Когда Акбар выступал в поход "под предлогом участия в охоте", это выглядело настолько внушительно, что большинство оппонентов предпочитало придержать языки. Излюбленным способом охоты у Моголов был так называемый камаргах, или круговая облава, для участия в которой привлекались значительные воинские соединения. Способ этот ценили и Чингисхан, и Тимур, главным образом за то, что он обладал качествами военной тренировки. Солдаты, используемые как загонщики, образовывали огромный круг и, сужая его, медленно продвигались по направлению к центру. В 1567 году по случаю такой охоты пятьдесят тысяч загонщиков окружили площадь диаметром в шестьдесят миль; загонщики в течение месяца постепенно добились того, что все животные, главным образом олени, оказались окруженными на площади диаметром всего в четыре мили. Акбар въехал верхом в этот круг. Императора сопровождало несколько человек придворных, но охотился он в одиночку, используя в качестве оружия попеременно лук и стрелы, меч, копье, мушкет и даже аркан. Круг оставался замкнутым, и на этой стадии охоты сложнее всего было не дать животным вырваться за его пределы: Джаухар и его друзья упустили нескольких на своем участке линии во время охоты, устроенной шахом Тахмаспом для Хумаюна, и на них был наложен штраф – по коню и по золотой монете за каждого убежавшего оленя. В определенное время на место цепи людей ставили плетеные ограждения. В 1567 году Акбар охотился в течение пяти дней, после чего наступила очередь придворных, которых потом сменили дворцовые слуги; последними получили право на охоту военные всех родов войск, принимавшие участие в облаве. Причем такая многолюдная охота порой оказывалась занятием весьма опасным, и Абу-ль-Фазл сообщает по меньшей мере о двух случаях, когда, пользуясь общей неразберихой, люди сводили между собой личные счеты. Как только простые солдаты убивали свою долю добычи, наступал традиционный для священнослужителей момент просить пощады для остальных животных. Впрочем, во время одной такой охоты, перед началом массовой бойни, Акбар, который как раз тогда увлекался мистическими опытами, вдруг приказал отпустить всех загнанных животных невредимыми. Подобное внезапное отвращение к убийству никого бы не удивило сейчас, но, безусловно, показалось странным боевым соратникам Акбара.
Сам Акбар больше всего любил охоту с так называемым "индийским леопардом", то есть гепардом. Первого гепарда он получил в подарок, когда вместе с отцом прибыл в Хиндустан в 1555 году. Акбар очень привязался к "этому необыкновенному животному". Гепардов содержали в особых ямах или клетках из прутьев, причем через месяц или два они приучались слушаться своего хозяина, их можно было свободно отпускать на охоту за оленем, которого они убивали, а потом возвращались к хозяину, как возвращается ловчий сокол. Акбар занимался своими гепардами очень серьезно. Они были разделены на восемь разрядов, их мясной рацион распределялся соответственно. На них надевали безрукавки, украшенные драгоценными камнями, а во время выезда на охоту они восседали с завязанными глазами на красивых коврах. На то, какой гепард сразит больше оленей за день, заключались пари, и гепард, перепрыгнувший в 1572 году широкий овраг, чтобы схватить оленя, был возведен в ранг главы гепардов, и во время торжественной процессии по этому случаю перед ним несли барабан и били в него.
Охота была субституцией войны как для тех, кто охотился, так и для тех, на кого охотились. При отлове диких слонов, пешей охоте на тигра, заключении пари в окружении свободных гепардов и участии в общей потасовке после окончания камаргаха, она нередко становилась такой же опасной, как и война. Даже в пятьдесят четыре года Акбар имел безрассудство однажды лунной ночью схватить за рога оленя-самца, тот сбил императора на землю и ранил рогом в мошонку. Акбар болел два месяца, и Абу-ль-Фазл удостоился высокой чести прикладывать бальзам к этой самой интимной из ран.
