Не без тревоги подумал о Горбачеве: ставят сети на ряпушку, а в них и судак попадается.
И еще подумал - почему Горбачев, зная, что он мимоездом будет в Шелтозере, ни слова не сказал о семье. Три года о нем ни слуху, ни духу. Не верит, или не хочет ставить под удар семью. Однако, он, Тучин, и сам не промах.
На перекрестке за школой остановил машину.
Прошел темные сени, нащупал и распахнул дверь. Четырнадцатилетняя Клавка, маленькая не по годам, тащила к столу самовар. За столом - мал мала меньше - все горбачевское потомство: Нинка, Юрка, трехлетний Борька. Глянули мельком и снова глаза в одну точку - туда, где в центре пустого стола алюминиевая миска с мелкой нечищенной картошкой. Перед каждым пясточка соли. Бесхлебица.
Анастасия стояла в сторонке, у вешалки, в незастёгнутой телогрейке, закинутыми за голову руками повязывала платок. Смотрела исподлобья, устало.
- Здорово! Куда собралась?.. А я еду мимо, дай, думаю, погляжу, как вы тут?..
- Ты по делу или как? Некогда мне, опаздываю. Мама-то что?
- Мама - хорошо, хорошо мама… А ты задержись-ка Анастасия.
Отвел ее на кухню, взял за плечи. С удивлением и завороженным страхом смотрела в его веселые глаза.
- Знаешь - что?
- Что?
- Дмитрий здесь.
- Господи! - рывком оглянулась и бросилась к двери. Едва уцепился за рукав:
- Да не здесь - там!.. Там… Жив, кланяется… А ты - ни звука никому, и вида чтоб не было!..
Вцепилась в пиджак, и тысяча вопросов в глазах.
- Все, все! Вот передать просил, - достал 800 марок, вложил в ее ладонь, зажал пальцы, повернулся и - бегом к машине…
…Вечером Тучин протянул пропуск белобрысому сержанту Петрозаводской военной полиции, что стоял в проходной гаража во дворе штаба управления Восточной Карелии.
- Кто нужен?
- Слесарь Антонов.
2
- Ты Антонов?
- Я.
- Финским и вепсским владеешь?
- Владею.
- Будешь у меня председателем колхоза и заодно переводчиком.
- Не справлюсь. И нога вот…
- Неважно, пошли, - приказал Саастомойнен.
Антонов родился в год революции. В 39-ом вступил в комсомол. А в 41-ом его не взяли в армию: нога не гнется. Последним, кто отказал ему, был начальник штаба формировавшегося в Шелтозере партизанского отряда Назар Иванович Самылин. Прости, говорит, какой разговор, в нашем деле лосиные ноги нужны.
В партизаны не приняли, в ополченцы на Свирь не пустили. А на пристани - столпотворение. Последний рейс. Увозили самое ценное - грузы республиканского банка и ребятишек из Шелтозерского детского дома.
Ушли с приятелем в лес, в сторону Качезера, попали в прочес. И вот комендант Саастомойнен: "Будешь у меня председателем"…
Руководил ремонтом конюшни в Федоровской, подвозкой сена, корчевкой кустарника на полях. На корчевке люди работали плохо, оставляли пни. С председателей выгнали.
Бросили на оборонные работы в Вознесенье. Заболел.
Направили учеником киномеханика в Видлицу, где размещался в ту пору штаб управления Восточной Карелии. В клубе собиралось человек 120-150 солдатни. Крутил "Февральский манифест" - подписка Александром I манифеста о предоставлении "независимости" Финляндии; лапатоссу - кинокомедию "Ану и Микко" - о том, как хорош мир, где у бедной девушки есть шанс выйти за богатого. Часто в дикторском переводе шли фильмы киностудий Германии. Сеансы начинались с еженедельных обозрений - "вохеншау". В течение двадцати минут экран убеждал зрителей в близости победы.
Непобедимые немецкие танки, загорелые, запыленные, с закатанными по локоть рукавами непобедимые немецкие солдаты… И - поля, усеянные трупами русских, колонны военнопленных.
Затем основной фильм: "Девушка моей мечты", "Король-ротмистр" или "Улица Большой Свободы, 7" - о приключениях веселых гамбургских моряков. Красивая жизнь, красивые женщины с красивыми ногами, бедрами, бюстами - награда, которая ждет победителя.
Киномехаником был высокий, узколицый финн, крестьянин из-под города Турку, веривший во все, что крутил. Жил с ним на положении лакея в одной комнате, прямо при Доме культуры.
