Одному небу известно, чем занимались все это время князь Кадеша и его союзники. Они могли бы выиграть битву, если бы послали разведчиков дальше по Арунской дороге или вовремя подтянули подкрепления, чтобы встретить Тутмоса, едва он выбрался из прохода. Быть может, они решили, что ни один сколько-нибудь разумный солдат не рискнет пойти по Арунской дороге, такой узкой и такой удобной для засады. А может быть, они рассчитывали на крепкие стены Мегиддо, ибо, когда на следующее утро Тутмос повел в атаку колесницы, они отступили почти без сопротивления. "В ужасе они бежали к Мегиддо, бросая коней и колесницы из золота и серебра, и люди втаскивали их в город, хватая за платье".
Египтяне обожают грубоватые комические сценки такого рода, в тех случаях, когда юмор обращен на противника; картинка, изображающая, как могущественного князя Кадеша втаскивают за шиворот на стены Мегиддо, довольно забавна. Но то, что произошло после этого, оказалось вовсе не забавным, и Танини, армейский писец, отмечает с горечью: "Теперь, если бы только армия его величества не обратила сердца свои к добыче, брошенной врагом, она захватила бы Мегиддо в тот самый момент!" Но вид брошенных коней (еще необычной и очень ценной добычи) и раззолоченного снаряжения союзников – это для египетских солдат было слишком. Они честно принесли добычу царю, но Тутмос остался безутешен. Он звал армию к победе: "Захват Мегиддо – это захват тысячи городов!"
Так что египетским войскам пришлось расплачиваться за свою жадность тяготами долгой, семимесячной осады. Они вырубили все деревья вокруг города и построили вокруг него стену. Нерадивые бунтовщики не готовились к осаде. Урожай остался на полях, и их пустые желудки, должно быть, ощущали еще большую пустоту, когда осажденные смотрели со стен, как египтяне собирают их урожай. Голод в конце концов взял свое: "презренные азиаты" взмолились о мире.
Однако князь Кадеша каким-то образом ухитрился пробраться под покровом ночи через внутренние и внешние стены и удрать; трудно представить как, но он это сделал. Несмотря на эту крупную неудачу, Тутмос проявил удивительную снисходительность к побежденным. Естественно, он забрал большую часть их имущества, но, как один знаменитый американский генерал, он позволил плененным князькам вернуться домой. "Затем мое величество дал им позволение вернуться в их города. Они все уехали на ослах, так что я мог забрать их лошадей".
При побеге князь Кадеша был вынужден в спешке оставить в городе семью; а может быть, этот "павший" не слишком дорожил семейными узами или с уверенностью положился на милосердие Тутмоса. Его надежды оправдались. Тутмос взял их заложниками, но не причинил вреда. Попасть в плен к Тутмосу было безопаснее, чем к большинству европейских завоевателей.
Очистив от бунтовщиков город Мегиддо и взяв богатую добычу, Тутмос вновь выступил в поход, на этот раз на север, к Ливану. Он покорил там еще три города и построил крепость, оставив сильный гарнизон. Сезон кончался, ждали дождей. Тутмос повернул на юг к Египту, но не забыл о политическом маневре, не менее эффективном, чем его военные подвиги. Он назначил в завоеванные страны новых вождей, чтобы заменить мятежных князей. Сыновей новых правителей хитрый царь забрал с собой в Египет. Писец объясняет: "Теперь, если кто-нибудь из этих князей умирал, его величество ставит сына на его место". Наследники азиатских правителей служили заложниками, гарантируя лояльность отцов, а когда наступала их очередь править вассальными городами, они уже были египтянами по обычаям, языку и симпатиям, отождествляя себя скорее с культурными египтянами, среди которых воспитывались с детства, чем с собственными скромными подданными. Это был мастерский ход и первый зафиксированный в истории пример подобной практики, хотя позднейшие завоеватели находили его столь же полезным.