Наиболее неспокойными областями быстро растущей империи Акбара были земли к востоку от Бихара и Бенгалии и к западу от Кабула. Бихаром и Бенгалией вплоть до своей смерти в 1572 году управлял афганец Сулейман Каррани, который попросил у Акбара достаточно свободную форму вассальной зависимости, и Акбар с этим согласился. В беспорядки, возникшие после смерти Сулеймана, Акбар вмешался обычным способом, и в 1575 году обе провинции были завоеваны и стали частью империи Моголов. Впрочем, Бенгалию пришлось позже еще несколько раз завоевывать заново, так как составлявшие там большинство населения афганцы возмущались против Моголов, вытеснивших из Дели представителя афганской династии Шер-шаха. Вокруг Кабула шла напоминающая о днях молодости Бабура нескончаемая семейная распря между сводным братом Акбара Хакимом и его двоюродными братьями Сулейманом и Шахрухом. Сама по себе распря эта не имела особого значения, но Хаким, как брат Акбара, был единственным возможным претендентом на трон, и постоянно существовала опасность, что недовольные сплотятся вокруг него для более серьезного восстания. Армии Акбара должны были готовиться к решающему выступлению и на запад, и на восток во имя сохранения статус-кво. Кульминация наступила в 1580 году, когда оба фланга объединились против центра. Хаким захватил Пенджаб и осадил Лахор; одновременно он был провозглашен императором Бенгалии. Два мятежа сразу представляли наиболее сильную угрозу империи Моголов со времен первых дней после смерти Хумаюна, но Акбар был в состоянии подавить оба. В соответствии со своей постоянной политикой он обошелся с бунтовщиками достаточно снисходительно с той целью, чтобы их сторонники вели себя мирно в пределах империи.
Акбар распространял свою экспансию и на юг. Он постепенно усиливал свой контроль над Мальвой. В 1572 году отобрал Гондвану у ее замечательно храброй королевы-воительницы рани Дургавати, а в 1573-м завоевал Гуджарат. И возможно, наиболее значительным аспектом его политики следует считать постоянное усиление влияния в Раджастхане. Акбар правильно понимал особую важность Раджастхана для своего плана объединить две религиозные общности Хиндустана в одну нацию. Можно сказать, что Раджастхан представлял и представляет сейчас самый дух Древней Индии как оплота индуизма. То была единственная часть субконтинента, не считая самой южной его оконечности, которая оставалась почти полностью индуистской после пяти веков мусульманского господства. Суровые пустыни региона и знаменитый воинский дух раджпутов удерживали мусульманских султанов от завоевания Раджастхана.
Акбар поступал более хитро, распространяя свое влияние на эти земли путем браков с дочерьми местных правителей, в то время как его войска то и дело захватывали различные крепости на восточных границах территории. Но поперек дороги ему встал гордый отказ правителя из династии Рана в Меваре, главы старшего королевского дома во всем Раджастхане, вести с ним какие бы то ни было дела. Клан Рана владел своей столицей, большой крепостью Читор, почти без перерыва восемь столетий. История ведет их происхождение от некоего Баппы, обосновавшегося там в 728 году, легенда возводит этот род к богу Раме, а через него к самому Солнцу. Тогдашний правитель из этой династии носил имя Удай Сингх и был главной фигурой индуизма в северной Индии, так же как Акбар к тому времени мог считаться главной фигурой для мусульман. Положение осложнилось и тем, что Рана открыто выражал свое презрение радже Амбера за то, что тот унизил себя, отдав дочь в гарем Могола. Столкновение было неизбежно, и Акбар решил выступить на Читор.
Удай Сингх в этой ситуации повел себя в стиле, совершенно несвойственном традиционному представлению о раджпутах, известных в истории тем, что они предпочитали смерть бесчестью. Прослышав о планах Акбара, он оставил Читор под защитой восьми тысяч раджпутов во главе с отменным военачальником, а сам вместе с семьей укрылся в безопасном месте среди холмов. Эта акция навлекла на голову Удай Сингха поношения романтически настроенных историографов в выражениях типа "трусливый царевич", "недостойный сын благородного государя", "вечный позор", "унижение для своего народа" и даже "выродок", как сказано в анналах Раджастхана. Но то было тактическое отступление, которое совершил бы любой современный генерал при подобных обстоятельствах. Читор имел репутацию неприступной крепости, но на деле это было не так. Им овладел Алауддин в 1303 году, а сравнительно незадолго до описываемых событий, в 1535 году, его захватил султан Гуджарата Бахадур. Можно спорить по поводу того, что Удай Сингх не мог бы – или не захотел бы? – взглянуть на проблему глазами современных военачальников, и что он, по сути дела, предоставил восьми тысячам раджпутов возможность погибнуть в порыве традиционной храбрости отчаяния. Однако он оставил в Читоре достаточно продовольствия, чтобы кормить гарнизон в течение нескольких лет, и приказал опустошить всю округу в радиусе многих миль, чтобы моголы не могли использовать местные ресурсы. К тому же не было уверенности, что Читор непременно падет, но если бы такое произошло, Акбару достался бы всего лишь один укрепленный пограничный форт и поросшая колючками пустынная территория. Долгоиграющий результат акции Удай Сингха оказался более благотворным. Правитель еще до того приказал создать искусственное озеро примерно в семидесяти милях на юго-запад от Читора, на одной из самых привлекательных оборонительных позиций в мире, в плодоносной долине, окруженной кольцом высоких холмов и представляющей собой природную крепость с поперечником во много миль. Здесь Удай Сингх построил для себя дворец, а впоследствии на этом месте вырос названный по его имени один из красивейших городов Индии – Удайпур, который стал в дальнейшем столицей Мевара.