Однажды:
- Эй, вставай, принеси сигарет!
Болела распухшая нога. Вскочил, вцепился ему в горло, ничего не видя от злобы, душил, бил головой в подбородок.
Очнулся в луже крови, с подбитым глазом и нестерпимой болью в животе.
Соседняя дверь вела в комнаты "главного попа Карелии". Черные погоны с золотыми крестиками, пистолет под рясой. В мае, когда штаб переезжал в Петрозаводск, открыл эту дверь, взял пистолет и литр церковного вина. Напоил киномеханика, а выстрелить не смог.
Петрозаводск - допрос. Капитан полиции:
- Смотри в глаза, гадина! Не лги! Правду! Нет - к стенке!.. В Петрограде был?
В Петрограде не был, в Ленинграде - да.
- Ленинграда нет, а есть Петроград, запомни! Где родился?
- В Советском Союзе, конечно.
- Нет такого, есть Россия. Национальность?
- Вепс.
- Русский! Нет среди вепсов бандитов… В глаза смотри! Зачем пистолет брал?
- Не брал пистолета… Немцы взяли.
- Какие немцы?
- Те, что в Видлицах стояли, ехали из Олонца в Финляндию.
Улик не было. Из киномехаников выгнали. На бирже труда получил направление в гараж штаба, автослесарем.
Здесь 17 августа 1943 года и состоялась все изменившая в жизни Николая Антонова встреча с Тучиным…
- Ты где живешь, Коля? - спросил Тучин. Присел на корточки у края бокса и невозмутимо, с видом человека, у которого все в ажуре, покуривал. Антонов, то и дело путая порядок листов, собирал рессору заднего моста. И ответил, как ему показалось, с ненужной обстоятельностью:
- На улице Хоймасо Тяринен, дом десять, квартира семь.
- Что еще за улица?
- Дзержинского, по-старому.
- Не годится. Кончишь работу, иди за Лобановский мост. Постучись в первый дом от базара, выше по речке. Откроет женщина, скажи: "Вам привет от Егора". Понял? Ну, до встречи…
Налетел, взбудоражил душу, исчез. Тучин есть Тучин. Не изменили его ни война, ни финский харч. И в этой его уверенной живучести Антонову вдруг открылось что-то такое, о чем он никогда не думал раньше: Тучин-то - чем живет? Ведь не похоже, не видно этого, чтобы его совесть не сводила концы с концами. Не видно, хотя на этот случай ему, Антонову, жизнь глаза промыла начисто. Они оба родились в Федоровской. Отцовские дома в двухстах шагах, но двух таких разных людей во всех списках сельсовета, наверно, больше не значилось. Тучин по всем деревенским понятиям был мазурик, заводила ребячьей стаи, и другого человека, которому бы так завидовал маленький Антонов, не было. Сам он, с тех пор, как случилось это несчастье с ногой, так и простоял свое детство где-то в сторонке от соблазнов, игр, мальчишеских проделок.
Никаких отношений у них тогда не возникало. Лишь намного позднее тучинской горячности чем-то приглянулась его немудреная замкнутость. Это случилось в 1934 году, когда после девятимесячных пропагандистских курсов в Гатчине Тучин вернулся в Федоровскую избачем. Ему шел тогда двадцать первый год, и он с запоздалой жадностью окунулся в книги. Читал, как жил - налетом. Тут-то неожиданно выяснилось, что в книжном мире семнадцатилетний Антонов - старший, что в принципе они недалеки от уравновешенной зрелой дружбы.
Вскоре Тучин снова исчез. Хозчасть Совнаркома, комендант здания ЦК КП(б) республики. В мае 1943 года в Горнем встретились и наспех разошлись уволенный за непослушание помощник киномеханика и подозрительно довольный собой финский староста.
Ломай теперь, Антонов, голову, к кому и зачем идешь за Лобановский мост.
3
Город оказался тише, чем думалось издали. Прохожие в гражданском - редкие, деловито торопкие. У патрульных шаг с ленцой, вразвалочку. Деловитость - страх, ленца - настороженность. Неправдоподобные улицы без детских голосов.
Город с двойным дном. Непостижимая для пришлого жизнь. Где они, казармы и лагеря? Кто друг в казарме, кто враг в лагере? Чьи глаза сочувствуют и предают, кто умрет, но не выдаст? "Зона вакуума" - от незнания всего этого. Кроме незнания, других стен у "Онежской крепости" нет. И это неправда, что фашистские козлятки из Äänislinna не отпираются. Просто у всех крепостей засовы открываются изнутри.
