды в такое время они не могут, не имеют права.
Но проходит полчаса, час, а самолет все гудит и гудит. Ничто не мешает его полету, будто нет ни немцев, ни войны. Уже осталась позади линия фронта. Ее пролетели на большой высоте. Теперь Аставин снижает самолет и ведет его почти бреющим полетом, Так безопаснее: и истребители не рискнут пойти в погоню, и зенитки не страшны: пока немцы придут в себя и приготовятся к стрельбе, самолет - поминай как звали. Словно по заказу, небо прояснилось, взошла луна, и в ее холодном свете хорошо видны темные, безлюдные дороги, строения деревень.
Мало-помалу тревога ослабевает, и как это бывает после сильного нервного напряжения, людьми овладевает усталость. Они устраиваются поудобнее и начинают дремать. Но вот открыт люк, и сразу в самолете становится холодно, зябко, неуютно.
- Ну, ребятки, ни пуха вам, ни пера. Давай по одному! - говорит Аставин. Все это выходит просто, буднично, будто прыгают они не в тыл врага, а совершают обыкновенный тренировочный прыжок где-нибудь в Тушине.
Андрей на какое-то мгновение останавливается у выхода, стараясь рассмотреть сигнальные костры, которые, как ему говорили, должен зажечь Ковпак. Но он ничего не видит: ни костров, ни земли, ни неба. Луна уже зашла, и непроглядная темень окутала все вокруг. Ветер, как ошалелый, со злобой бросается на Андрея. Грабчак чувствует, что долго он так не продержится, приседает, отпускает руки от подручников и соскальзывает на крыло самолета. В то же мгновение его подымает какая-то неведомая сила и бросает в бездну. Заученным жестом Андрей вытягивает кольцо и чувствует, что он уже летит не вниз, а кверху, значит, все хорошо, значит, парашют раскрылся.
Андрей видит в темноте три мерцающие звездочки. "Да это же костры!"
Но костры мерцают недолго, куда-то исчезают. Андрей соображает, что его заносит в сторону. "Только бы приземлиться благополучно. А там разыщу", - думает он.
Но разыскивать не приходится. Не успел он собрать парашют, как увидел бегущих к нему людей. Это были ковпаковцы. Они заметили прилетевший самолет, видели, как он сбросил трех парашютистов, и поспешили на помощь.
Без расспросов ковпаковцы посадили десантников в сани и быстро доставили их в деревню, к самому "Деду".
Сидор Артемьевич, несмотря на поздний час, бодрствовал. В накинутой на плечи длинной мадьярской шинели мерил неторопливыми шагами большую, хорошо освещенную горницу. Десантников он встретил сухо, даже холодно.
- Садиться надо было, а не сигать с неба, не портить шелковую материю, - недовольно пробурчал Ковпак, когда Андрей, как положено, доложил ему о прибытии и целях десантников.
Грабчак позднее узнал, почему "Дед" был так недоволен. В его отряде свирепствовала эпидемия тифа, болезнь скосила многих бойцов, многие нуждались в больничном режиме, и надо было немедленно вывозить их на Большую землю. Ковпак, когда получил сообщение о прилете самолета, обрадовался, рассчитывая, что с ним он эвакуирует часть больных.
Однако долгожданный самолет помахал крылышками, сбросил парашютистов - и будь здоров! Станешь после этого ласковым да приветливым!
- Коль прилетели, то располагайтесь. Через хвылыну-другую комиссар придет, тогда и побалакаем, - Сидор Артемьевич обильно перемешивал русские слова с украинскими, но Андрей его отлично понимал. До военной службы он несколько лет работал в Донбассе, на шахте, жил вместе с украинскими хлопцами и научился понимать украинский язык.
Комиссар не заставил себя ждать. Подтянутый, в хорошо выутюженной одежде, чисто выбритый, он производил приятное впечатление. От его облика веяло чем-то хорошо знакомым. Андрей сразу узнал в нем кадрового военного.
- Руднев, - назвался комиссар и приветливо улыбнулся в свои коротко подстриженные усы.
После того как Андрей представил ему десантников, Руднев нетерпеливо сказал:
- Перво-наперво о Москве. Рассказывайте. Кажется, целую вечность не был.
