- Какие финские органы находятся в городе, где они помещаются, фамилии и чины руководителей, место их жительства. Три.
- Какие предприятия работают и что выпускают. Четыре.
- Какие диверсионно-террористические акты были в городе против оккупантов. Пять.
- Подробно выяснить, каковы масштабы разрушений в городе, какие наиболее важные здания сохранились… Шесть…
"Петрозаводск - зона вакуума", - вспомнился Тучину Лаури Ориспяя. Он привычно подхватил больную руку и покачивал ее тихонько, словно заснувшего ребенка. Наконец поднял голову:
- Проникнуть в Петрозаводск и прижиться там?.. Черта с два.
- Они дали Петрозаводску название "Äänislinna" - Онежская крепость.
- Онегоград, - поправил Тучин.
- По-фински линна - крепость, тюрьма.
- По-карельски - город. Они, Митя, не наивные люди. У них "Vapaa Karjala" - свободная Карелия, а ее столица - "Äänislinna", Онегоград.
- Понятно. Нам важно одно: у стен этого града, крепости, тюрьмы сложили головы десятки наших разведчиков. Мне поручено сообщить… Точнее, ничего сообщать не поручено. Просто я не имею права на провал, и ты, Дмитрий, тоже такого права не имеешь.
Горбачев встал, вышел из-за стола, поправил на окне одеяло.
Все, что он говорил далее, прохаживаясь взад-вперед, принадлежало тайнам инструкций, и Тучин, надо думать, понял это, понял и расценил не иначе, как полное и безоговорочное доверие. Павел уловил его вздох - аж спина расширилась, увидел, как торопливо потянулась к сигарете рука, как весь он откинулся на стуле с какой-то радостной усталостью.
"Рановато ты расстегнулся, Дмитрий Михайлович, рановато. Не успел порог перешагнуть"…
Павел снял с груди автомат, ощупал в карманах бугры лимонок. Вспомнил, как Тучин отклонил его попытку остаться у ворот дома Горбачева, присмотреть подходы: "Не надо. Где сторож, там воруют". Горбачев почему-то согласился с ним. Может, потому, что шел домой. Или было ведомо Горбачеву нечто, что он не смог рассказать там, в выеме скалы между Залесьем и Ропручьем?
Сонно тикали ходики. Прохаживался взад-вперед Горбачев, и его тень то настороженно липла к стене, то, изломившись, лезла на потолок.
Староста баюкал руку. И в том, как он укачивал свою боль, было что-то необманное. Павел встал на одну свою раненую ногу, а в ней ничего не ныло. И тогда ему вспомнилось, как непохож был Тучин в половине двенадцатого ночи на того, который пришел в пять вечера. Без слов, запыхавшись, бросился к Горбачеву и обнял его. И долго не отпускал, держал в охапке, будто нашел то, что всю жизнь искал, и боялся будто, что все это возьмет и исчезнет…
Горбачев говорил, как диктовал. В Петрозаводске провалы, провалы, провалы… Дрожал под закопченным стеклом оранжевый клинышек фитиля. На дворе продрал глотку петух. Шло утро.
- Наверное, риск в чем-то перечеркивает опыт. - Горбачев вдруг резко, словно муху прихлопнул, ударил ладонью по столу. Встал, прошел к двери, обратно, снова к двери. - И с этим ничего не поделаешь. - Голос у Горбачева придавленно тихий. У него всегда такой голос, когда он жестко берет себя в руки. Он остановился у стола, засунул руки в карманы пиджака и не мигая смотрел на лампу.
- Без риска, понятно, нельзя. Но если при этом не срабатывает опыт, что же остается? Удача? Мало. Мало! Брать эту слепую стерву в поводыри… Нужно что-то новое, из ряда вон новое… Не молчи, говори, Тучин…
- Ответь мне на один вопрос, - откликнулся Тучин.
Ни тоном, ни жестом он не разделил, не поддержал тревоги Горбачева, его мучительного поиска пути меж крестов над неудачами предшественников. Казалось, вся его внимательность в течение этих многих минут была терпеливостью, под которой билось и дозревало давно найденное решение.
Ответив вопросом на вопрос, он невольно дал понять, что это решение есть, существует, оно, если хотите, - открытая дверь, к которой не надо ключа, но в которую постучать, извините, надо.