Тучин думал, как сказать обо всем этом Антонову и можно ли обо всем этом ему сказать. Нужно, потому что другого шанса нет.
Постоял у обрыва парка Онежского завода. В низине, за желтыми верхушками берез, мертво лежали взорванные корпуса. Лишь в дальнем правом углу чуть теплилась жизнь - там вздымалось облако дыма и пара, грохал по жести молот.
Вышел на площадь. Здесь, в центре циркульного ансамбля высился прежде гранитный памятник Ленину, теперь стояла на постаменте пушка.
К краям площади по всему ее кругу жались машины. Кисло, по-муравьиному пахло осиновой гарью - машины почти сплошь газогенераторные. Поминутно хлопали массивные двери, вытягивались у дверей часовые - военный, политический, полицейский муравейник оккупированной Карелии суетливо вершил свое дело.
При выходе с площади на улицу Энгельса его впервые остановил патруль, и он понял, что давно, почти с наслаждением ждал этой минуты. Это был миг, когда все, что было его позором, наконец становилось его силой.
Выложили паспорт, пропуск, удостоверение старосты, сложенный вчетверо наградной лист. И пожилой лейтенант без слов козырнул, расступились патрульные, и он зябко вздрогнул при мысли о тех, кто на его месте уже чувствовал меж лопаток холод смерти.
Обогнул гостиницу "Северную", точнее то, что осталось от нее, - шесть колонн с остатками лепного перекрытия, груда кирпича и балок.
Спустился к Онежскому озеру. Обгорелые стояки печей, остовы кирпичных стен с пустыми глазницами. Аллея молоденьких тополей у воды, почти безлистых, с распоротыми огнем боками…
Пройдут годы - круглые годичные кольца тополей станут разорванными эллипсами, вокруг опаленной сердцевины уродливо наслоятся годы. И в далекий мирный день люди с удивлением глянут на разъятую кору, четвертованную и все-таки живую крону, и, может быть, не поймут, отчего это с тополями случилось. А он, Тучин, напомнит. Он приведет сюда дочек и внуков, он объяснит, как живое умеет цепляться за землю, в которую пущены корни… Он так надеялся привести сюда дочерей и внуков
4
Вечером, в доме Лидии Ивановны Дерябиной, что за Лобановским мостом, Тучин пункт за пунктом, по-горбачевски загибая пальцы, изложил Антонову свое чрезвычайное дело. Шел ли он на риск, доверяясь чувству прежнего товарищества? Думал ли о том, что Антонов может заподозрить его, старосту, обласканного Рюти и Маннергеймом, в провокации?
Антонов сидел на краешке венского стула, выставив вперед прямую негнувшуюся ногу, и жгутом скручивал кепку с большим дряблым козырьком. Его доброе лицо с пухлыми застенчивыми губами было красным. На выпуклом лбу выступила испарина.
Антонов принимал нелегкое решение. И Тучин ничем не мог помочь ему, потому что ничего не мог рассказать ни о Горбачеве, ни о себе. Он действовал от имени своего сомнительного, в глазах Антонова, патриотизма, но требовал, может быть, жизнью оплатить их землячество, их старую дружбу.
Антонов поднял голову и пристально всмотрелся в тучинские глаза, ища в них все недостающее. Тучин был спокоен, строг, хотелось верить в него - почему-то веришь людям, у которых хватает силы не объяснять, не оправдывать своих действий, и чем сложнее ситуации - тем больше.
Судорожно сглотнув, Антонов спросил:
- Значит, ничего сказать мне не можешь… для кого, зачем?
- Нет.
- Ну что ж… Мне терять нечего, - скомканной кепкой вытер лоб и не без вызова добавил: - Я, Дмитрий, давно согласен… раньше, чем ты пришел. Намного раньше.
Тучин удовлетворенно кивнул. Ничто не изменилось, ни в его лице, ни в позе. Спросил:
- Лично ко мне у тебя нет вопросов?
- Есть… Как к тебе относится Маша?
- Какая Маша? Жена, что ли?
- Она.
- Понимаю. Отвечу… Маша, Николай… Маша родила мне двух дочерей, Маша хочет сына… Вопросы?
- Больше нету.
Николай неуклюже встал, опираясь, накрыл рукой тучинское запястье и мощно сжал пальцы.
- Скажи, Коля, у тебя есть хоть паспорт-то?
