Они уже почти добрались до того берега, когда гулко хлопнул выстрел и лосиха сразу повалилась в воду. Она упала на бок, высоко задрав морду, словно пытаясь в последний раз глотнуть воздух. Молодой лось, поднимая брызги, рванулся в сторону, выскочил на берег и тут же исчез в березовой роще. А Кузя, наш Кузя крутился на месте, будто недоумевая, что случилось и почему его мать лежит в воде, по которой расплывается бурое пятно...
У меня замерло сердце. Грохнул еще один выстрел, и Кузя отбежал, потом снова вернулся туда, где лежала мать. Я увидел, как по тому берегу бежит человек в высоких сапогах и кожаной куртке, на ходу перезаряжая двустволку.
В это время совсем рядом со мной раздался крик:
- Кузя! Кузя-а-а!.. Сюда, Кузя!
Лосенок словно бы очнулся. Он обернулся на наш берег, потом поглядел на бегущего человека с двустволкой и бросился обратно, к нам. Еще раз дважды ударили выстрелы, но лосенок плыл, доплыл до камышей, и те замкнулись за ним, словно оберегая его от чужих глаз.
Я побежал к тому месту, где лосенок должен был выйти на сушу, но меня опередили. Я увидел, как Аверин бежит следом за лосенком и, хлопая в ладоши, гонит его прочь от границы. Потом он заметил меня и испуганно вытянулся.
- Ничего, - кивнул я, переводя дыхание. - Гоните его до самого залива. А там пусть перебирается в наши леса.
...Аверин зашел в мой кабинет вечером. Стоя у порога, поднес руку к фуражке и доложил:
- Товарищ капитан, ваше приказание выполнено, - и добавил уже совсем другим тоном. - В нашем лесу гуляет. Не подпускает, правда, пока...
Он хотел еще что-то сказать, но, видимо, стеснялся. Я ждал. Наконец, шумно вздохнув, Аверин спросил:
- А этот тип, который лосиху убил - Юханссен?
- Да, - ответил я.
- Сволочь! - зло сказал Аверин.
Он ушел, а я еще долго сидел и думал о том, что Аверин впервые в жизни столкнулся с чужим миром, о котором знал только понаслышке. Это был злой мир. Он ничем не был похожим на тот, в котором вырос Аверин и в котором действует закон человеческой доброты. Хотя от того мира до нашего было всего полтораста метров поросшей камышами протоки...
Николай Зайцев
ПЕТКО И НАТКА
С офицером Ганевым мы ехали в пограничный отряд. Дорога шла лесом. Дубовые ветки стегали по запыленным бокам "Варшавы". Ганев смотрел на глинистую колею с застоявшейся дождевой водой и иногда помогал шоферу половчее объехать очередной ухаб. Лицо спутника чуть усталое, на лбу глубокие складки. Губы сжаты. Большие карие глаза прищурены, нацелены на разбитую колею.
Я глядел на Ганева и пытался угадать, кем он был до службы в армии: учителем, чиновником? Руки у него крупные, пальцы узластые: изрядно потрудился человек. С такими руками он скорее был грузчиком.
Дорога вырвалась из лесу, пошла полем, и спутник облегченно откинулся на сиденье. Я спросил, кем он был до военной службы. Ганев обернулся ко мне, несколько секунд молчал, а потом спросил:
- А вы не испугаетесь, если скажу?
Я недоуменно пожал плечами.
- Одна у меня была специальность - подсудимый. Сто один год тюрьмы... - На лице Ганева появилась веселая усмешка. - Правда. Сто один год получил от фашистского суда. Не досидел каких-нибудь лет сто: некогда было, партизанил.
Спутник показал на убегавшую дубовую рощу. Вот в таких лесах пришлось ему драться с фашистами.
Увидев пограничную вышку и часового на нем, он задумчиво сказал:
- Теперь наше дело продолжает молодежь. Боевые ребята служат на заставах...
Вечером у знакомого нам майора Марковского состоялось семейное торжество. Пришли с застав офицеры с женами, солдаты и сержанты. Играл аккордеон, пели песни, танцевали хоро. Всем было весело. Только двое - офицер и молодая женщина сидели в углу и молча наблюдали за весельем.