- Мне нужно знать, почему ты пришел именно ко мне. Мне нужно также знать, что думают обо мне в Центре. Ты должен сказать мне, какие получил в отношении меня указания… Я хочу игры с открытыми картами.
- Понимаю, - Горбачев присел к столу, устало, с напряженным усилием потер ладонью лоб. - Во-первых, знай, что я не заблудился, в лесу не аукал, абы кто откликнулся. На этот огонек, - он кивнул в сторону лампы, - пришел не случайно… Встреча с тобой предусмотрена оперативным заданием. Более того, она основа всей операции… Что знают о тебе в Центре? Думаю, все. Во всяком случае, об осторожности меня предупреждали - да, и довольно настойчиво… Для засланного в тыл разведчика ты сделал слишком блестящую карьеру… Что еще?.. Если б я не знал, что тебе важнее всего правда, не сказал бы, что тебя предложено ликвидировать, если… в общем, сам понимаешь… Сомнения в тебе сильные. Но еще больше нужда в тебе… Все. Что же касается лично меня…
- О себе не надо.
Тучин встал. Незабытым солдатским жестом одернул серенький, из грубой финской ткани пиджак:
- Мне жаль тех людей… Крепости, Дмитрий, открываются изнутри… Но это так, к слову… Я готов действовать… Дай мне неделю, и я скажу тебе, что снится начальнику штаба управления Восточной Карелии Котилайнену…
Глава 7
Утром 19 августа 1943 года группа решила двигаться к деревне Каскесручей, где должны были проживать родные Июдина. Двигались лесом. Следуя по просеке, около полудня на возвышенности увидели сидящего на пне человека, в гражданском, с автоматом. Приблизились к нему примерно на 25-30 метров, взяли на изготовку автоматы и крикнули: "Кто такой?" Неизвестный ответил: "Свой".
Из отчета командира группы разведчиков НКГБ К-ФССР С. Гайдина.
1
Утром 18 августа у дома горне-шелтозерского полицейского участка стремительно развернулась немецкая "БМВ". Старший сержант Туоминен, подтягивая на ходу сапог, скатился с лестницы - перед ним стоял Лаури Ориспяя. Взгляд капитана нетерпеливо вытянул сержанта в струнку. Понял, отрапортовал:
- Господин капитан! В районе предполагаемого появления партизан никого обнаружить не удалось. Дороги перекрыты, посты на вероятных подходах размещены в соответствии с вашим приказом.
Ориспяя молча прошел в управление.
- Собачку обещали, господин капитан, - напомнил Туоминен. Капитан не ответил…
Тучина привели в тот момент, когда Ориспяя зачитывал расшифрованные экспертами радиограммы убитого в районе Таржеполки радиста Николая Морозова. В них всплыло новое имя - Дуся. Имя радистки, которая лежит в Кашканах и у которой слова, как пули в спине: у живой не вытащишь.
Как видно, Ориспяя упорно шел по следу группы, выброшенной под Педасельгой. И Тучин понимал, чем это может кончиться, если даже Горбачев никакого отношения к этим следам не имеет. А ясности тут - никакой. Вчера, гордыня-дура, душил в себе вопросы - ждал, что сами скажут. Сообщил только: "Радистку тут схватили. Пять пуль, а она живая, лет семнадцати". И глаз не повернул, не вгляделся в лицо Горбачева, руку качал, думал, не заподозрили бы в чем неладном. Одно засек: горбачевскую тень словно гвоздями к стене пришило. "Где, как звать? Одну схватили или с кем?" Как звать ее, не знал. А при имени Морозова тень шелохнулась и осела - то ли облегченно, то ли придавленно. На этом разговор и осекся.
И вот - Дуся. Саастомойнен - в привычной позе: коленки в стороны, на коленках - локти, подбородок на кулаках. Туоминен слушает с раскрытым ртом. У Туоминена розовые щеки и усталые старческие глаза. Ориспяя - без парадности, голос усталый, раздумчивый:
- "Летчик выбросил неправильно. Два дня ищу своих. Продукты кончаются завтра. Дуси нет. Нахожусь на месте выброски. Прошу помощи. Николай".
