Чтобы ослабить влияние Махабат-хана, Hyp Джахан добилась его смещения с должности советника Парвиза и назначения правителем далекой Бенгалии. Помимо этого, она выдвинула против него серьезные обвинения в недобросовестном обращении с государственными средствами. Однако реакция военачальника на подобное давление была, как и у Шах Джахана, весьма агрессивной, и за короткое время он подготовил восстание куда более успешное, чем бунт царевича. Под тем предлогом, что ему нужно подготовить отчет о своей деятельности, он отправился в Лахор, а в марте 1626 года в лагере, разбитом на берегу реки Джелам, присоединился ко двору на пути его следования в Кабул, вызвав немалую тревогу императорского окружения тем, что явился в сопровождении пяти тысяч раджпутов. В отместку за такую демонстрацию силы, пока еще мирную, ему было направлено пренебрежительное по тону послание с запретом являться ко двору, пока его не позовут. Асаф-хан оказался настолько безрассудным, что переправил основную часть имперской армии через реку, оставив царские шатры на восточном берегу под незначительной охраной. И Махабат-хан вполне резонно рассудил, что если Hyp Джахан и Асаф-хан могут управлять империей через посредство императора, то почему бы ему не делать то же самое. Он оставил у въезда на лодочный мост две тысячи раджпутов, чтобы воспрепятствовать кому бы то ни было переправиться с западного берега на восточный, а сам поехал верхом в императорский лагерь.
Мутамид-хан, который вел дневник Джахангира с тех пор, как император настолько ослабел, что не мог делать это сам, был в этот день при деле и оставил нам свидетельство непосредственного очевидца событий. Махабат-хан въехал в лагерь в облаке пыли, поднимаемой копытами коня на пересохшей к середине лета почве равнины, и в сопровождении двухсот пеших раджпутов с копьями и щитами. Они пытались проникнуть в баню, где предполагали найти императора, и опрокинули ограждение бани, но Джахангир вышел из другой двери. Махабат-хан убедил императора сесть верхом на коня и отправиться вместе с ним к нему в лагерь. Позже, когда окружающие убедились, что их повелитель поступает по доброй воле, Махабат-хан предложил Джахангиру пересесть в беседку на спине слона, что император и сделал. Они в полной безопасности добрались до шатров Махабат-хана. Похищение, таким образом, вроде бы произошло успешно, но тут Махабат-хану пришло в голову, что было недальновидно и неумно оставлять без присмотра Hyp Джахан и Шахрияра. И он уговорил Джахангира совершить торжественную процессию в обратном направлении и забрать из императорского лагеря семью. Однако жена и сын исчезли. Раджпутам у моста не велели задерживать тех, кто станет перебираться с восточного берега на западный, и Hyp Джахан, переодетая до неузнаваемости, ускользнула в сопровождении одного из своих евнухов и присоединилась к брату. Устрашенные потерей императора, брат и сестра предприняли плохо продуманную атаку с целью пробиться за реку, однако их отряд был основательно потрепан и рассеян. Hyp Джахан вначале отказалась воссоединиться с мужем, но Асаф-хан с недостойной поспешностью сбежал в большую крепость, выстроенную Акбаром в Аттоке, где его вскоре убедили сдаться, когда Махабат-хан подступил к крепости, причем примирившиеся друг с другом Джахангир и Hyp Джахан находились в его лагере. И в таком глубоко пародийном виде – император, его всемогущая супруга и зять во власти одного из военачальников – царское семейство продолжило прерванный на время путь в Кабул.
Трудно представить, что думал Махабат-хан о том, куда приведет его такой успех и долго ли все это протянется, особенно после того, как он предоставил своим царственным гостям относительную свободу, но он умудрился оставаться хозяином положения несколько месяцев, а когда дело подошло к концу, все совершилось, как это ни странно, без особого насилия. Hyp Джахан потихоньку создавала себе в лагере опору, но побуждала Джахангира соглашаться со всеми приказами Махабат-хана, чтобы тот пребывал в убеждении, что его необычный статус принят. На обратном пути из Кабула, когда лагерь расположился возле Рохтака, Hyp Джахан была уже готова. Джахангир объявил, что хотел бы сделать смотр ее силам, и попросил Махабат-хана пройти на несколько миль вперед, чтобы во время такого большого парада не произошло случайного столкновения между двумя армиями. Если Hyp Джахан и Джахангир могли провести подобный парад и выдвинуть подобное требование, это свидетельствует, что контроль Махабат-хана над ситуацией оказался непродолжительным; он не только принял предложение, но продвинулся на несколько миль с поспешностью, которая скорее походила на бегство, и явно понимал, что час его пробил. В погоню за ним было послано войско, но догнать и захватить Махабат-хана не успели. Сама необычайность всех глав этой саги о последних месяцах болезни Джахангира наводит на мысль, что у Махабат-хана не было ясной цели, которой он хотел бы добиться, и не было заранее обдуманного плана, которому он следовал; обнаружив, что Джахангир беззащитен, Махабат-хан предпринял свой смелый акт похищения сгоряча и, убедившись в несовершенстве установленной им системы контроля и навязывания своей воли, понял, что проиграл, и спасся бегством. То была самая странная историческая интермедия, но благодаря здравому смыслу ее участников она началась, продолжалась и кончилась, не превратившись в кровавую мелодраму.