Я показал на них Ганеву.
- Почему не веселятся?
Он тихо шепнул:
- Горе переживают, считают, еще не время им веселиться. Молодые, переживут. Из-за них, собственно, я и выбрал такой маршрут.
- Из-за них?
Ганев слегка повел головой из стороны в сторону. По-болгарски такой жест означает "да".
Я стал наблюдать за капитаном и миловидной, с застенчивой улыбкой женщиной. Ее слегка смуглые щеки заливал румянец. Лицо же капитана отличалось матовой белизной, как будто его и не трогало южное солнце. Льняные волосы вихрились, он то и дело приглаживал их ладонью. Мне показалось, что я его уже где-то видел. Капитан был похож скорее на русского, чем на болгарина.
Ганев придвинулся ко мне, сказал:
- Это капитан Петко Петков - самый богатый человек.
- Он что, по "Спорттото" выиграл?
Грешным делом и я из-за интереса купил в Варне купон "Спорттото". Стоит он недорого - всего тридцать стотинок. Это небольшой листочек, разделенный на клеточки. Их сорок девять, по числу видов спорта. Надо зачеркнуть любые шесть клеточек, если зачеркнутые цифры совпадут с цифрами розыгрыша - ты счастливец.
Собеседник уклонился от ответа.
- Вы спросите лучше у Петкова, - он усмехнулся, порывисто встал и вошел в круг танцующих.
Вскоре я сидел рядом с Петко и его женой Наткой. Потягивая из стакана вино, капитан рассказывал о себе, о своей заставе. А мне не терпелось выяснить, почему говорят о нем как о богатом человеке, и я спросил его об этом.
- Кто вам сказал?
Я показал глазами на Ганева, танцующего хоро.
- А-а, - с усмешкой протянул Петко. - Я богаче хотя бы тем, что моложе его...
Петко достал папиросу, размял ее и закурил. Подперев голову рукой, он с наслаждением затянулся и выпустил колечки сизого дыма.
- Я действительно богач, - задумчиво произнес Петко. - Говорят, человек богат Родиной. А у меня их две. Родина матери и родина отца. По матери - я украинец, по отцу - болгарин. Для меня обе родины дороги и любимы. Говорят, бедна любовь, если ее можно измерить. А чем мою любовь измеришь? А любовь болгарского народа к советскому? Нет такой меры.
* * *
Отец Петко, бывший политэмигрант, коммунист, участник Великого Октября, долгое время жил в Советском Союзе. Женился на украинке. Как только была освобождена Болгария, он привез туда семью. Так у Петко появилась вторая родина.
Узнав о возвращении Ганчо Петкова, односельчане пришли поздравить новосела и по старому обычаю радостно целовались трижды сперва с отцом, потом с матерью, стеснительно выставляли на стол кто бутылку сливовицы, кто плетенку сухого вина. В доме стало шумно.
- Живы-здоровы и славу богу, - говорили крестьяне, ласково поглаживая по плечу отца. - До́бре до́шли!
Мать хлопотала у стола, предлагая русские и украинские кушанья, наливая вино в небольшие граненые рюмки, когда-то подаренные ей на свадьбу.
Подошел к ней новый сосед и, заглядывая в глаза, весело и озорно на всю хату крикнул:
- Э-э, хозяйка, для такой встречи мелка посуда. Давай чашки, из коих монахи балуются...
Все захохотали. Мать проворно достала дорогие вместительные чашки. Они звенели, когда в них наливали вино. Мать тоже держала чашку, чокалась и говорила: "С доброй встречей!" Но вино не пила, показывая свою степенность перед новыми людьми.
- Маша, пригубь, раз такое дело.
Отец поднимает чашу. Мать машинально вытирает о передник и без того чистые руки, отшучивается:
- Не пьют одни столбы, да и то от дождя сыреют. - Она подносит чашку к губам и тут же ставит на стол.
Хата постепенно наполняется табачным дымом. Звенела музыка. Кто-то держал в руках валенки с союзками. Валенки - диковинка, здесь в них не ходят. Из рук в руки передавался семейный альбом, рассматривались фотографии. А в углу уже рождалась песня "Гей, балкан!"