Фивы торжественно отпраздновали возвращение царя, и Амон имел все причины радоваться: он получил львиную долю добычи. Не только золото и драгоценности, но и земли в завоеванном Ливане отошли богу, вместе со скотом, который на них пасся, и с рабами, которые за скотом ухаживали.
В следующем году Тутмос снова уезжает – легкая прогулка по завоеванным территориям для проверки князей, которых он оставил у власти. Коллективная память азиатских вождей не пострадала, они спешили к нему с данью и уверениями в неизменной преданности. Прибыли также дары от царя Ассирии, тогда еще молодой нации на пороге позднейшей мощи. Египтяне попросту записали эти дары, как и подарки от более могущественных правителей, как дань. Если бы ассирийский путешественник мог достичь Египта и был бы в состоянии прочесть карнакские надписи (что маловероятно), он едва ли смог бы их опровергнуть.
Энергичный царь работал теперь по графику, которого придерживался всю оставшуюся жизнь: полгода в походе, другие полгода в Фивах, организуя, строя и проверяя то, что было сделано в его отсутствие. Армия выступала из Египта после весеннего сбора урожая, который в этой стране наступает раньше, чем в других регионах Ближнего Востока, и прибывала в Сирию как раз вовремя, чтобы собрать созревшее зерно на полях врага. С приближением дождливого сезона Тутмос поворачивал домой, возвращаясь в Фивы где-то в октябре.
Третью и четвертую военную кампанию Тутмос посвятил консолидации территорий, уже завоеванных. Записи о третьей кампании в Карнаке довольно живописны, хотя о великих битвах ничего не говорится; вместо них на стенах изображены длинные ряды растений, которые по царскому приказу были привезены в Египет из Сирии. Это предполагает некоторую любознательность со стороны Тутмоса, и нам хотелось бы знать, какие предметы, кроме ботаники, привлекали его интерес. Но записи мало касаются этой привлекательной черты характера фараона; для летописцев завоевания были более драматической темой, чем ученые занятия.
В ранних походах Тутмоса мы можем заметить лейтмотив, который с годами звучит все более отчетливо. Главным противником в Мегиддо, вождем враждебной коалиции был князь города Кадеша. Египтяне ни разу не назвали его по имени по причинам, которые мы разъяснили выше, но он был умный и хитрый враг, своего рода постоянный гвоздь в троне Тутмоса. Мы помним, что успешная осада Мегиддо не позволила поймать увертливую птичку; князь упорхнул, оставив семью в руках Тутмоса. В следующие пять лет Тутмос должен был уразуметь, что ему придется в конце концов покорить Кадеш и его князя, но он не был больше порывистым юношей, который когда-то провел свою армию через опасный проход Аруны. В пятом походе он покорил прибрежные города Финикии, до той поры нетронутые. Этот ход был частью большой стратегии: Тутмос не мог наступать на север, на Кадеш, имея в тылу потенциальную финикийскую угрозу. Он предусмотрительно обошел южный берег и ударил с моря на богатые северные царства Финикии. Две великие битвы – и побережье оказалось в его руках: прочие вожди прислали письма с выражением покорности. Тутмос вернулся домой морем, первая часть его долгосрочных планов была завершена. Следующая кампания была направлена против города Кадеша.
Кадеш был крепкий орешек, даже для Тутмоса III. Город был полностью окружен водой: реками с двух сторон и каналом с третьей. Крепостные рвы и мощные стены делали его, быть может, сильнейшей крепостью во всей Сирии. Тутмос обложил город и взял его. Благодаря материалистическим склонностям писца, который описывал этот поход, это примерно все, что мы можем сказать о битве за Кадеш. Аменемхаб, доверенный офицер Тутмоса, был там. Но поскольку его мемуары были предназначены для стен его гробницы, они, естественно, посвящены прежде всего храбрости Аменемхаба. Мы можем лишь заключить, что в этом эпизоде он не проявил особой храбрости.