Махабат-хан направился к югу и вскоре заключил союз с Шах Джаханом (поистине за это время господства переменчивой преданности не найти и одной пары противников, которые бы рано или поздно не встали плечом к плечу), однако император повернул на север, к тем единственным местам, где он теперь находил облегчение от своей болезни. В течение нескольких лет Джахангир почти ежегодно отправлялся в Кашмир, который еще со времени поездок туда с отцом в детские годы стал его любимой областью. Он считал Кашмир природным раем, но и сам Джахангир, и его двор немало сделали для того, чтобы он стал раем рукотворным. Сады Моголов, главная достопримечательность и слава Сринагара, – прямой результат энтузиазма Джахангира.
Самая привлекательная черта этих садов – вода, ниспадающая с террасы на террасу, сбегающая по наклонным мраморным плитам и переливающаяся через край, словно прозрачное ледяное полотно; она падает на землю, но снова взмывает ввысь из фонтанов или отдыхает в глубоком пруду, окружающем со всех сторон какой-нибудь изящный павильон, к которому можно добраться лишь по каменному мостику, столь низко нависшему над прудом, что кажется, будто он плывет по воде. В принципе количество воды пополнялось из родников, но если этого оказывалось недостаточно, Моголы принимали соответствующие меры. В одном из садов Агры тридцать две пары волов работали неустанно, подвозя воду из колодцев, чтобы фонтаны играли постоянно. Кашмир был богат пологими холмами, и после таяния зимних снегов величественные естественные потоки, стекая по склонам, пополняли запасы воды.
Перед двумя большими садами в Сринагаре – один назывался Шалимар Баг, а второй Нишат Баг – простиралось озеро, а сразу за озером высились крутые скалистые холмы, весной все еще накрытые снежными шапками. Шалимар Баг, заложенный Джахангиром, примечателен обилием летних павильонов, установленных на черных каменных столбах-опорах с великолепной резьбой и окруженных водоемами с расположенными в них скамьями, к которым можно добраться лишь по выложенной из плоских камней дорожке. Расположенный поблизости Нишат Баг привлекает естественной красотой местности; он спускается к озеру рядом террас, по краям которых посажены красивые чинары, доставленные из Кашмира. Сад насадил Асаф-хан, и Джахангир выразил несколько болезненное удивление тем, как это нечто столь простое может быть таким прекрасным. В сорока милях далее, в Вернаге, находится впечатляющий образец природного источника, укрощенного на пользу садам Великих Моголов. Здесь берет начало река Бихар, изливаясь в широкий чистый водоем глубиной в сорок два фута (по тщательному измерению Джахангира) и с водой синей, точно летнее небо. Джахангир приказал построить вокруг водоема цепочку небольших купольных павильонов, а когда они были закончены, устроил здесь прием, предложив гостям вино и прекрасные персики, доставленные гонцами-скороходами из Кабула специально по этому случаю. В водоеме множество больших рыб; Hyp Джахан и Джахангир продели некоторым рыбам в ноздри золотые кольца. Когда Франсуа Бернье посетил Вернаг сорок лет спустя, он обнаружил, что самые крупные рыбы так и носили эти кольца в носу. Их потомков, кольцами не украшенных, можно видеть в водоеме и сегодня.
Но в тот год, 1627-й, даже Кашмир не помог императору. Астма его усилилась; он потерял аппетит; он выдержал лето, но возвращение на юг в Лахор далось ему очень мучительно. Он все еще старался развлекать себя спортивными упражнениями, и как-то раз ему устроили дневную засидку, и Джахангир сидел, положив мушкет на опору и дожидаясь, пока загонщики пригонят оленя под выстрел. К несчастью, один из слуг сорвался с обрыва и погиб, а Джахангир, для которого в другие времена зрелище насильственной смерти было вполне обычным, на этот раз был глубоко встревожен происшедшим, приняв его как знак того, что ангел смерти вот-вот явится за ним самим. Он утратил покой и даже не смог выпить стакан вина, за которым посылал слугу, – это произвело тяжелое впечатление на окружающих императора людей, как свидетельство серьезности его состояния. Три дня спустя после случая на охоте, 28 октября 1627 года, Джахангир скончался.