В тот же день, 30 июля, - ответ Центра: "Принимаем меры для оказания помощи. Работайте по расписанию. Находитесь на месте. Подготовьтесь к приему продуктов".
31 июля: "Понял. Нужны батареи, кепка. Сообщите Дусе, пусть работает. Где ребята?"
2 августа: "Продукты получил, двигаюсь на север".
4 августа: "В назначенном месте никого нет. Что делать?"
Немедленный ответ: "Соединяйтесь с Дусей на западном берегу реки Таржеполка, в квадрате 12-62, на просеке, у устья ручья. Ждите ее прихода 5-6 августа".
6 августа: "Нахожусь в квадрате 12-62, устье ручья реки Таржеполка. Дуси нет…"
- Дуси нет, - повторил Ориспяя. - Мы знаем, что Дуся пришла лишь двенадцатого августа в четыре часа дня. Сегодня утром в Кашканах ее впервые назовут по имени, и, надо думать, девчонка вспомнит, с кем ее забросили, с каким заданием. Независимо от этого, господа, нам самим нужно принять меры. Мы обязаны ответить на вопрос покойника: "Где ребята?" Мы. И никто нам не простит ротозейства, сержант Туоминен… Думайте, думайте.
А думать Ориспяя никому не дал. Встал, одернул китель. Туоминену: "Поедете со мной, сержант". Саастомойнену и Тучину: "Займитесь этим, прошу без вопросов". Выложил на стол пачку бланков размером в тетрадный лист.
Машина ушла в сторону Погоста.
В Погосте родился Николай Морозов.
А Тучин развернул бланки.
Объявление
Заявляйте о партизанах и их сотрудниках! За своевременные уведомления назначены высокие премии. В деревнях крестьяне получат участок земли, в городах - до 1000 марок. Помните, что награды следуют тотчас же.
Подпись: "Верховное командование германской армии".
Немецкая фронтовая машина начальника финского штаба военной полиции, с немецких матриц бланки.
- Маленькая на двоих и Гитлеру стаканчик, - сказал по-русски Тучин.
Саастомойнен по-русски не понимал. Тыча пальцем в объявление, Тучин по-фински добавил:
- Эту штуку, господин комендант, надо подождать вешать. По-русски написано. А русский язык в национальных районах запрещен. Не вышло бы ошибки, господин комендант.
Господин капитан был с тяжелого похмелья. При капитане позу держал, а тут увял - глазки маленькие, на подушечках, посажены так реденько, что кулаку промеж них - не тесно будет, сочувствуя, просят дружбы и браги.
2
Утром 18 августа в Кашканах начинался шестой день допроса.
Распахнув ситцевую штору, вошел следователь, длинный, сутулый лейтенант. Санитар сбросил с Дуси одеяло, чулком стащил рубашку. А у нее не было сил подтянуть, сжать в коленях голые ноги.
Она была перевязана одним бинтом на все пять ран. Разматывая бинт, санитар то и дело подсовывал под спину руку, и худенькое ее тело беспомощно выгибалось. Вчера ей обещали засыпать раны солью. До морщин сжались веки, пальцы обеих рук мучительно сошлись у широко раскрытого рта.
- Пристрелите меня…
Потом она потеряла сознание. Когда пришла в себя, вдруг услышала свое имя. Кто-то настойчиво звал ее: "Дуся, Дуся". Рванулась навстречу этому голосу, открыла глаза. А, кроме лейтенанта, никого вокруг не было. Лейтенант сидел рядом, держал ее руку, гладил ее руку, говорил:
- Ну-ну-ну, успокойся, Дуся, успокойся, все позади, все кончилось, Дуся. Твои товарищи, Дуся, добровольно сдались нашим властям. От них мы и узнали наконец, как тебя зовут.
Глаза лейтенанта до невозможности увеличены очками. Руку гладит торопливо, как бритву правит.
- Если хочешь, в Финляндию отправим, тебя вылечат, жить будешь. Но для этого, Дуся, нужно соблюсти небольшие формальности. Время, Дуся, военное, и мы должны быть уверены в твоей лояльности. Вот незначительные вопросы - ты слышишь меня? С какой целью заброшена ваша группа? Место и характер ее действий? Где базируются другие группы парашютистов? Дислокация советских партизанских отрядов? Отвечай!
