Убийство 28 июня 1914 года
Около 500 лет Сараево было столицей Боснии и еще до сих пор остается ее главным городом. Оно втиснуто в узкую долину у подножия высоких холмов. В центре города протекает маленькая речка Мильяка, которая летом наполовину высыхает. В старой части города, около собора, улицы кривые и узкие. Но набережная Аппеля, теперь именуемая набережной Степановича, – широкая улица с домами с одной стороны и с низким барьером со стороны набережной реки Мильяки. Набережная ведет к ратуше и несколькими мостами связана с другой стороной города, где находятся главные мечети и резиденция губернатора или Конак. На набережной Аппеля, где должен был проезжать эрцгерцог с женой, Илич разместил убийц, которым он за несколько часов до этого роздал бомбы и револьверы.
Мехметбашич, Вазо Чубринович и Габринович стояли у реки, около моста Кумурья. Илич и Попович находились на противоположной стороне улицы, около австро-венгерского банка. Дальше по набережной стоял и Принцип, занявший сначала место у Латинского моста. После покушения Габриновича, когда эрцгерцог находился в ратуше, он перешел через набережную и стал на углу узкой, извилистой улицы Франца-Иосифа, называющейся теперь улицей Короля Петра, где и произошло убийство. Дальше в направлении ратуши прогуливался Грабец, высматривая удобное место, где бы ему не помешала полиция.
В воскресенье 28 июня 1914 года, в день святого Витта, погода с утра стояла великолепная. Улицы по требованию городского головы были украшены флагами в честь эрцгерцога, во многих окнах были выставлены его портреты. Большие толпы народа стояли на улицах, чтобы посмотреть на его проезд. Публику не оттесняли, и улицы не были оцеплены солдатами, как это сделали в 1910 году, когда город посетил Франц-Иосиф. Некоторые лояльные газеты приветствовали приезд эрцгерцога, но главная сербская газета "Народ" удовольствовалась простым сообщением о его приезде, а остальную часть номера посвятила патриотическим статьям, рассказывавшим о значении дня святого Витта и Косовской битве. Кроме того, в газете был помещен портрет сербского короля Петра, исполненный в национальных сербских цветах.
Франц-Фердинанд и его свита прибыли в Сараево из Элидзе приблизительно в 10 часов утра. После смотра местных войск они отправились на автомобиле в ратушу, где по программе должен был состояться торжественный прием. Наследник престола был в парадной форме, при всех орденах, жена его была в белом платье и широкополой шляпе и сидела рядом с ним. На скамейке против них сидел военный губернатор Боснии генерал Потиорек и указывал достопримечательности, мимо которых они проезжали. Впереди в другом автомобиле ехали городской голова и начальник полиции. Сзади следовало еще два автомобиля, в котором сидели разные лица, принадлежащие к свите эрцгерцога и к штабу генерала Потиорека.
Как раз когда они подъезжали к мосту Кумурья и Потиорек обратил внимание эрцгерцога на какие-то новые, недавно воздвигнутые бараки, Габринович ударом о столб отбил головку бомбы, сделал шаг вперед и швырнул бомбу в автомобиль эрцгерцога. Шофер, заметивший его, поехал скорее, бомба упала на откинутый верх автомобиля и соскользнула на мостовую. По другой версии, Франц-Фердинанд с чрезвычайным хладнокровием схватил бомбу и бросил на улицу. Она взорвалась со страшным грохотом, повредила следовавший за эрцгерцогом автомобиль, серьезно ранив подполковника Морица и нескольких посторонних лиц.
Габринович перепрыгнул через парапет набережной в реку, которая в это время года почти высыхает. Он пытался скрыться, но полицейские агенты быстро схватили его и повели на допрос. Тем временем четвертый автомобиль, у которого только разбилось переднее стекло, обогнул поврежденный автомобиль и быстро подъехал к автомобилю эрцгерцога. Там никто не пострадал, и только у эрцгерцога на лице была царапина, очевидно, от оторвавшейся крышки бомбы. Эрцгерцог велел всем автомобилям остановиться для того, чтобы выяснить размеры причиненного вреда. Узнав, что раненого уже отправили в госпиталь, он с обыкновенным для него хладнокровием и мужеством сказал: "Поедемте, это был сумасшедший. Господа, будем выполнять нашу программу".