Несомненным проявлением слабости Джахангира было то, что он легко поддавался влиянию других людей. Те странные месяцы, когда он продолжал править империей, будучи заложником Махабат-хана, по сути дела, следует оценивать как логическое продолжение, reductio ad absurdum, многолетнего пребывания на троне в качестве марионетки, ниточки которой дергала за сценой Hyp Джахан. Однако необходимо добавить, что беспорядки в империи в конце правления Джахангира не были прямым результатом его отказа от власти, но являлись неизбежным следствием порядка престолонаследия при Великих Моголах. Одним из величайших даров богини удачи для династии Моголов оказалось то, что два следующих один за другим императора, Акбар и Джахангир, взошли на трон, не имея сколько-нибудь сильных соперников в среде собственной родни, и что два этих правления продолжались в общей сложности семьдесят лет, в течение которых империя обрела стабильность. Смерть каждого следующего Великого Могола сопровождалась смутами куда более разрушительными, нежели восстание любимого сына Джахангира.
Беспорядки омрачили последние пять лет правления Джахангира, но предыдущие двенадцать, когда Hyp Джахан и ее окружение неизменно сохраняли свое влияние, страна хорошо управлялась и находилась в состоянии необычайного спокойствия. Продолжались все линии политики Акбара, и если говорить об ошибке, обязанной своим происхождением переделу сфер влияния в верхах, то она заключалась в недостаточно энергичном проведении этих линий. Дневник Джахангира полон мыслей об укреплении общественной справедливости и административного управления; в большинстве случаев он стремится следовать либеральным идеям отца, однако гораздо менее, чем Акбар, преуспел во внедрении этих идей в действительность. Акбар, по крайней мере, сделал глубокую зарубку на могучем древе чиновничьей коррупции и его чиновниках, неизменно росли запасы наличных денег, что увеличивало силу и престиж империи; при Джахангире взяточничество снова возросло, а денежный запас уменьшился.
Память об отце была доминирующей в сознании Джахангира-императора, точно так же как доминировала она в сознании Салима, когда он был наследником трона. Он ни разу не попробовал какой-нибудь новый плод, не пожелав, чтобы отец был жив и разделил с ним удовольствие; его величайшая радость при овладении Удайпуром или взятии крепости Кангры была рождена тем, что он совершил дела, которые хотел и не смог осуществить отец; он сознательно и с уважением принял постулаты религии Акбара и с одобрением писал в дневнике о принципах дини Ллахи и о необходимости "следовать правилам всеобщего мира независимо от верований"; он продолжил вечерние четверговые дискуссии Акбара. Он, как и Акбар, жаловал иезуитов, а его любимым святым человеком был аскет-индус по имени Джадруп, которого он при малейшей возможности навещал ради продолжительных рассуждений в "узкой и длинной норе", прорытой на склоне холма. Отшельник жил в этой норе без подстилки и без одежды, если не считать набедренной повязки. Религиозные воззрения Джахангира были по преимуществу импульсивными, в то время как у его отца они имели политическую подоплеку. Терпимость по отношению к другим религиям была у Джахангира связана с рецептивным качеством его ума, однако потрясение при виде какого-либо эстетически неприемлемого, с его точки зрения, предмета культа могло вызвать с его стороны несообразный поступок. Так, например, у озера Пушкар, священного места для индусов, Джахангир был оскорблен видом некоего идола, "фигурой, высеченной из черного камня, которая от шеи и выше являла собой свиную морду, а все остальное было как у человека". Джахангир приказал своим спутникам разбить "отвратительное изображение" и бросить обломки в воду; попутно было развенчано местное поверие, будто озеро это бездонное; измерив глубину, обнаружили, что она "нигде не превышает двенадцати локтей".
Современники Джахангира оценивали его религиозные устремления как прямое продолжение верований его отца, и с этой точки зрения интересно, что Роу описывает его взгляды в таких словах, какие могут быть напрямую отнесены к Акбару: "Его религия – это его собственное изобретение, потому как он завидует Махометту и вполне резонно не видит причины, почему бы и ему не стать таким же великим пророком и точно так же пророчествовать… У него нашлось немало учеников, которые льстят ему или следуют за ним". И Роу добавляет: "Все виды религий приемлемы и свободны, потому что король не придерживается ни одной".