И Андрей почти до утра рассказывал все, что узнал и увидел за два месяца, пока жил вместе с десантниками в Чернышевских казармах: и о том, как выглядит Кремль, и здорово ли разрушила фашистская бомба здание ЦК, и что идет в Малом театре. А Руднев задавал ему все новые и новые вопросы: как одеваются москвичи, возвращаются ли в столицу учреждения и предприятия. Ну и самым подробнейшим образом комиссар выведал, о чем шла речь на инструктаже, который получил Андрей перед вылетом у К. Е. Ворошилова и А. С. Щербакова.
- Если я правильно понял, то смысл разговора сводился к трем мыслям: партизаны должны бить фашистов, но не воевать. Если немец захочет нас уничтожить, то он постарается заставить воевать.
Где пройдет наша нога, там должна быть Советская власть.
Бдительность, осторожность, конспирация и постоянная, самая активная опора на местное население. Правильно?
- Да, суть схвачена.
Руднев с живейшим интересом расспрашивал о том, как Андрей представляет себе организацию будущего отряда, тактику его действий. Грабчак сказал, что главную ставку он делает на мелкие подвижные группы. Основной ячейкой отряда будет застава, небольшая, мобильная, вроде пограничной заставы. Она будет высылать из своего состава диверсионные группы. Застава должна быть хорошо управляемой из штаба и в случае необходимости быстро собираться в кулак.
- Немцы вас подушат, как курей, - заметил Ковпак. План Андрея ему пришелся не по душе. - У немцев же - сила. А силу можно бить только силой.
- Не только, Сидор Артемьевич. Ведь ты же здорово умеешь лупить фашистов и хитростью, - заступался за Андрея Руднев. - Пусть действуют. Сами разберутся что к чему. Надо им помочь. Главное - людей надежных подобрать. Не семерым же им в Олевск идти. Чтобы пришли на место - и сразу, без раскачки в бой.
Утром Володя передал в Москву первую телеграмму. Андрей сообщал Строкачу о благополучном прибытии, о том, чтобы скорее летел самолет с оружием, что посадочная площадка будет подготовлена нынче же. Так обещал Ковпак.
"Дед" сдержал слово: к вечеру партизанский аэродром был готов. К неописуемой радости ковпаковцев Строкач послал не один, а сразу три самолета. Они один за другим приземлились, вернее "приледнились" на озере, на котором партизаны оборудовали посадочную площадку.
Ковпак сразу повеселел. Еще бы! Сразу решались все заботы, которые горой лежали у него на плечах в последнее время. Он получил долгожданные медикаменты и возможность одним махом эвакуировать тяжелобольных.
Правда, настроение Сидора Артемьевича немного омрачилось, когда он увидел оружие, предназначенное для десантников: автоматы, патроны, гранаты, тол.
Ковпак попытался было уговорить Андрея остаться у него в отряде, но Грабчак разгадал довольно прозрачный ход "Деда". Ему нужны были не десантники, а оружие, которое, как он считал, само приплыло к нему в руки и которое грешно было упускать.
- С Москвой я договорюсь. Это не твоя печаль. Оставайся, парень ты вроде дельный.
Хотя и заманчиво было повоевать под началом такого боевого и прославленного партизанского командира, как Ковпак, но Андрей наотрез отказался.
- Не хочу менять свою задумку. В Олевск подамся. Ведь те места, Сидор Артемьевич, я на брюхе исползал. Так, думаю, примут они меня...
- Ну, и катись в свой Олевск. Только пожалеешь, - вспылил Ковпак. Но гнев его прошел быстро. На прощание они обнялись, как друзья.
Уходили они вместе в одну ночь: партизанская бригада Ковпака и маленькая группа Андрея, насчитывавшая всего одиннадцать бойцов. В селе Леховичи по рекомендации Руднева Грабчак взял к себе четверых комсомольцев. Когда они уходили - ковпаковцы на запад, а десантники на северо-запад, - то было такое впечатление, что от большой многоводной реки оторвался маленький ручеек. Пройдет время, и этот ручеек наберется сил, превратится в могучий поток. Напоит его силами народная война, которая разливалась, как вешние воды в половодье, по всей Украине, по всей советской земле, временно оккупированной врагом.