- А как же.
- И ты можешь свободно ходить по городу?
- Попробую.
- Попробуй, а на рожон не лезь. И записей - никаких. И никаких помощников. Дело для одной пары глаз… Для одной жизни, Коля. И еще - в конце сентября появись-ка у нас, в Горнем.
- Каким путем?
- Любым, но появись… Есть у тебя там мать, а у матери над головой не крыша - решето, а тут зима на носу, вот и повод тебе.
Тучин выпрямился, весело встряхнул Антонова за плечи.
- Теперь иди.
Глава 2
Нас забросили в тыл на два месяца, а мы пробыли восемь…
Д. Горбачев.
1
Итак их стало семеро:
Дмитрий Горбачев,
Павел Удальцов,
Сильва Паасо,
Михаил Асанов,
Степан Гайдин,
Семен Июдин,
Павел Бекренев.
Двое русских, финка, карел и трое вепсов.
Соорудили шалаш - на высотке, в двух километрах от Лабручья, в глухом, отдаленном от дорог лесу. С запада и востока их прикрывала непролазная трясина, на южных подступах высотку когда-то штурмом взяла буря, лес полег, пророс молодью - тут сам леший ногу сломит. Лишь на север тянулась едва приметная хожая тропа. Туда смотрел пулемет старой английской марки "Льюис".
Обеды стряпали на костре. Спали на хвое, устланной парашютным шелком. Шелковым пологом завешивали вход.
Стоял шалаш, жила в шалаше Сильва, и Павел был вполне доволен. Имелось и поприще, на котором он преуспевал: два-три раза в день требовалось поднять на пятнадцатиметровую высоту антенну рации - он лез на ель, и в его зубах гудели волны Большой земли.
Сильва вела оживленные переговоры.
Сильва Паасо
27/VIII - 13.00
"Егору"
Передайте Гайдину, чтобы разведал побережье озера для приема груза и радистов. Координаты сообщите. Тучина пошлите Петрозаводск задачей разведки, установления связей и подготовки явок.
Власов.
28/VIII - 19.00
Власову
Радисток выбросьте северная часть Матболота, координаты 92-18, груз - 92-22, старое место. Время выброски радисток сообщите.
"Егор"
29/VIII - 13.00
Изотову
В ботинках работать невозможно. Шлите сапоги.
Гайдин.
72
6/IX - 12.30
"Егору"
Нас интересует возможность доставки радиста и груза по озеру. Сообщите координаты для безопасного причала.
Власов.
- Странные люди! - горячился Горбачев. - Далось им это озеро, оно же у черта на куличках.
Власову
Радистку и груз на берег принять невозможно. Идет сокращение гарнизонов в тылу и укрепление берега. Бросайте координаты 92-22, сигнал огонь. Продукты на исходе, присылайте срочно.
"Егор".
7/IX - 18.30
"Егору"
Продукты и радиста выбросим дней через пять.
Власов.
7/IX - 18.35
Власову
В поселке Уорд большие военные госпитали. В Ропручье - гарнизон до батальона. Электростанция работает - бомбите.
"Егор".
9/IX - 12.45
"Егору"
Наши войска очистили Донбасс. Италия сдалась на милость победителя. Сообщите населению.
Власов.
14/IX - 13.00
Власову
Получена телеграмма из Петрозаводска. Коменданту Саастомойнену приказано эвакуировать сельхозинвентарь. Идет подготовка машин.
"Егор".
Это была последняя радиограмма, которую Сильва передала с затерянной в дебрях высотки. В полдень Горбачев и Асанов вернулись от Тучина. Промокший до нитки Дмитрий Михайлович присел к костру и, заходясь тяжелым кашлем, попросил радистку передать материал об эвакуации сельхозинвентаря. Уходя, Сильва слышала, как Горбачев сказал:
- Все, ребята, операция "шалаш" закончена.
- Что-нибудь случилось? - спросил Павел.
- Случилось: осень. За осенью обычно бывает зима. Надо менять квартиру.
Всем показалось, что Горбачев не договаривает чего-то, а он, вроде, ничего не скрывал, кроме своей давней и вдруг воспрянувшей болезни.
Он повел их к урочищу Мундукса.
На пятом часу хода по бесконечным болотам возник лесистый остров тверди. Они подошли к нему с запада, и было хорошо видно, как на юго-восток тянется от высоты хвост каменистой гряды.
Тяжело опустившись на землю, Горбачев подозвал Сильву: