* * *
Зато в течение последовавших двенадцати лет Сервет блаженствовал в должности домашнего врача при вьенском архиепископе. Здесь и застал его выход главного труда Везалия, о котором подробно говорилось еще в предыдущей главе.
Думается, там же, во Вьене, и зародились в голове у Сервета довольно дерзкие мысли, нашедшие свое выражение в его трактате "Восстановление христианства", где он попутно изложил выстраданные им соображения о функции крови, о кровеносных сосудах и прочем. В этом труде переплелись как давно уже известные науке факты, так и все то, что открылось только ему, порывистому Сервету. Первое, и самое главное, что он отрицал, было существование Троицы и Божьего промысла надо всем живущим…
Продержав свою рукопись под спудом в течение семи с лишним лет, автор тайно опубликовал ее в количестве всего тысячи экземпляров, что, по тем временам, отнюдь не выглядело скромным тиражом.
Книга тут же была признана еретической, и Сервету пришлось спасаться бегством. Наивный, он надеялся обрести защиту у знаменитого реформатора религии Жана Кальвина, протестанта, обитавшего в швейцарской Женеве. Направляясь в Италию, где, как мы уже знаем, априори было гораздо больше интеллектуальной свободы, – Сервет устремился все же в Швейцарию. Однако протестант Кальвин перещеголял в этот раз даже самых неуступчивых католиков. Кальвин, с которым Сервет и прежде того вступал в довольно серьезные эпистолярные перепалки, приказал немедленно схватить заезжего еретика…
27 октября того же, 1553 года, обвиненный в отрицании божественности Христа, Сервет был сожжен на костре, его книга – запрещена окончательно, и уже отпечатанные экземпляры ее были также преданы показательному уничтожению.
С возмутителем спокойствия было благополучно покончено.
Казалось, сама память о Сервете и о его "вредоносном" сочинении уничтожена навсегда. Никто не посмеет даже вспомнить о мерзкой крамоле, и никто никогда не узнает о дерзкой попытке этого автора – еретика подвергнуть сомнению учение великого Галена, которого уже попытался, было, осмеять другой такой же безумец – Парацельс.
Однако из тысячного тиража запрещенного издания уцелело, по крайней мере, целых три экземпляра. Они оставались неизвестными вплоть до 1673 года, до наступления в Европе еще чуть заметных, но все-таки – уже перемен.
И вот английский анатом Томас Вартон, которому захотелось изучить редкое сочинение, в пятой книге указанного трактата вдруг обнаружил раздел о циркуляции крови. В этом месте приведено было также весьма довольно четкое описание малого круга кровообращения.
Автор указанного трактата с серьезностью утверждал, что кровь, накопившаяся в правом желудочке сердца, устремляется в легкие, где она обогащается кислородом! Каким именно образом Сервету удалось прийти к подобному умозаключению, – неизвестно.
Однако сразу же стало понятно, что этим своим утверждением он одним махом решал три неразрешенных дотоле задачи. во-первых, доказывал, что перегородка между левой и правой частями сердца – реально непроницаема. во-вторых – что в легких происходит насыщение крови чистым воздухом. В – третьих – отвергал тем самым утверждение Галена, будто артериальные вены (легочные артерии) служат исключительно для питания легких.
Таким вот образом, благодаря чистейшей случайности, спасено было от забвения замечательное открытие, сделанное человеком, беззаветно преданным большой науке, в частности – медицине.
* * *
Впрочем, во всех своих устремлениях по изучению кровеносной системы Сервет был совсем не одинок.
Известный нам Реальд Коломбо, яростный ретроград в Падуанском университете, сам являвшийся питомцем этого учебного заведения, – через некоторое время после удаления оттуда Везалия был назначен профессором анатомии в Риме.
Там, в пределах этого Вечного города, и завершилась его недолгая жизнь. Однако, на закате ее, уже в год своей кончины, словно бы стремясь реабилитировать себя в глазах потомков, Коломбо успел обнародовать свою собственную книгу, пожалуй, также явно кощунственную с точки зрения инквизиции.
Книга его носила название "Об анатомии", и в ней, независимо от покойного уже на ту пору Сервета, автор ее также высказал мысли о существовании малого круга кровообращения. От наказания еретика спасла его преждевременная смерть…
То, что идея существования малого круга кровообращения уже явственно носилась в воздухе, созрев в умах анатомов к началу XVI века, – подтверждается также деятельностью итальянского ученого Андрея Цезальпина. Он был профессором университета в Падуе, одновременно исполняя обязанности лейб-медика Папы Римского – Климента VIII.