А что случилось с противником, с "павшим" из Кадеша?
Записи молчат об этом как проклятые. Очевидно, князь Кадеша повторил свой прежний подвиг и удрал из осажденного города. Он был, несомненно, ведущим пропагандистом школы мысли, определяемой лозунгом: "Дерись и беги!" Мы еще не услышали о его конце.
Тутмос считал главной целью своего похода взятие Кадеша, а не его князя, ибо фараон перешел к следующей стадии поистине амбициозного плана. Грезил ли он о конечной цели с детства или узрел ее, когда его победоносная армия прошла, почти без сопротивления, через горы, мы не знаем. То была мечта, достойная завоевателя, и она имела прецедент. Его дед, Тутмос I, к которому он относился не только с сыновним уважением, но и с восхищением одного блестящего солдата перед другим, когда-то привел свои армии на берега Евфрата – этой странной "обратной" реки, которая текла с севера на юг, вместо того чтобы течь нормальным, привычным образом. Мысли, вертящиеся вокруг обращенной реки, начали преследовать Тутмоса III.
Но между ним и Евфратом лежало крупное препятствие – не шаткая коалиция мелких городов-государств, но могущественная империя – царство Митанни, или Нахарин.
Царство Митанни остается одной из нераскрытых тайн ближневосточной археологии. Конечно, мы знаем, что оно там было, чего нельзя было сказать еще столетие назад. Но его столица, известная как Вассуканни, так и не была найдена, а его язык еще не до конца понят. Большую часть того, что мы знаем об этой цветущей стране, одной из полудюжины великих держав 2-го тысячелетия до н. э., мы почерпнули из хроник других наций. В течение XV столетия до Рождества Христова группа воинов, обучавших и разводивших лошадей, пришла с какой-то неизвестной страны в дальней Азии и покорила туземные народы области близ верхнего течения Евфрата. Эти "кавалеристы" говорили на индоевропейском языке, и боги, которым они поклонялись, были связаны с божествами Индии – Митрой, Индрой, Варуной. На пике своего развития царство Нахарин простиралось от Загра до Средиземноморья и от озера Ван до Ашшура. Интересы его, естественно, простирались и на ту часть Северной Сирии, которая лежала близ ее границ.
Таковы были люди, с которыми собирался воевать Тутмос III теперь. Атака на Митанни не была откровенной агрессией, царь этой страны поддерживал коалицию сирийских вождей, которая была раздавлена в битве при Мегиддо. Однако едва ли Тутмос беспокоился об оправданиях.
Прежде чем начать эту величайшую битву, Тутмос принял все меры предосторожности, гарантирующие успех. Он провел в Сирии целый год, чтобы убедиться, что завоеванные территории были под надежным контролем, и еще год в Египте, занимаясь непосредственно подготовкой похода. В 1457 г. до н. э. он выступил.
Одна маленькая деталь в ходе этой знаменитой кампании показывает и предусмотрительность Тутмоса, и его уверенность в себе. В Библе, на финикийском берегу, он приказал построить лодки из знаменитого кедра. Погруженные на повозки, запряженные быками, "они путешествовали перед моим величеством, чтобы пересечь ту великую реку, которая лежит между этой чужой страной и Нахарином". Река – это, конечно, Евфрат, и бедные быки, должно быть, не скучали на всем пути от Финикии.
Сензар, Алеппо, Карсемиш – один за другим города Северной Сирии пали или прислали письма с выражением покорности. Репутация Тутмоса, очевидно, предшествовала ему. Царь Нахарина бежал, оставив свою страну огню и мечу. Тутмос форсировал реку на своих кедровых лодках и опустошил Нахарин, уведя народ в египетский плен. Достигнув реки, он воздвиг стелу, объявляющую о его доблести, рядом со стелой своего деда Тутмоса I. Теперь он имел другую стелу на противоположном берегу в память о самых дальних пределах, достигнутых победоносными армиями Египта.