Вот так и запомнилась Петко первая встреча с новой родиной.
- Потом мы с братом пошли учиться в гимназию, - говорил Петко, посматривая то на Натку, то на меня, как бы проверяя, действительно ли меня интересует то, о чем он рассказывает. - А когда закончили учебу, отец с матерью держали совет: куда нас определить. Мать хотела, чтобы учились в институте. А у отца был другой план: он хотел, чтобы мы были военными.
"Родину надо защищать. Столько сил отдано, чтобы Болгария стала социалистической. Кому, как не нашим сыновьям, ее охранять?"
Мать постепенно сдавалась перед доводами отца. Я подал заявление в военное училище. Брат уехал служить на пограничный контрольно-пропускной пункт.
Провожая его, отец говорил:
- Границу охраняет и грек, и турок. Но ты особый боец, особый пограничник. Ты не только охраняешь границу, ты охраняешь еще и ленинскую правду...
"Ленинскую правду!" Я не раз потом задумывался над словами отца. Как верно и мудро он сказал, определяя нашу цель в жизни...
Было поздно. Гости Марковского начали расходиться. Натка легонько тронула за руку мужа. Он виновато улыбнулся и виновато посмотрел на нее: раз начал, надо досказать.
После училища Петко служил на Дунае. Служба шла хорошо, и река нравилась, особенно ночью. Вода гладкая, маслянисто-черная, похожая на расплавленное стекло.
Каждая река по-своему пахнет. Но Петко из сотен рек отличил бы запах Дуная. Какую-то особую свежесть несут его воды. А над ними гуляет терпкий, настоянный на миндале и жасмине, ветерок. Лучшего места не придумаешь! Казалось, здесь можно служить весь срок. Но Петко не задержался на Дунае. Вызвал его командир и сказал:
- Нужны боевые офицеры на турецкую границу. Там неспокойно. Поедешь?
За стеклом голубеет Дунай. Белоснежный пароход разрывает протяжным гудком реку, заглушая веселую музыку, разносимую с палубы репродукторами.
"Ехать от этого тепла, от этой красоты на выжженные солнцем холмы? Да и как поеду: Натка ждет ребенка. Окрепнет ребенок, тогда можно..."
- Так что? - спросил командир. - Там обстановка сложная...
Петко думал. Хотелось сказать ради Натки: "Не могу... Собственно, почему меня?" Но он понимал, что решение зависит не от взглядов жены, не от мыслей, которые сейчас приходят в голову, а от того, как прожил жизнь, как воспитан, что заложено в душе, характере. Счастье приходит к человеку, если он приносит счастье другим, всей Родине.
- Раз надо, поеду...
Слова сорвались, их уже не вернешь. Да и не хотелось возвращать.
- Я так и знал, - удовлетворенно сказал командир.
По дороге домой Петко думал: "А как к этому отнесется Натка? С ней надо бы раньше посоветоваться. Нехорошо получилось". С тревожным чувством открыл дверь квартиры, снял сапоги и тихо вошел в комнату. Натка перекладывала приданое для будущего ребенка. Глаза ее искрились, на лице блуждала улыбка. Петко хотелось сказать ей что-то особенное, ласковое, родное, но лишь бестолково топтался на месте. Она прильнула к Петко, он отвел взгляд в сторону и решил сказать все сразу, напрямик. Так легче.
- Прости меня, Натка, я дал согласие поехать на турецкую границу.
В глазах Натки застыл голубоватый ледок. Показывая на свой округлившийся живот, она прошептала:
- Как же я в таком положении поеду? Там, небось, и врача нет...
Петко посмотрел на нее и как можно ласковее сказал:
- Может быть, пока ты здесь останешься?
- Как же ты один поедешь?..
Ее ресницы задрожали, к уголкам повлажневших глаз сбежались морщинки.
Петко и Натка собрались в один день, сбегали в магазин, накупили резиновых игрушек, попрощались с Дунаем и поехали к новому месту, не ведая, что их подстерегает беда.
Случилась она в лесу. То ли от тряской дороги, то ли по другим причинам у Натки начались преждевременные роды. Она охала. У Петко перехватило дыхание: кажется, началось. Он хотел сказать ей что-то нежное, но слова вязли в губах. Велел шоферу остановить машину, взял Натку на руки и отнес в сторону. Расстелил под дубом шинель и положил Натку, прикрыв полой, чтобы было потеплее.
Она кричала от боли. Сразу заострилось обтянутое синеватой кожей лицо. Петко придерживал руками голову Натки. Пушок над ее губами был в росинках. Петко сложил вчетверо платок и осторожно провел им по уголкам ее губ, вытер виски.
Натке стало немного легче, но потом голова как-то странно откинулась, она успокоительно улыбнулась и закрыла глаза. Все.
Волна радости нахлынула на него, когда он взял в руки живой комочек. Ребенок дымился на холоде. Петко закутал его в гимнастерку, но вдруг ребенок перестал шевелиться. Петко окаменел. Стал согревать первенца своим дыханием, но ребенок был мертв.
...Вот и осиротели игрушки, лежавшие в чемодане. Он опустил глаза, чтобы не встретиться с устремленным на него в надежде взглядом Натки. А внутри все сжималось и сжималось. На какой-то миг Петко оцепенел, слепо глядя на гудящую темноту леса.
Петко сидел у могилки и думал: "Захоронил ребенка, а вот вину перед Наткой вряд ли захоронишь"...
Нелегко начинать службу на новом месте. Несколько дней он ходил по заставе встревоженный и осунувшийся. Разное приходило в голову после случившегося. Кольнула и такая мыслишка: бросить заставу, поселиться с Наткой где-нибудь на асфальтированной земле. Заслуг отца хватит и на его жизнь. "Почему я уготовил Натке такую долю, по какому праву?" Но ему самому стало неловко от таких мыслей. Он понял: совесть не позволит променять пограничную жизнь на другую. Профессия - не стул, который легко можно заменить другим.
Натка уединилась. Шторами заслонилась от света. Никого не хотела видеть. Люди понимали ее горе. Солдаты по вечерам в затененной беседке тихо пели; словно звали выходить навстречу жизни. А однажды на ее окне появились цветы - луговые, диковатые, пахнущие проволглой землей. Она покосилась на эти яркие комочки света и тепла, на волшебные полевые колокольчики и улыбнулась, улыбнулась чьей-то заботе. Горе, как и трудная дорога, в конце концов приводит к хорошим людям.
Каждое утро на окне появлялись цветы - маленькие солнца, растопляющие ее горе. Их приносили граничары, возвращающиеся с ночной службы. Натка стала понимать: в горе страшно оставаться одной. Лежачий камень обрастает мохом. А ведь камень может высечь и искры. И Натка решительно распахнула шторы...
Командир заставы сначала молча наблюдал за Петко. "Пусть перебродит". Потом не выдержал, сказал:
- Горе тебя вывернуло, как старую рукавицу. Так жить - все равно что ржаветь. А нам ржаветь некогда - дела ждут. Так что расплавляй свою горечь...
Петко призадумался: верно говорит командир. Надо ближе быть к людям. С ними всегда легче.
Петко вошел в курилку: "Присмотрюсь к пограничникам, пусть и они привыкают ко мне". Побеседовал с солдатами, поделился табачком. В основном, это были ребята из деревни. Они еще не успели привыкнуть к армейским условиям.
- "Самовар", оставь затянуться, - услышал Петко. Он посмотрел на солдата, которого назвали "самоваром". Все лицо в рыжих веснушках, сам толстенький, нос вздернут. К нижней губе приклеилась сигаретка. Действительно, он чем-то похож на медный самовар.
Парень несколько раз затягивается и, обжигая пальцы, протягивает окурок:
- Держи, "Вапцар".
Петко узнал: "Вапцаром", именем поэта-революционера Николы Вапцарова, прозвали редника Стефанова за смелость и удаль.
Пока Петко старался не замечать такого обращения их друг к другу. Было даже интересно послушать, кого как называют. Народ меток на прозвища. Одно слово - и весь характер человека, назовут - как припечатают. И ему, как офицеру, это небезынтересно.
Просидел с солдатами до боевого расчета. А потом вместе с ними пошел на границу. Пробыл почти всю ночь. После подъема уже проводил политзанятия.
- Вот так-то лучше, - говорил ему командир. - Я-то уже подумал: не потянет Петков.
Командир, видимо, успел поговорить и с Наткой. Петко увидел ее в заставской библиотеке. Она приводила в порядок книги и так была увлечена работой, что не заметила Петко. И он не стал отрывать ее от дела, сквозь стеклянную дверь смотрел на нее. Вот Натка подошла к столику, налила воды в стакан и полила крохотный цветочек, стоявший на подоконнике. Раньше его здесь не было. Значит, она посадила. Маленькие цветочки в тепле пахли - даже в коридор проникал тонкий, сладковатый аромат, чем-то напоминающий запах розоварен. Петко понял: Натка хочет разделить свою любовь и нежность на всех. Молодое сердце отходчиво.
* * *
Несколько дней и ночей на сопредельной стороне шла какая-то подозрительная возня, и все то время Петко не было дома. Он забегал к Натке лишь на несколько минут - и снова на заставу.
За дальним бугром спряталось солнце. Прошелестели и стихли дубы. Проплыл вдоль дороги тополиный пух. Небо вздыбилось, заворчало. Смолк вороний грай в дубовой роще. Насторожился миндаль с заломленными верхушками. Две его скрюченные ветки, похожие на антенны, щупали предгрозовую тишину. Пересохшие миндалины звенели, как бубенцы.
Петко посмотрел на свою квартиру и увидел Натку. Он знал: раз на границе тревожно, она не будет спать до тех пор, пока он не заглянет домой. Велик мир, а вот для Натки маленькая застава - дом родной, вмещающий все горести и радости, все очарование этого большого мира.
Вывело Петко из раздумья степенное покашливание стоявшего в дверях старшины Митева. Он шел в наряд вместе с молодыми редниками и ждал, когда ему поставят боевую задачу. Петко осмотрел экипировку. Все ладно, ничего не забыто. Старшина - парень крепкий, плечом воз столкнет. Рядом с ним щупленький редник Стефанов, с обметанным веснушками лицом и наивно распахнутыми глазами, казался ребенком. Как не тянулся, все равно шинель у него дыбилась горбом. Редник слушал приказ и шмыгал носом. Старшина недовольно косился на него. А Петко монотонно отдавал приказ. Чувствовал, что он шаблонный: и прежде так действовали наряды. А сейчас обстановка другая, в любую минуту может произойти нарушение.
Приказ отдан. Старшина просит разрешения на выход. Но Петко медлит. Потом жестом подзывает старшину, рывком отодвигает занавеску, прикрывающую схему участка.
- Все, что приказывал, отменяю. Вероятное нарушение может произойти в районе дубовой рощи, - уверенно говорит Петко. - Она близко к границе, грунт там твердый, следы трудно обнаружить. Поэтому приказываю сузить рубеж охраны. Нести службу испытанным методом.
Старшина удивился. Он никогда раньше не слышал об этом методе. Начальство сверху выдумало или сам Петко?
Петко понял: приказывает непонятно.
- Будешь все время ходить от исходного рубежа до назначенного - туда и обратно. Прослушаешь местность - идешь дальше, опять прослушаешь - и дальше. Дошел до камней, поворачивай обратно. Опять прослушаешь - двигаешься дальше.
- Теперь понял, товарищ капитан.
Петко сдвинул занавеску и, приложив руку к козырьку, хотел произнести: "Выполняйте приказ", - но сказал не по уставу:
- Берегите тишину, берегите темноту - это главное в вашей службе.
Наряд ушел в ночь. Петко заполнил пограничную книгу, просмотрел конспект очередного занятия, прильнул к окну, поглядел на свой дом. Темно. Спит. Вдруг мыльная темнота в окне растворилась. "Не спишь, родная".
Призывно зазвонил телефон. Петко взял трубку. Минуты, и ночь разбужена тревогой. Плеснула вспышкой ракета, разливая вокруг мертвенно-голубой свет.
Петко выскочил из заставы, и... Натка. К груди прижимает узелок, руки дрожат.
- И я с вами, Петко.
- Останешься здесь.