Автомобили поехали к ратуше, сначала быстро, а потом по распоряжению эрцгерцога медленнее для того, чтобы эрцгерцога можно было лучше видеть. В ратуше жену эрцгерцога встретила депутация магометанских женщин, в то время как эрцгерцог должен был принимать гражданских чиновников. Городской голова, написавший свое приветствие, стал читать его, словно ничего не случилось. Но составленная им речь не очень подходила к моменту. В ней говорилось о лояльности боснийского населения и об исключительной радости, с которой оно приветствует наследника престола. Франц-Фердинанд, по натуре своей легко возбудимый и несдержанный, резко оборвал городского голову: "Довольно! Что же это такое? Я приезжаю к вам, а вы встречаете меня бомбами". Но, несмотря на это, он все-таки позволил городскому голове дочитать свою приветственную речь до конца, и этим формальный прием в ратуше закончился.
Возник вопрос, следует ли выполнять установленную раньше программу, по которой предполагалось проехать по узкой улице Франца-Иосифа в густо населенную часть города и посетить музей, или во избежание нового возможного покушения направиться прямо во дворец губернатора на другой берег реки, где гостей ожидал завтрак. Эрцгерцог выразил настойчивое желание посетить больницу, чтобы справиться о состоянии здоровья офицера, который был ранен бомбой Габриновича. Генерал Потиорек и начальник полиции считали очень мало вероятным, чтобы в тот же день последовало еще второе покушение. Но в виде наказания за первое покушение и из осторожности было решено, что автомобили не должны следовать по первоначальному маршруту, по узкой улице Франца-Иосифа, а должны быстро проехать в больницу и музей по набережной Аппеля. После этого эрцгерцог, его жена и остальные сели в автомобиль в том же порядке, как и раньше, и только граф Гаррах стал на левую подножку автомобиля эрцгерцога, чтобы защитить его в случае нападения на набережной со стороны Мильяки. Когда подъехали к улице Франца-Иосифа, автомобиль городского головы, ехавший впереди, свернул на эту улицу, следуя первоначальному маршруту. Шофер эрцгерцога поехал за ним, но тут Потиорек крикнул: "Не туда поехали, поезжайте прямо по набережной Аппеля!" Шофер затормозил автомобиль, для того чтобы повернуть обратно. Как раз на том самом углу, где автомобиль остановился на один роковой момент, стоял Принцип, перешедший туда с набережной, где он стоял раньше. Это случайное стечение обстоятельств создало для него исключительно благоприятные условия. Он сделал шаг вперед и выстрелил два раза. Одна пуля попала в шею эрцгерцогу, так что кровь фонтаном полилась у него изо рта; другая (вероятно, предназначенная для Потиорека) ранила Софию Хотек в брюшную полость.
Автомобили повернули и быстро поехали через Латинский мост к Конаку. Последние слова эрцгерцога, сказанные им жене, были: "София, София, не умирай, останься жить для наших детей". Но через несколько минут они оба были мертвы. Это произошло приблизительно в 11 часов 30 минут утра в день святого Витта, в воскресенье 28 июня 1914 года.
III. Ответственность за сараевское убийство
Ранее нами был изложен ход событий и охарактеризованы условия, которые привели к сараевской трагедии. Там же до известной степени намечен уже ответ на вопрос об ответственности. Но целый ряд весьма спорных вопросов был там оставлен неразрешенным, и лучше всего рассмотреть их теперь отдельно – прежде чем делать окончательные выводы относительно того, как распределяется ответственность за убийство, послужившее непосредственным поводом к мировой войне.
Среди этих спорных пунктов главными являются следующие: побуждения, которыми руководствовались убийцы, недостаточность мер, принятых австро-венгерской полицией, роль Димитриевича и "Черной руки", осведомленность Пашича о заговоре и непринятие им мер к предупреждению убийства, а также предостережение, якобы сделанное Сербией Австрии.
Побуждения, которыми руководствовались убийцы
Мотивы, которыми руководствуются люди, обычно запутаны и часто не вполне ясны для них самих. Это особенно верно в отношении политического убийцы, у которого есть все основания ожидать, что одним из последствий совершаемого им акта будет его собственная смерть. Естественно, конечно, что каждый убийца указывает несколько мотивов, толкнувших его на это дело, причем отдельные заговорщики придают разное значение одним и тем же мотивам.