24 октября 1567 года Акбар подступил к крепости Читор, выстроенной на скале длиной в три с четвертью мили и наибольшей шириной в тысячу двести ярдов; крепость так круто вздымалась над окружающей равниной, что показалась писателю начала нашего столетия похожей на "огромный броненосец среди моря". Лагерь Акбара растянулся чуть ли не на десять миль, и таким образом, конфронтация развернулась на широком протяжении, как и подобало столкновению между крупнейшими индийскими и мусульманскими силами в северной Индии. Мусульманские хроники всячески подчеркивали священный характер войны и называли ее участников воинами за веру – гази, однако на деле все обстояло не столь просто. Шла серьезная борьба по иным причинам и направлениям. Под началом у Акбара находились такие известные индийские вожди, как Бхагван Дас и Тодар Мал, но их присутствие в армии, выступавшей против Рана из Мевара, было не столь уж удивительным, если бросить взгляд в несколько более отдаленное прошлое. Всего за тридцать лет до описываемых событий предыдущий повелитель Мевара выступил из Читора в союзе со своим соседом, мусульманским владыкой Гуджарата султаном Бахадуром, с целью захватить и разделить между собой близлежащее королевство Мальва. Среди множества княжеств, как индусских, так и мусульманских, неизменно стремящихся к расширению своих владений, союзы большей частью заключались в соответствии с политическими интересами. И междоусобные стычки помогали повелителям моголов увеличивать владения, точно так же как позднее междоусобицы помогали англичанам.
Акбар намеревался использовать два основных приема осады крепости: во-первых, минирование и последующие взрывы, а во-вторых, так называемые сабаты – крытые подходы. Он также собирался предпринять артиллерийский обстрел внутренней части крепости, однако такой обстрел не принес бы значительных результатов, потому что все важные здания были защищены высокими стенами, и, следовательно, успешный обстрел можно было бы вести только с высоко расположенных позиций, дающих возможность видеть то, что находится за стенами, и наносить прицельные удары.
Минирование представляло собой чрезвычайно сложный процесс. Саперы, прикрываемые с тыла артиллерийскими батареями, подкапывались под скалу до тех пор, пока не достигали места под стеной. После этого они должны были выкопать камеру и наполнить ее порохом. Защитники крепости видели, где начинается подкоп, но не могли уверенно определить его дальнейшее направление визуально, поэтому они часто прислушивались, прижимая ухо к земле, к доносящимся до них звукам и принимались рыть собственный подкоп к месту, где располагалась камера. Бывали случаи, когда осажденным удавалось, пробившись к камере сзади, перехватывать мешки с порохом, можно сказать, почти из рук у тех, кто эту камеру ими наполнял спереди, сохраняя таким образом в целости стену крепости и пополняя свой склад боеприпасов.
Под Читором в течение месяца были заложены две мины, на близком расстоянии одна от другой, однако фитили, к несчастью, оказались менее надежными, чем порох. Предполагалось, что оба взрыва произойдут одновременно, но между первым и вторым прошло некоторое время. Штурмовые группы, ожидая лишь одного взрыва, ринулись к стене крепости и находились в проломе, когда прогремел второй взрыв. Погибли две сотни моголов и среди них несколько любимых военачальников Акбара.