Тутмос, должно быть, купался в лучах славы, поворачивая обратно в Египет и завоевывая по пути все новые города. По иронии судьбы, он едва избежал катастрофы в момент высочайшего триумфа; жизнь фараона была спасена только благодаря быстрым действиям преданного Аменемхаба. То был один из величайших моментов в его жизни, и он вспоминает его с живостью, даже когда, стариком, рассказывает о своих деяниях терпеливому писцу, который должен запечатлеть их для вечности. Одним из городов, которые Тутмос покорил по пути домой, был городок Ний. После битвы за Ний возник слух, что поблизости пасется стадо слонов, и царь решил сделать привал и отдохнуть. В стаде, на которое египтяне начали охоту, оказалось 120 животных, и один слон – "самый большой", как говорит скромный Аменемхаб, – напал на Тутмоса. Стоя в воде между двумя камнями, генерал втиснулся между царем и слоном и отрубил животному "руку". Он был награжден золотом… и новым платьем. Очень кстати. Слон в реке мог поднять немалую волну, а если Аменемхаб действительно отрубил ему хобот, то не только вода намочила его полотняную юбку.
Из-за "иссушенной души древнего бюрократа", который описывал военные походы, сидя в Карнаке, мы знаем только об этом опасном эпизоде в биографии царя. Эпитеты принадлежат Брэстеду, который с горечью добавляет, что древний летописец "и не мечтал о том, как жадно будущие века будут изучать его скудные отрывки". Конечно, Тутмос получил свою долю опасностей и ранений; он никогда не вел свои полки, оставаясь в тылу. Но миф о неуязвимом царе, облаченном в броню своей божественности, никогда не подвергается сомнению в официальных записях.
Можно предположить, что теперь Тутмос мог бы спокойно почивать на лаврах. Десять лет он проводил половину времени в походах, он раздвинул пределы империи дальше, чем любой царь, когда-либо правивший Египтом, и добыча, притекавшая в Фивы, слепила глаза любопытного населения. Он расширил храмы и построил новые, он посылал караваны в Пунт и в Судан и получал дары от вавилонян и хеттов.
Но завоеванные страны были покорены слишком недавно, чтобы легко сносить иго, и Тутмос должен был либо охранять свою империю, либо отказаться от нее. Перед ним лежало еще 20 лет жизни, и за это время он предпринял еще девять военных походов. Не нужно думать, что это было ему неприятно; по склонностям и привычкам Тутмос мог предпочитать военный лагерь дворцовым залам столицы с роскошью – и с их скучным кругом церемониальных обязанностей. Он имел штаб, хорошо подготовленный и преданный: Танини, писец, который описывал подвиги его величества; Аменемхаб, доверенный генерал, спасший его от слона; Интеф, князь Тиниса, который готовил царские апартаменты (в шатре или в завоеванном дворце) к ночлегу; Джхути, князь и полководец, который захватил Яффу с помощью трюка из "1001 ночи", если можно верить более поздней легенде. Солдаты Джхути проникли в город, спрятанные в огромных винных кувшинах, навьюченных на ослов, и стали предшественниками не только троянского коня, но и Али-Бабы. Рассказ, может быть, выдуман, но не выдуман Джхути. Его гробница была найдена, найдено и красивое золотое блюдо с его именем и титулами, которым его наградил Тутмос за одно из славных деяний – быть может, за взятие Яффы?
С такими приближенными Тутмос мог предпринять многое. И он мог быть совершенно спокоен за благоденствие Двух Земель, ибо там он оставлял доверенного слугу, визиря (чати), человека по имени Рехмир.