4
Не зря говорится: февраль - кривые дороги. Гуляет, пляшет по полям и деревушкам голосистая растрепанная метель, гонит за собой струйки жесткого, как песок, снега, заметает на своем пути все тропы и дороги. Особенно достается от нее проселкам. Сравнять, зализать большак - на это у нее не всегда хватает духу. С проселковыми же она расправляется играючи. Еще час-два назад была здесь дорога. Но вот налетает ветер, закрутит, завертит снежную карусель, и смотришь - проселка как не бывало.
Андрею и его людям осточертело февральское бездорожье. Они измотались, проклинали "ведьмины поминки", но вынуждены мириться. Им нельзя выходить на большак. У Андрея строгий приказ - в пути в схватки с немцами не ввязываться! Приходится идти глубинкой, в стороне от больших дорог.
Лежащие на пути деревушки встречают десантников поначалу настороженно, подозрительно и даже враждебно. Но по мере того как люди узнают в прибывших своих, русских, советских, вражда и подозрительность сменяются удивлением и радостью, готовностью оказать партизанам всяческое содействие. И тогда из тайников достаются тщательно упрятанные от постороннего глаза хлеб, картошка, соль. Партизанам, несмотря на их энергичные протесты, приходится брать все это в свой обоз. Отказаться решительно невозможно.
В каждой деревне находятся добровольцы, которые просят зачислить их в отряд. Это преимущественно подростки, девчата и старики. Андрей в первое время осторожничал и под всяким предлогом отказывал. Он твердо решил брать в отряд людей только после тщательной проверки. Об этом предупреждал его и Ковпак: "Смотри, остерегайся провокаторов". Но потом, вопреки своему зароку, уступал просьбам и соглашался. Человеку настойчивому, настырному он обычно говорил: "Ну, шут с тобою: принимаю. Будь партизаном, коли хочешь. Ведь не к теще на блины идешь - на войну".
Уступчивее Андрей стал после одной истории. В заметенной сугробами лесной деревушке пришла к нему старая колхозница в потрепанном кожухе, с бесцветными, выплаканными глазами, решительная, непреклонная. Вместе с ней пришли два ее сына: восемнадцатилетний Володя и шестнадцатилетний Василек.
- Возьми, командир, моих хлопчиков в партизаны. Они славные ребята. Научи их стрелять и чтоб без промаха они били его, супостата.
- Спасибо, старая, за доброе слово, но принять твоих ребят не могу. Дело, понимаешь, у нас особенное, трудное. Тут крепкий народ нужен, проверенный.
- Не доверяешь, стало быть? А?
Андрей промолчал.
- Эх ты, командир, командир! Кого под сомнение ставишь? Старая мать своих детей на смерть шлет. Так ей, думаю, можешь довериться?! Ироды фашистские ихнего отца казнили. Не могут они, его дети, здоровые да сильные после этого сидеть сложа руки. Не возьмешь - бог с тобой. В другой отряд подамся. Только ты на свою душу большой грех положишь.
После в минуту откровенности Андрей рассказывал Подкорытову:
- Здорово она меня тогда отчитала. Без стыда вспомнить не могу. Так-то, брат, нельзя сомневаться, когда тебе народ говорит. Ни к чему народу спецпроверку устраивать... А хлопцы-то и в самом деле оказались молодцами.
Чем дальше уходила дорога на запад, тем больше становился отряд. Он, как губка воду, впитывал в себя из деревень, через которые проходил, все отважное, непокорное, жаждущее активной борьбы с оккупантами. Когда подошли к Олевску, отряд насчитывал уже около пятидесяти бойцов. Андрей, правда, понимал, что дело не в числе. Отряд не был сколочен, многие просто не нюхали пороху. Опыт предстояло накопить и не где-нибудь, а в бою, платить за него кровью и жертвами. И тем не менее отряд можно было пускать в действие. В пути Андрею удалось организовать с новичками несколько занятий по изучению оружия и подрывного дела, мер безопасности.
В отряде появилось несколько бывалых, прошедших боевую школу партизанских бойцов. На них-то в первое время и можно было опереться. Среди "бородатых" выделялся Вячеслав Кветинский, сержант Красной Армии.