Стойким пороком Джахангира было пристрастие к алкоголю и опиуму – семейная слабость, в которой его случай был не самым тяжелым. Его братья Мурад и Данияль умерли от пьянства еще до вступления Джахангира на престол, а в 1626 году его сын Парвиз ушел из мира той же дорогой. В живых остались только два царевича, достойные престола, – Шах Джахан и Шахрияр. Но Джахангир, безусловно, был наиболее склонным к алкоголизму из всех правивших императоров. В своем дневнике он с характерной для него откровенностью рассказывает историю своего алкоголизма: начиная с первой чаши светлого и сладкого вина, выпитой в возрасте семнадцати лет, он пил все больше, пока вино не перестало на него действовать в желаемой степени; тогда он перешел на арак, но и тот утратил силу. Джахангир стал пить спирт двойной очистки, и когда его возраст уже приближался к тридцати годам, выпивал в день по двадцать чашек этого напитка. Однако он проявил силу воли и прислушался к мнению врача, который сказал ему, что подобный путь приведет его к смерти через полгода; Джахангир постепенно сократил рацион и довел его до шести чашек смеси из двух частей вина и одной части арака – этого уровня он и придерживался до конца жизни. Это сопровождалось ежедневным приемом опиума весом в четырнадцать зернышек.
Джахангир мог быть чудовищно непредсказуемым и жестоким, особенно под влиянием алкоголя; так, например, однажды вечером он приказал своим приближенным пить вместе с ним, а наутро забыл об этом и самым бесчеловечным образом велел наказать наименее влиятельных из них за то, что они себе это позволили. Но как правило, он был необыкновенно мягок, и в европейских источниках его называют "деликатным, мягким и расположенным" или "ласковым и учтивым". На Роу неизменно производила сильное впечатление любезность императора по отношению к нему; на страницах записок посла снова и снова упоминается обаяние Джахангира, как, например, в том случае, когда он заканчивает дипломатические переговоры по поводу того, презентовать ли ему свой портрет самому Роу или при посредстве Роу королю Якову I, замечанием: "Ваш король не хочет получить портрет, а вы хотите, так возьмите его себе". Джахангир, безусловно, был самым сердечным и самым эмоциональным из Великих Моголов. Его отклики на смерть одного из внуков или на чудесное спасение другого от падения с большой высоты прозвучали бы весьма трогательно в любом дневнике; если порой его чувства оборачивались крайней сентиментальностью, как это было при устройстве в Шейхупуре огромного водоема для водопоя животных в память о любимом олене императора, то мы зато можем теперь восхищаться прекрасным архитектурным комплексом. Пожалуй, Эдвард Терри оставил наиболее верное и лаконичное определение характера Джахангира: "Что касается нрава этого короля, то мне он всегда казался воплощением крайностей: порою он был варварски жесток, а порою исключительно справедлив и милостив".
После смерти императора события развивались быстро. Асаф-хан действовал с неожиданной решимостью и дипломатическим мастерством, а сестра его Hyp Джахан была обманута в своих ожиданиях. Поскольку ни Шах Джахана, ни Шахрияра в лагере не было, Асаф-хан убедил большинство влиятельной знати присоединиться к нему и провозгласить императором Давара Бахша, юного сына Хосрова; он был извлечен из узилища, чтобы удостоиться этой чести. Такое чисто тактическое действие означало, что Шахрияр, находившийся в Лахоре, на тысячи миль ближе, чем Шах Джахан в Декане, вынужден был выступать как узурпатор против имперских сил вместо того, чтобы объединить их вокруг себя против Шах Джахана. Злополучный Шахрияр до недавнего времени находился со своим лагерем в Кашмире, и восшествие на престол Шах Джахана становилось проблематичным, если бы его соперник оказался при Hyp Джахан, когда император скончался. Однако Шахрияр заболел формой проказы, от которой у него выпали все волосы, включая бороду, брови и ресницы. Смущенный таким своим видом и получив совет искать облегчения в Пенджабе с его теплым климатом, подобно тому, как отец его искал прохлады в Кашмире, он и перебрался обратно в Лахор. Здесь он и получил спешное письмо от Hyp Джахан с приказанием привести войско в готовность – по существу, то была ее последняя политическая акция, так как Асаф-хан немедленно заключил сестру под домашний арест и отобрал у нее находившихся на ее попечении двух сыновей Шах Джахана, Дару Шукоха и Аурангзеба. Шахрияр захватил имперскую казну в Лахоре и употребил деньги для найма большой, но необученной армии, с которой выступил против имперских сил, продвигавшихся к югу под началом Асаф-хана и Давара Бахша. Неопытные наемники Шахрияра не могли выстоять против профессиональных солдат Асаф-хана, когда армии встретились в трех милях от Лахора, и через несколько дней бедный облысевший Шахрияр сам вышел из тайного укрытия в крепости. Асаф-хан заключил его в тюрьму и вскоре отдал приказ ослепить узника.