Дуся качает головой:
- Я не знаю… я должна была встретиться с парнем… его убили… и ждать…
Лейтенант снял очки, вытащил из кармана платок. Подышал на стекла очков, долго протирал их. Потом так же медленно, обеими руками усадил очки на место. А когда отнял руки, на губах, в глазах открылась терпеливая усмешка человека, который знает все.
- В июле 1941 года, - у лейтенанта голос доброго сказочника, - комсомолка Дуся вступает в Пряжинский истребительный батальон. Там она служит медицинской сестрой. Вместе с бойцами участвует в боях под деревнями Колатсельга и Палалахта. Несколько раз в составе групп ходит в разведку и приносит ценные сведения. А позднее, когда Пряжинский истребительный батальон был соединен с Тунгудским, Дуся, Дуся Тарасова, участвует в героических походах по тылам так называемого врага. Так?
В марте 1942 года истребительный батальон расформирован, и Дуся Тарасова становится заведующей медицинским пунктом поселка Лейгуба. Но пребывание в тылу тяготит комсомолку Дусю, она рвется на фронт, и в июле 1942 года ее вновь зачисляют в ряды бойцов, направляют на курсы радистов. Дуся становится бойцом невидимого фронта. Так?
И вот 29 июля Дуся в цепочке самолетов У-2 вместе с товарищами… Как их фамилии? - лейтенант вытащил из кармана бумажку. - Впрочем, это неважно… Вместе с товарищами летит на разведывательное задание. И вдруг - что такое? Над красивой рекой Свирью самолеты обстреляны, цепочка разорвана. Через полчаса Дуся приземлилась одна в незнакомом лесу.
А тут и сказке конец. Зло наказано, добродетель восторжествовала. Зло - это то, что карелка Дуся пошла против своих братьев по крови, финнов. Добродетель - это чистосердечное покаяние ее товарищей, и, не будь Дуся дурочкой, она последует их примеру.
Лейтенант встает, ладонью приглаживает Дусины волосы.
- Итак, вопросы прежние. Повторяю: нам все известно, речь идет только о твоей, Дуся, честности.
У Дуси широко открытые глаза, белые, чуть вздрагивающие губы:
- Я ничего не знаю…
- Знаешь!
- Ив истребительном батальоне тоже не была… Сказки.
Лейтенант бросается в прихожую. Приводит за руку невысокого человека в фуфайке. Человек снимает шапку, кланяется.
- Здрасьте, Евдокия Васильевна, гы-гы… Не признаешь?
Дуся всматривается в его лицо, качает головой.
- Как же, Евдокия Васильевна? В одном батальоне службу несли, гы-гы.
- Земляк! - Дуся вдруг улыбается. - Землячок… На одном солнце портянки сушили… Уйди, скотина, а не то встану, морду поцарапаю.
Ее ребята, ясно теперь, живы и делают свое дело.
3
Горбачев то и дело раздвигал пряди влажного сена - чистенькая, выстланная свежей отавой поляна перед зародом матово светилась росой. Низко, по пояс соседнему стогу, висел туман. Лишь в шестом часу утра, когда в белом, как яичная скорлупа небе, проклюнулось солнце, от стога отвалилась и до самого леса улеглась тень.
Ночь провели без сна. Павел ругал берлогу, где ног не вытянуть, прелое кислое сено и тех, отвались у них руки, кто стог метал: сырьем сложили, солью не пересыпали. И вообще трехкилометровое соседство с Тучиным его не устраивало.
Ночью, делая вид, что спит, Горбачев с удовольствием смотрел, как Павел душит пятерней нос, чтобы не чихнуть, как дрожит на мушке его автомата блик лунной августовской ночи…
Едва забрезжило, Павел потянул в дорогу. Идти и в самом деле была пора. Да не в такую росу: шагни, и постелется след.
- Знаешь, Павел, что делает лось, когда первый снег нападет? Не знаешь?
- Что делает - копытом жратву достает.