Андрей подобрал Кветинского в районе Храпуня. Часть, в которой служил Слава, попала в окружение и была разбита. Вместе с группой солдат Кветинский пытался выйти через линию фронта к своим, но их постигала неудача. Так он и застрял в немецком тылу.
Узнав, что новый командир - пограничник, что воевал на границе и прошел с боями до Сталинграда, Слава твердо решил держаться Андрея и ребят своих уговорил. Пришлось Славе по душе и обещание Андрея, что сидеть без дела не будут.
А настоящее боевое дело к радости Кветинского не заставило себя ждать.
Разведчики (отряд Андрея, как и полагается боевому подразделению, шел с соблюдением мер предосторожности, с выставленными впереди разведывательными дозорами) донесли, что в деревню Юрово фашисты силой сгоняют в школу молодых женщин и девушек, а завтра, второго марта, погонят их под конвоем в Олевск, а затем на каторгу в Германию.
Андрей понимал, что лучшего случая поднять у людей настроение (за месяц пути партизаны явно раскисли), дать им почувствовать свою силу - нельзя и ожидать. К тому же у него самого давно чесались руки. Видеть фашистов и упускать их живыми - это было выше всяких сил.
После небольшого совета единодушно решили: устроить засаду, не дать фашистам угнать пленниц в Германию.
Грабчак расположил партизан на небольшой поляне в трех километрах от Юрова. Эти места Андрею хорошо знакомы. Когда вышли на поляну, улыбка тронула до этого сумрачное лицо командира. И было отчего. В тридцать седьмом году здесь произошел довольно-таки курьезный случай. Проводилась операция по поиску немецкого шпиона по кличке "Ворон". Как и полагается в таких случаях, были перекрыты все дороги и тропы Границу закрыли так, что заяц и тот бы не проскочил. Поставили заслон и на поляне возле Юрова. Возглавил заслон Андрей. Восемь суток, как один день, пролежал он в укрытии. На девятые сутки заслон сняли. Оказалось, что "Ворона" схватили в первый же день, а о Грабчаке забыли, и он целую неделю пролежал напрасно.
Еще затемно партизаны заняли свои места. Андрей расположил их полукругом, с тем чтобы взять карателей в огневой мешок. Когда забрезжил рассвет, он снова обошел "позицию", проинструктировал каждого, напомнил о маскировке, а главное о том, чтобы, не дай бог! - не поранить женщин.
- Товарищи, вы знаете, что такое ювелирная работа? Так вот: сегодня мы должны быть этими самыми ювелирами. Стрелять только по фашистам. В яблочко! - говорил он бойцам.
Утро выдалось ясное, морозное. Но оттого, что наступало их первое боевое утро, партизанское крещение, люди, казалось, не замечали мороза. Их нервы были напряжены до предела. А мороз, словно чувствуя, что люди не принимают его всерьез, еще пуще лютовал, обжигал лица, пробирался через полушубки и валенки, от него коченели руки и ноги.
В половине девятого Федор Задорожный, выставленный Андреем в качестве наблюдателя, сигналом доложил: из Юрова показалась колонна. Минут через десять прибежал Вася Гончаров, дежуривший вместе с Задорожным. Вася - спортсмен, и он не умел ходить шагом - всегда бегом.
- Андрей Михайлович! Идут. Немцев и полицаев не меньше сорока. Идут впереди и сзади. Женщин около сотни.
- Чем вооружены?
- Немцы автоматами, полицаи - карабинами и пистолетами.
Вскоре Андрей и сам увидел ползущую темной змейкой по белому полю колонну. Вот до нее два километра, полтора. Вот теперь уже можно рассмотреть подробно. Возглавляют колонну немецкие автоматчики. Впереди них в легких санках не сидит, а восседает фашистский офицер, самоуверенный, надменный. Он даже не смотрит на понуро бредущих сзади пленниц. Для него это не женщины - не матери, не невесты, не сестры. Это рабочий скот.
В душе Андрея подымается волна такой острой, такой жгучей ненависти к фашистам, что он даже забывает, где находится и с гневом восклицает:
- Не бывать по вашему, фашистские сволочи!