Гробница Рехмира сегодня является одной из достопримечательностей Фив. Она находится на холме Шейх Абд-эль-Курнах, на западном берегу Нила, где похоронено много вельмож империи. Стенные росписи гробницы показывают нам в блестящих подробностях, как богата и изысканна была жизнь вельможи того имперского века. Гробница дает также интересный список обязанностей визиря. И каких обязанностей! Визирь отвечал за все. Он сам по себе был целым кабинетом министров. Министром иностранных дел, принимающим послов и проверяющим дань в отсутствие фараона. Министром финансов, поскольку главный казначей подчинялся ему и он нес ответственность за налоги. Министром внутренних дел и сельского хозяйства, надзирающим за водоснабжением, пахотой и каналами. Министром юстиции и главным судьей. Военным министром, контролирующим и армию, и флот. Министром труда, регулярно инспектировавшим всех царских ремесленников, от краснодеревщиков до скульпторов. В свободное время визирь выполнял несколько других функций: он был мэром и шефом полиции столичного города, он также начальствовал над королевскими вестниками и телохранителями. Надписи в гробнице Рехмира перечисляют все эти и другие функции; затем, просто на случай, если что-то забыто, добавляется: "Пусть каждый начальник, от первого до последнего, придет в приемную визиря посоветоваться с ним".
Росписи на стенах гробницы показывают Рехмира при исполнении этих обременительных обязанностей, которые, очевидно, занимали не все время, ибо мы видим оживленную сцену праздника в доме вельможи, где вино льется рекой и гости наслаждаются его действием. Поскольку назначение на пост визиря было высшей точкой в жизни Рехмира, естественно, что его формальное введение в должность стало темой другого рельефа.
Здесь Тутмос III изображен на троне. Перед ним стоит новый визирь, внимая наставлениям фараона. Это трезвые инструкции, которые, вероятно, были так же важны, как торжественная присяга. "Взгляни на должность визиря, – начинает Тутмос, – и будь бдителен во всем, что делает визирь". Первая обязанность визиря – вершить правосудие. "Пристрастность – это оскорбление бога. Вот тебе приказ, ты будешь действовать соответственно. Ты будешь смотреть на того, кого знаешь, так же, как на того, кого не знаешь; на того, кто имеет доступ к твоей персоне, так же, как на того, кто далек от твоего дома".
Если Рехмир относился к своим обязанностям всерьез, его положение как судьи было, вероятно, самым ответственным. Он, по доверенности, отправлял правосудие, которое стояло выше суда смертных; перед ним 40 кожаных кнутов, которые были символами наказания, которое он мог назначать по выбору. Долгое время эти 40 нарисованных предметов считались свитками, содержащими тексты свода законов, на основе которых принимал решения визирь; и как текли у египтологов слюнки в надежде найти когда-нибудь такие свитки! Но, как ни странно, египтяне не имели свода законов. Другие народы Ближнего Востока имели; наиболее известны законы Хаммурапи, но в том же регионе есть и более ранние примеры. Хотя, возможно, вовсе не странно, что у египтян, насколько нам известно, не было кодифицированного права. Ведь приговоры царя-бога и его доверенных слуг исходили, по определению, прямо с небес.
Рехмир подразумевает в своих текстах, что Тутмос тщательно контролировал своих подчиненных; если так, то он, очевидно, был доволен, ибо оставлял на них управление Египтом каждые полгода, когда решал свои военные задачи. Большинство последних девяти походов царя были инспекционными поездками, мягко напоминавшими сирийским династам, что, хоть они и далеко от Египта географически, всего лишь дни отделяют их от всевидящего ока и всемогущей длани фараона. Десятая военная кампания должна была быть посвящена более серьезной проблеме – возрождению оппозиции царя Нахарина и его союзников. Военные действия, которые предпринял по этому случаю Тутмос, обескуражили гордых сирийских князей на много лет вперед. Даже в относительно мирных инспекционных поездках Тутмос поддерживал высокий уровень эффективности. Гавани постоянно снабжались припасами, в гарнизонах шло обучение войск. Дань продолжала притекать, пополняя сокровищницы царя и богов.