Путь для крови по предполагаемому малому кругу описан им в его книгах "Вопросы учения перипатетиков" и "Медицинские вопросы". Цезальпин же первый употребил и выражение "циркуляция", то есть – кругооборот, применяя это слово по отношению к крови.
Весьма близко к указанной идее стоял также профессор Падуанского университета Иероним Фабрициус (ох уж эта Падуя, все медицинские проблемы так и вертелись вокруг нее!).
Ученик знаменитого в медицине профессора Габриэля Фанкони, занявший после его ухода кафедру анатомии, – Фабрициус с блеском читал лекции в нововыстроенном анатомическом театре, совмещая свою чисто педагогическую деятельность с неустанной исследовательской работой: он основательно изучил строение кровеносных сосудов, в частности – наличествующие в венах клапаны. Он, говорили, был уже совсем на расстоянии шага от того, чтобы сделать самые смелые выводы, однако ему не хватило личного мужества.
В 1574 году Фабрициус вообще оставил всякую научную деятельность, опасаясь недвусмысленных угроз со стороны инквизиции.
Глава 6. Гарвей, или круг малый и круг большой
И все же окончательно сформулировать и обосновать идею кровообращения суждено было человеку, который родился только во второй половине XVI века, в 1578 году.
Звали его Уильям Гарвей, и на свет он явился в городе Фолкстоне, в графстве Кент, что на юго-востоке Англии.
Биография Гарвея не согласуется с традиционными жизнеописаниями большинства его коллег-предшественников. Гарвей пришел в медицину совсем не из круга потомственных врачевателей, но из мира наследственных землевладельцев. Дед его, по имени Джон Гарвей, разводил у себя на землях стада тонкорунных овец. Отец же, по имени Томас, был коннозаводчиком. И это обстоятельство, каким бы оно ни казалось странным, возможно, также способствовало тому, что он пришел к раскрытию еще одной медицинской тайны…
Вся семья этого страстного любителя лошадей была многодетной даже по тем, уже очень далеким от нас, действительно – строго патриархальным временам.
Надо сразу заметить, что способности его малолетнего сынишки Уильяма показались мистеру Томасу настолько разительными, что его, одиннадцатилетнего, без раздумий отвез он в Кентерберийскую королевскую школу, где малышу выпадала возможность получить прекрасную подготовку, в частности, – в латинском и древнегреческом языках. Эта подготовка позволила юному Гарвею с успехом продолжить затем учебу в Кембриджском университете, основанном еще в XIII столетии.
Там ему предстояло изучать медицину. Курс учебы для будущего врача был рассчитан на довольно длительный – шестилетний срок.
Однако, усилий столь продолжительного ученья вдали от семьи молодой Уильям не вынес. Он серьезно заболел, а когда выздоровел, то продолжать образование его отправили на юг, в благословенную Италию. А именно, в знаменитый Падуанский университет, слава которого все разрасталась и разрасталась.
Что ж, таковой была судьба этого замечательного города, что с ним оказались связанными имена многих выдающихся личностей, а также важнейшие события, в частности, – в области медицины. Уехал молодой Гарвей где-то то ли в конце 1599 года, то ли уже в начале 1600.
Среди учителей Падуанского университета, в первую очередь, следует назвать уже более или менее известного нам Иеронима Фабрициуса, а также знаменитого ученого Галилео Галилея, который, начиная с 1592 года, читал там лекции по математике, механике и прочим, весьма актуальным для университета предметам. Кстати, свое собственное образование в Пизанском университете Галилей начинал также с изучения азов медицины, от которой, однако, вскоре отошел. Очевидно, уже сказывался объем накопившихся в мире различных знаний, неподвластных для глубокого изучения одному, даже самому гениальному человеку.
В Падуанском университете все еще дышало памятью о великом ученом Везалии, на ту пору уже умершем. Его правота, особенно в отношении анатомических знаний, была уже давно совершившимся фактом.
Учение же Галена сдавало позицию за позицией.
Завершив свое образование, Гарвей блестяще выдержал и своеобразный экзамен, предусмотренный тогдашним университетским уставом. В 1602 году ему пришлось публично отвечать на массу всевозможных каверзных вопросов, задаваемых изощренными в медицинской науке профессорами.
Раздувая широкие мантии, победно вскидывая свои, седые или же совершенно лысые головы, прикрытые лишь широкими четырехугольными беретами с длинными свисающими кистями, ученые мужи старались перещеголять друг друга в замысловатости предлагаемых ими вопросов.
Он же, Гарвей, раскрасневшийся, весь в пылу молодого азарта, несмотря на свою хваленую британскую респектабельность, – начинал отвечать, даже не дослушав, как следует, уже прозвучавший вопрос.
Все ответы экзаменовавшегося англичанина были признаны превосходными. И ему, такому еще молодому, единодушно присудили право именоваться доктором медицины, получить столь желанный берет, тяжеленную книгу и собственную печать.
Это был великий успех, после которого можно было вести вполне безбедную жизнь на земле воистину благословенной Италии, навсегда связав свою судьбу с ее университетами, позабыв о туманном своем Альбионе.
Однако Гарвея что-то неудержимо влекло на родину.
Возвратясь назад в Англию, он без малейшего промедления подтвердил свой чужеземный диплом в Кембриджском университете, затем сдал все потребовавшиеся от него экзамены в Лондоне, что давало ему права незамедлительно приступить к занятию врачебной практикой.
Указанные события происходили уже в 1603 году, а в середине следующего, 1604, после сдачи еще одних экзаменов, Гарвей был избран сначала кандидатом в члены Королевской коллегии врачей, а, по истечении трехлетнего периода, удостоился звания и действительного ее члена (1607). В упомянутой коллегии его вскоре поставили во главе кафедры анатомии и хирургии, что, безусловно, свидетельствовало о его личном, непререкаемо высоком авторитете.
Оставался он в этой должности уже до самой смерти.
Прошло еще два непростых года, – и Гарвей, уже женатый, весьма солидный джентльмен, занимает пост сначала младшего, а впоследствии главного врача столичной лондонской больницы святого Варфоломея, на ту пору насчитывавшей уже около пятисот лет и всегда возглавляемой самыми авторитетными во всей Англии, довольно крупными специалистами. Здесь он проработал свыше тридцати лет, пока позволяло состояние его здоровья и пока вконец не иссякли его научные дерзания.
Ко всему сказанному следует добавить еще и то, что исполнение всех перечисленных должностей Гарвей весьма успешно совмещал с довольно обширной частной практикой. А среди его пациентов насчитывалось немало самых выдающихся его современников.
Кстати – на протяжении довольно длительного времени он был также лейб-медиком английских королей: Иакова I и Карла I.
Конечно, как уже можно догадываться, на всех перечисленных поприщах Гарвей проявлял себя выдающимся профессионалом.
Однако не по причине всех этих заслуг вошел он в мировую историю. Параллельно с практической врачебной деятельностью, Гарвей внимательно изучал мир животных, особенно – работу их сердца, анатомию кровеносных сосудов, сам процесс движения крови. Он на практике подтверждал изречение одного своего знаменитого пациента, философа и естествоиспытателя Френсиса Бэкона, который считал, что "все медицинское (читай "врачебное") искусство состоит исключительно в одной наблюдательности".
Эти наблюдения, в сочетании с научными знаниями и аналитическим складом ума, не могли не принести своих зримых плодов. Гарвею, начиная с его самого раннего детства, помнились семейные предания об обильных овечьих отарах, выпестованных еще его дедом, Джоном Гарвеем.
Все овцы в стаде сильно страдали от расплодившихся на обширных пастбищах змей. Незначительное количество змеиного яда, попавшее в тело ужаленного животного, вызывало сильнейшие изменения в его внутренних органах. Оно как-то мгновенно поражало мозг и, в конце концов, вызывало мучительную гибель животного, укушенного змеей.
Почему?
Дед постоянно и сильно расстраивался, наблюдая все это и неся к тому же значительные материальные убытки. Но ни от кого он не мог получить удовлетворительного ответа на свои недоуменные вопросы: почему, скажем, у пострадавшей овечки не отваливается нога, хвост, которых также коснулось неукротимое змеиное жало, зато сильно и сразу же страдает мозг, даже останавливается сердце?
Непонятно!..
Что же, рассуждал теперь его внук, это могло происходить только лишь потому, что яд мгновенно распространяется по всему его телу. А распространяться он может лишь током крови…
Значит, вся кровь, которая наличествует в организме, в теле живого существа, – каким-то образом мгновенно добирается до самых отдаленных его участков?
Почему происходит все именно так?
Под воздействием какой непонятной силы?
Неужели – при помощи одного только сердца? Этого, этого… вроде, какого-то природного насоса?
Но почему на этот счет не имеется прямых указаний не только у Галена, но даже и у Везалия?..
Свое предположение опытный доктор Гарвей неоднократно подтверждал экспериментально – на специально отобранных им животных. Более того, путем всяческих хитроумных приемов, ему удалось даже доподлинно вычислить количество жидкости, проскальзывающей через сердце испытуемого животного. Исключительно тщательные подсчеты показали сверхточно, что в течение всего лишь какого-нибудь получаса этот, не знающий ни малейшего отдыха, природный насос способен перекачать массу, равную по весу всему животному…
Он продолжал повторять подсчеты, а они неизменно показывали одно и то же. Все эти данные, в свою очередь, означали, что предположение Галена о самоуничтожении крови на периферии тела, предположение, против которого не возражал и великий Везалий, – на самом деле ошибочно, что оно не выдерживает никакой решительно критики.
Ширился круг изучаемых материалов, крепло и его собственное понимание, в чем заключается функция крови и как осуществляется ее перемещение в живом организме, – а доктор Гарвей все еще никак не осмеливался заявить об этом публично.
Его сомнения возрастали с какой-то неудержимой силой…
Как, все чаще и чаще думалось ему, можно заявлять о чем-то подобном, когда у тебя перед глазами маячит пример великого Везалия? Даже Везалию так и не удалось, как следует узнать, что все его анатомические поправки нисколько не грешат против громадной анатомической истины!
"Как, – мигом завизжат, завоют блюстители чистоты медицинской науки, – да разве ж Гарвей мудрее самого Гиппократа, Галена, Авиценны? Никто ведь из этих достойнейших мужей науки даже не догадывался о чем-то подобном, а вот он, Уильям Гарвей, – подумал и догадался сразу же…"
– И правда, – мыслилось ему, – великий Везалий, получается, даже само описание сердца поместил в другой книге, а не в той, в которой дал описание кровеносных сосудов… Он действовал, как будто ослепленный какой-то инерцией мышления…
А если не только инерцией?
А если у него имелось другое, более веское мнение, которого он просто не успел еще обнародовать?..
И все для Гарвея начиналось сначала.
Однако надо было когда-нибудь да отважиться…
* * *
Результаты своих длительных и неустанных наблюдений и свои собственные выводы он изложил в прочитанной им 16 апреля 1618 года лекции, резюме которой заключалось всего лишь в нескольких фразах.
Кровь в любом, даже высокоорганизованном организме, движется по двум замкнутым кругам: по более краткому, иначе МАЛОМУ, который пролегает через два легких, где кровь обогащается кислородом, и по более длинному, иначе БОЛЬШОМУ, который пролегает через все уже тело, доставляя туда кислород и разные питательные вещества. Один из этих кругов, более краткий, иначе – малый, начинается в правом желудочке сердца, а заканчивается в левом предсердии, тогда как другой, более длинный, иначе – большой, берет свое начало в левом желудочке, а завершается в правом предсердии!
Это было первое сообщение о новом открытии, после которого Гарвей взял как бы вынужденный, даже продолжительный тайм-аут, предоставив своим современникам взвесить значение сделанных им предварительных, однако каких-то воистину дерзких выводов.
Окончательные же выводы ученый опубликовал лишь в 1628 году, в своем сочинении "Анатомические исследования о движении сердца и крови у животных", которое появилось даже не в Англии, но в германском Франкфурте-на-Майне. Как свидетельствует уже само название четко обозначенного им сочинения, на его страницах вроде бы даже ничего и не говорится о человеке, но только исключительно о животных.
И все же это был окончательный удар по анатомическим знаниям, выстроенным уже давно почившим Галеном. Гарвей всесторонне доказывал, что сердце является мощным насосом, этаким мышечным мешком, снабженным клапанами, сокращение которого нагнетает кровь в кровеносную систему. Он ничего не объяснял при этом, никаких деталей всего этого процесса – каким именно образом выходящая из сердца артериальная кровь оказывается вдруг прямо в венах…