Так было и с теми шестью молодыми людьми, которые участвовали в заговоре против Франца-Фердинанда. Но Принципа и Габриновича можно рассматривать вместе не только потому, что они являлись руководителями этого дела и действительно осмелились произвести покушение на эрцгерцога, но также и потому, что они в значительной мере руководствовались одинаковыми побуждениями. Судить об их побуждениях можно всего лучше по тем показаниям, которые они дали после ареста и на суде, конечно, учитывая то обстоятельство, что они говорили, находясь под стражей, как обвиняемые в убийстве и государственной измене, и пытались выгородить друг друга и своих соучастников в Сербии.
На последнее указывает целый ряд моментов. Принцип, когда его только что арестовали, заявил, что виновен он один, что он действовал как анархист, "убежденный, что нет ничего лучше, как совершить политическое убийство", и что его покушение не находится ни в какой связи с покушением Габриновича. "Повторяю, у меня нет ничего общего с лицом, произведшим первое покушение. Когда взорвалась бомба, я сказал себе: значит, и другие думают так же, как и я".
Это было, конечно, совершенно неверно, что и выяснилось после ареста Габриновича и Грабеца. Из их показаний обнаружилось, что они втроем организовали заговор в Белграде и прибыли в Сараево с одной общей целью – убить Франца-Фердинанда. Но и на суде в октябре 1914 года, когда уже имелось много данных об их деятельности и деятельности "Народной Одбраны", все три студента старались выгородить белградские власти. Они утверждали, что "Народна Одбрана" преследовала исключительно культурно-просветительные цели, что она не распространяла своей деятельности на Боснию и что она не имеет никакого отношения к их покушению.
Ложность этих утверждений явствовала уже из их собственных признаний, а также из показаний доверенных лиц "Народной Одбраны" в Боснии, рассказавших, каким образом трое заговорщиков были доставлены через "туннель" из Белграда в Сараево. Точно так же Принцип и Габринович утверждали, что они ничего не знают о "Черной руке", за исключением того, что читали в газетах; они говорили, что никогда не видали майора Танкосича. Однако они признали в своих показаниях, что он достал им оружие и деньги, что он просил Грабеца прийти к нему для того, чтобы лично убедиться в их надежности.
В настоящее время нельзя сказать с уверенностью, в какой степени это отрицание знакомства с "Черной рукой" и ее лидерами соответствовало действительности, а в какой мере оно было специально придумано для того, чтобы выгородить "Черную руку" и обмануть австрийцев. В первом случае пришлось бы признать, что молодые люди действовали в большей или меньшей степени как слепое орудие этой конспиративной сербской террористической организации, но, по всей вероятности, последнее предположение ближе к истине, чем первое.
Со всеми этими оговорками относительно тенденциозной окраски показаний можно сказать, что побуждения, руководившие Принципом и Габриновичем, по существу, были троякого рода.
Во-первых, ими руководили мотивы личного характера: недовольство своей жизнью, желание стать мучениками и героями вроде Богдана Жераича, стрелявшего в боснийского губернатора и затем покончившего с собой. И Принцип, и Габринович были недовольны своей домашней обстановкой: они получали лишь незначительную денежную помощь от родителей или совсем не получали ее. Габринович часто ссорился с отцом и своими товарищами – социалистами в Сараеве. Оба молодых человека рано покинули школу и не имели никакой определенной профессии. Их занесло в Белград, где они подпали под влияние анархистской и террористической пропаганды и слушали в кофейнях разговоры об австрийском гнете, о будущей роли Сербии, как "Пьемонта", который должен будет освободить боснийских сербов. Оба они, в особенности Габринович, отличались слабым здоровьем, плохо питались и, по всей вероятности, уже страдали туберкулезом. Оба вскоре умерли в тюрьме: Габринович – в январе 1916 года, Принцип – весной 1918 года. Жизнь, по-видимому, сулила им мало хорошего, но, подражая примеру Жераича, они могли обеспечить себе славу и мученический венец.