После этой трагической неудачи Акбар сосредоточил все усилия на сабате, сооружении куда более сложном, чем подкопы, и потому даже не завершенном. По идее это было постепенно растущее укрепление, предназначенное для того, чтобы обеспечить нападающих почти столь же надежной защитой, которой пользовались осажденные, и медленно продвигающее их к цели. Оно представляло собой крытый проход – в Читоре достаточно широкий, чтобы по нему могли проехать бок о бок десять всадников, и достаточно высокий, чтобы по нему мог двигаться человек на слоне, держа в руке поднятое вертикально копье. Стены прохода строили из камня, скрепленного глиной, и они могли отражать пушечные ядра, а крыша была деревянной, с кожаными сыромятными креплениями. На крыше и в боковых стенах были устроены камеры с бойницами, в которых, точно в крепости, укрывались оружие и стрелки. Сабат под Читором продвигался извилистым путем, вероятно, из-за крутого рельефа склона, однако Абу-ль-Фазл сообщает, что в результате ни один из участков крепостной стены не оставался недоступным для огня могольских орудий, укрытых в камерах. Передняя часть сабата постоянно надстраивалась, и нет нужды особо подчеркивать, насколько опасным было это место работы; Несмотря на то, что мастера и чернорабочие находились под защитой переносных щитов, обтянутых сыромятной кожей (показатель того, что начальная скорость пуль была в то время очень низкой), ежедневно погибало около двухсот человек. Но по мере того как этот опаснейший участок работы продвигался все ближе к стенам крепости, росло преимущество осаждающих. Гораздо легче, оставаясь под надежным прикрытием и без особых затруднений перезаряжая оружие, вести обстрел под острым углом вверх, нежели вниз. А сверх того, чем с более близкого расстояния вели огонь укрытые в сабате пушки, тем большие разрушения они причиняли выбранному для обстрела участку крепостной стены; увеличивалась таким образом и прицельность стрельбы по уже поврежденным местам. Как только широкая пасть сабата приблизилась бы к самой стене, слоны и воины, находившиеся в надежном укрытии, ринулись бы к пролому и, форсировав его, ворвались бы в крепость. Сабат Акбара был вероломной бронированной змеей, которая, медленно извиваясь, подползала к цели, чтобы вонзить зубы в стены Читора и разрушить их.
Акбар проявлял самый горячий интерес к сабату и проводил немалое время на его крыше, стреляя из укрытия по осажденным. Кто-то из хронистов утверждал, что именно пуля Акбара, выпущенная им из любимого ружья, носившего имя "Санграм", сразила коменданта крепости, когда тот присоединился к защитникам пролома, наконец-то проделанного в стене осаждающими 23 февраля 1568 года. Вполне вероятно, что так оно и было: Акбар всерьез занимался искусством стрельбы, у него было сто пять мушкетов в личном употреблении, но только "Санграм" удостоился записи в книге охотничьих достижений Акбара: из этого ружья император убил во время облавы тысячу девятнадцать животных. Акбару очень нравилось наблюдать за изготовлением оружия в дворцовых мастерских. Следует добавить, что в обычае у Абу-ль-Фазла, а вслед за ним и у других историков, было приписывать любое открытие второй половины XVI века, будь то техника, медицина или культура, плодовитому уму императора. Во всяком случае, был ли роковой выстрел только приписан Акбару из угождения или пуля вылетела из чьего-то другого ружья, вполне предсказуемым результатом гибели военачальника оказалось немедленное падение крепости. Поначалу никто из моголов не знал, кто такой этот погибший человек благородной наружности, однако вскоре в разных местах крепости вспыхнули столбы огня, и Бхагван Дас объяснил Акбару, что пуля угодила в Джаймала, а огни знаменуют джаухар – раджпутский обычай поджигать своих женщин перед уходом в смертельный бой. Воины-раджпуты с честью пали в последующем сражении, но Акбар в дальнейшем запятнал свою победу, уничтожив более сорока тысяч крестьян, живших в крепости. Акбар в особенности жаждал выместить гнев на тысяче стрелков из мушкетов, причинивших большой урон его войску, но те спаслись при помощи невероятно дерзкой хитрости: они связали своих жен и детей и, грубо погоняя их, словно только что захваченных пленников, а сами вполне успешно выдавая себя за отряд победоносных моголов, благополучно вышли из крепости.
Англичанин сэр Томас Роу, посетивший Читор пятьдесят лет спустя, нашел крепость опустошенной и лежащей в развалинах, и его убедили, что моголы подобным же образом разоряли все древние города, которые захватывали. "Не понимаю, по какой причине, – заметил сэр Томас. – Разве только они ничего не помнили о величии прошлого и считали, что их династия и история мира – ровесники". Он был явно введен в заблуждение. Жестокая резня в Читоре нехарактерна для общей политики Акбара. Когда спустя год была взята соседняя крепость раджпутов Рантхамбхор, с ее населением обошлись гораздо мягче. Отчасти, быть может, потому, что эта крепость сдалась быстрее. Однако Читор, сильнейшая крепость старшего царевича раджпутов, была символом, который вызывал безмерный гнев Акбара, и потому Великие Моголы в следующем столетии из чисто политических соображений твердо придерживались решения не восстанавливать укрепления Читора. Но при всем этом кампания Акбара потерпела неуспех в главном ее смысле. К 1579 году все влиятельные раджпутские князья признали верховную власть Акбара – за исключением Рана из Мевара, хотя с этого времени он известен в истории как правитель Удайпура.