- Стоит, Паша, часами копыт не сдвинет, боится след дать. Вот как… А пойдет - так только ноздрей против ветра. Я о чем, Паша, думаю. Дело мы с тобой закрутили неплохо для начала, удачно, я бы сказал. Жизни наши теперь подорожали. Давай в этом свете прикинем, как быть. Что нам теперь важнее всего?.. Важнее всего выйти к Сильве и Асанову, они ждут и неизвестно о чем думают четвертые сутки. Раз… Надо как можно быстрее сообщить Центру обо всем, что произошло с нами. Два. И третье - это, думаю, важнее важного - не потерять связи с Тучиным… Я назначил ему встречу в понедельник на одиннадцать утра, а дорога на базу… не уверен, что она будет прогулкой. Короче, мы не можем вдвоем подставлять себя под одно дуло, под разные - еще туда-сюда.
- Согласен. - Павел деловито закопошился в сене.
- Постой, экий ты ловкой… Слушай.
Удальцов Павел Иванович.
Горбачев вытащил из-за пазухи карту, разложил ее на коленях, пригнувшись, пропустил в сенную конуру свет и ткнул пальцем в край болота Картос.
- Здесь Сильва и Асанов. Пойдешь к ним той же дорогой, как сюда шли. Будь лосем, волком, кем хочешь, но дойди - понял?
- Какой вопрос!
- Дойдя до места, возьми обратный азимут вот сюда, запомни, - квадрат 92-22, поляна севернее высоты 69, конец Лабручья. Это место, куда нам должны выбросить продукты. Здесь я жду вас к вечеру в понедельник. К вечеру, запомни, в понедельник… Если что, Павел, умри, но сохрани Сильву. И рацию. В них - все… И еще. Мало ли, вдруг со мной что, так пусть знают - у меня была встреча с Тучиным… Разберитесь. Помните: я, Горбачев, Тучину верил… Ну, вот так, вот и все…
Километров десять Павел отмахал легко, не сверяясь с компасом. Он шел строго на юг и знал, что в час дня прямо на его азимут выйдет солнце. К этому моменту он должен достигнуть Лабручья, значительно южнее высоты 69, куда нужно вернуться.
Речка косо легла на пути с явным запозданием, когда солнце уже заворачивало к правому уху. Стащил сапоги, опустил натертые ноги в холодные струи, подмял спиной осоку и долго лежал так - заправлялся речной бодростью…
По ту сторону Лабручья пошли топи, завалы, сырятина, комарье. Он знал, что всего этого добра, чем дальше на юг, к Ивинскому разливу Свири, тем больше, но решил идти прямиком, чтобы оставить слева дорогу, Уорд, Залесье и то ночлежное место у Ропручья, где они коротали ночь с Горбачевым.
Проклятые места. В мирное время встретить здесь человека - праздник. А война и тут, на болотах, меж деревьев, в буреломе, лежала буднично, жестоко, кричаще.
Наткнулся на фанерные обломки Р-5. Трупов не было - либо уползли, либо еще в воздухе выпрыгнули.
Листовки. Под ногами, на ветках, - советские, финские, немецкие - рвано-рыжие, свежие, на глянцевой бумаге и рыхлой оберточной. На ветер пущенная пропаганда. Брал, безотчетно совал в карман. Они были для него - человека в пути сущего.
К вечеру добрался до Мундуксы. Бросился ничком к воде и пил, пока не заломило в затылке. На лбу, на спине колко выступила испарина.
Еще через пару километров, выбравшись к сухому ельнику, осмотрелся и рухнул рядом с муравейником. Солнце уже окопалось. Укрылись в своем доте муравьи. Усмирил дыхание и потерялся в забытьи…
Утром понял, что заблудился. Дважды переходил речушки, похожие, как две капли воды, на Мундуксу. Обогнул болото, на котором одиноко паслись две чахлых сосенки, и неожиданно вышел на просеку, а никакой просеки в этом месте быть не должно. Взбежал на вершину холма и растерянно замер: просека скатывалась по обе стороны прямехонько и бесконечно.
Приспособившись на пне, вытряхнул на ладонь табак двух последних полупустых папирос, достал листовки и долго думал, какую из них пустить на закрутку. Рвать советскую - свинство, хоть и старая. Тем более написано: "Прочитав, передай товарищу".
Заинтересовался:
"Вести с Советской Родины.
27 июля 1942 г., суббота, г. Москва.