Принцип заявил, что после посещения Белграда, но еще до того, как он узнал о предстоящей поездке эрцгерцога в Боснию, он часто ходил на могилу Жераича. "Я часто проводил там целые ночи в думах об условиях, в которых мы живем, о нашем жалком положении и о нем [Жераиче]. Затем я принял решение совершить убийство. На его могиле я поклялся рано или поздно совершить убийство. Впоследствии, уже в тюрьме, он рассказывал доктору Папенгейму, что в Сараеве ему каждую ночь снилось, что он, политический убийца, борется с жандармами и полицией. Он много читал о русских революционерах, о борьбе, и эта идея овладела им.
Габринович тоже говорит в своих показаниях: "Я часто ходил на могилу покойного Жераича, когда бывал в Сараеве. Здесь я укрепился в решении умереть так, как умер он. К тому же я знал, что я долго не проживу. Меня все время занимала мысль о самоубийстве, потому что я был равнодушен ко всему". Для его психопатической жажды славы характерно, что он снялся у фотографа приблизительно за час до того, как бросил бомбу и пытался покончить с собой. Об этом свидетельствуют также его хвастливые слова после покушения на эрцгерцога: "Да, я серб, я герой".
Оба эти молодых человека были явно психопатами, они были плохо приспособлены к жизни вследствие личных страданий, недовольства и неудач. Им легко было внушить стать убийцами по примеру других "героев", и разговоры белградских комитаджей сильно действовали на них.
Другим мотивом было желание отомстить Австрии за угнетение Боснии, создать оппозицию против этого режима и подготовить путь для революции, которая должна была положить ему конец. Габринович признавался по этому поводу:
"Главным образом мною руководило желание отомстить за гнет, который приходилось терпеть сербам в Боснии и Герцеговине, и особенно за "исключительные законы", которые в течение последнего года действовали целых два месяца… Я считал такую месть священным долгом нравственного цивилизованного человека и поэтому решил отомстить… Я знал, что на Баальплаце [в австро-венгерском Министерстве иностранных дел] существовала клика, именуемая "военной партией", целью которой было завоевание Сербии. Во главе ее стоял наследник престола. Я полагал, что, избрав его объектом мести, я отомщу им всем… Я ненавидел его, потому что он был врагом Сербии… Все несправедливости, о которых я читал в газетах, все это накапливалось во мне, пока не прорвалось в день святого Витта".
Принцип тоже, когда его спросили, жалеет ли он о том, что он убил эрцгерцога, ответил:
"Я нисколько не жалею, ибо я устранил препятствие с нашего пути. Он [Франц-Фердинанд] был немец и враг южных славян. Он плохо обращался с ними… каждый день возникали новые дела по обвинению в государственной измене. С каждым днем нашему народу жилось все хуже. Он впадал в нищету. Я видел, как наш народ все больше и больше приходил в упадок. Я сын крестьянина, и поэтому я имел возможность сам убедиться в бедствии нашего народа. Я убил эрцгерцога и не жалею об этом. Я знал, что он был врагом славян…
Я считал его энергичным человеком, который, будучи правителем, проводил бы определенные идеи и реформы, которые могли помешать нам… Ради объединения южных славян приходится жертвовать жизнью многих. Поэтому и был убит Франц-Фердинанд. Но все же главным мотивом, который руководил мною, было желание отомстить за сербский народ".
Третьим мотивом было стремление разжечь оппозицию и ненависть к владычеству Габсбургов, вызвать революцию среди сербов в Боснии и Герцоговине и, таким образом, подготовить отторжение этих провинций от двуединой монархии и объединение их с Сербией в национальном югославянском государстве. Принцип намекнул на это в словах, которые мы уже цитировали, когда он выразил опасение, что Франц-Фердинанд, взойдя на престол, мог бы провести какие-нибудь решительные реформы, например, осуществить свой триалистический план объединения южных славян не путем соединения их с Сербией, а посредством предоставления им такого же положения в монархии Габсбургов, какое немцы занимали в Австрии и мадьяры в Венгрии.
Когда Принципа спросили, отвечало ли такое объединение его желаниям, он воскликнул: "Боже избави!" – вызвав этим смех в зале суда. Наоборот, он полагал, что объединение будет осуществлено Сербией.
"Я националист, я стремился освободить южных славян, ибо я южный славянин. Объединение должно совершиться под давлением террора… Что касается Сербии, то она обязана освободить нас, как Италия освободила итальянцев".
Это совпадает с его дальнейшими "признаниями" в тюрьме: