Тот шел, насвистывая, помахивая дюралевым молотком на длинной рукоятке. Увидев Осинского, не остановился, не прибавил шага, а даже специально - чтобы не выдать волнения - пошел чуть медленнее, продолжая беззаботно насвистывать и размахивать молотком. Осинский видел, как все больше и больше бледнело лицо друга, но тоже не двигался, безуспешно пытаясь справиться с нервной дрожью.
Только подойдя совсем близко, Владимир сказал наконец притворно-равнодушным голосом:
- У-у-у-у, паразит, вернулся! Ну, что у тебя?
- Да вот руки нет.
- Ну, это ерунда, сделаем.
- Я в этом не сомневаюсь, уже кое-что придумал! Видишь: сгибается, разгибается. - И он с гордостью продемонстрировал протез.
- Вот и отлично! Все в порядке, как живая.
- До живой еще далеко.
- Ничего, ничего, скоро начнешь работать. А почему ты телеграмму не прислал, встретили бы.
- Я дал. Из Минвод.
- Ну, значит, еще придет. А теперь айда к Марине!
Марина была на кухне. Увидев Осинского, бросилась к нему, повисла на шее, начала целовать.
- Что же ты плачешь, Мариночка, ведь жив я, жив!
Она отправила его помыться с дороги, полезла куда-то и извлекла костюм Владимира.
- Сейчас же в штатское переодевайся! Что значит: "Не нужно"? Обязательно нужно! Отдыхайте, пока я на рынок слетаю, постараюсь грибов достать, состряпаю Левкину любимую грибную икру. Отобедаем, отдохнем, а уж вечером, после представления, отметим твой приезд по-настоящему - выпьем так, чтобы чертям тошно стало!
Осинский начал переодеваться.
- Что это у тебя за синячище на бедре? - спросил Владимир.
- От протеза. Пальцы-то стальные. Карманов не напасешься: рвут.
- А резиновую кисть нельзя сделать?
- Сложно. Но что-то придумать необходимо.
- А перчатка не помогает?
- Тоже рвется.
- Ничего, покумекаем.
На обед Марина пригласила всю труппу: Николая, Васю Якимова, Ниночку Банную, новых партнерш, а также Валерию Абашкину.
- Ну и удивишься же ты одной штуке, одной новинке в нашей работе, - говорил Осинскому по дороге в цирк лилипут, гордо вышагивая рядом.
"Одной штукой" оказался круглый прозрачный занавес из пантомимы "Конек-Горбунок", целиком закрывавший манеж. На тюле было нарисовано морское дно с коралловыми цветами, плавающими рыбами, причудливыми водорослями. Внутри этого чехла, словно в сказочном аквариуме, и шел номер. С гордостью и радостью смотрел Осинский выступление Волжанских.
"Как они выросли за это время! Какие молодцы! Вот этот новый "кувырок", что делает Володя, и мне бы хорошо перенять... Надо попросить, чтобы научил. Меня с сольными трюками можно будет пустить после Коли, перед новой девушкой... А во время комплимента я могу занять место слева от Марины, а еще лучше за Ниночкой Банной или справа от Васи Якимова... Надо продумать, как делать стойку и на руке и на протезе, посоветоваться с Володей... Если на большом пальце правой руки сделать петлю и вставлять в нее большой палец от протеза, - пожалуй, может получиться стойка на двух кистях!.. Только надо снова переделать кисть... Вот это будет чудо!.. Действительно, никому в голову не придет, что я без руки... До чего здорово, что мы работаем в трико и в масках!.. А прыжки на одной правой, пожалуй, пойдут!.. Попробую... Протез не помешает..."
Ужин был веселым, шумным.
- Научу тебя "кувырку", Левка, так и быть! - смеялся Владимир. - Вообще отдам его тебе. Хочешь?
- Конечно, хочу, спасибо! А я за это тебе тоже подарок сделаю. Одна идея родилась!
- Что за идея?
- Мне новый занавес очень нравится, но... Дай-ка карандаш!
Все перешли за письменный стол. Рисовали, чертили, спорили до хрипоты.
- Убедил! Убедил, черт головастый! Завтра же за переделку!
В передней раздался звонок. Владимир вышел и вскоре вернулся с телеграммой в руках.
- Вот теперь мы можем тебя встретить, Левка! Узнали наконец, что ты едешь! Телеграмма из Минвод!
Осинский начал выступать в канун нового, тысяча девятьсот сорок четвертого года. Все шло хорошо, но в феврале произошла неприятность.
Весь день Осинский провел в цирке вместе с лилипутом. Занавесив окна гардеробной одеялами, они проявляли и увеличивали фотографии. Отдыхать домой не пошли. Во время выступления, после первой же стойки, Осинский почувствовал жгучую боль в обрубке. Он чуть не потерял сознания, однако с манежа не ушел, выполнил все трюки до конца.
- Что с тобой? - встревоженно спросил Вася за кулисами после того, как Осинский снял с лица лягушачью маску.
- Не знаю... Чертовски больно... Помоги-ка стянуть трико, снять протез...
- Ой! - испуганно воскликнул лилипут. - Кровь из протеза льет...
- Наверное, лопнула перевязанная артерия, - догадался Осинский. - Пошли скорее в гардеробную!
Протез был весь в крови. Она хлестала из обрубка, точь-в-точь такими же пульсирующими толчками, как в день ранения.
- Вызывай неотложку! Мигом! - приказал лилипуту перепуганный Владимир.
Лилипут стремглав выскочил из гардеробной.
- Пинцет! Скорей пинцет! - крикнул Осинский, кивком указывая на столик с фотографическими принадлежностями.
Владимир передал пинцет. Подержав его над пламенем спички, Осинский нащупал пульсирующую артерию и крепко зажал.
- Суровую нитку, Володя! У меня в рыболовном мешке! Отрезай ее! Завязывай! Туже завязывай! Хорошо! Теперь брызни-ка одеколончиком, вон он, на столике! Так! Дезинфекция сделана! Все... Спасибо...
Кровь остановилась. Осинский долго не мог вставить самокрутку в прыгающие, посиневшие губы.
Вскоре приехал врач. Осмотрев обрубок, он долго качал головой, сказал тоном, не допускающим возражений:
- Все обошлось, но никакой нагрузки! Выступать запрещаю категорически! Ка-те-го-ри-чески! Никаких цирков! Покой! Только покой!
- Еще чего! "Никаких цирков"! Покой будет только на кладбище! - передразнил врача Осинский, как только тот вышел из гардеробной.
- Да, Лева, сделаем перерыв! - строго сказал Владимир.
- Никаких перерывов! Я только в форму вхожу! Ни-ка-ких!
Заспорили. Осинский даже слушать ни о чем не хотел.
- Это случайность! Чистая случайность! Это тогда, еще в госпитале, врач неудачно артерию перевязал! - кричал он. - Очень хорошо, что так случилось! Зато теперь больше не лопнет! Никогда не лопнет!
С трудом договорились, что Осинский будет исполнять трюки только на одной руке.
Спустя несколько дней Волжанский, проходя мимо цирка, заглянул в свою гардеробную. И остолбенел: у столика стоял Осинский в одних трусах и сосредоточенно колотил обрубком по стене. Лицо его морщилось от боли при каждом ударе.
- Ты что? Рехнулся? - ворвался в комнату Владимир.
Осинский, словно не слыша, продолжал тыкать обрубком в стену.
- Зачем кричать? Я все слышу. Так надо, чтобы мозоль набить, просто мозоль набить. Мне лучше знать, как лечиться.
- Ничего себе лечение! Все равно не разрешу на двух руках делать ни одного трюка! Или Кузнецову напишу и из номера выгоню, так и знай!
- И долго не разрешишь?
- Полгода минимум!
- Ну и не разрешай! - разозлился Осинский. - А мозоль все равно набивать буду! Мне она нужна - мозоль! И никто не запретит ее иметь! Мне протез переконструировать надо! Мне для протеза мозоль нужна!
- Что с психом говорить!
- Вот правильно! И не говори!
Глава V
Случай с Сиамом
- Ну вот, полгода прошло, что будет дальше? - не глядя в глаза Владимиру, спросил Осинский.
- Уговор дороже денег. Начнешь сегодня делать все трюки. Все дуешься?
- Все дуюсь, - просиял Осинский. - Ну и характерец у тебя! Упрямый, как черт!
- Весь в тебя! Снимай протез, покажи мозоль.
- Гляди! - с гордостью сказал Осинский. - Как кремень стала. Гвозди забивать можно!
- Смотри взаправду не вздумай! С тебя станет! Значит, мир?
- Мир. Идем репетировать.
С манежа донесся злобный рев слонов.
- Что там такое?
- Опять Сиам буянит, наверное. А ну-ка скорей!
Они добежали до конюшни. Громко трубя, постоянно оборачиваясь в сторону манежа, неохотно двигался красавец слон Сиам. Его вел тесть дрессировщика Корнилова - Филатов, сам замечательный дрессировщик, любитель и знаток животных.
- Что там случилось, Иван Лазаревич? - спросил Волжанский у Филатова.
- С Рангу подрался! Еле разняли! - крикнул старый мастер. - С дороги! С дороги, ребятки, как бы не зашиб! Опасно!
Друзья поспешно отступили, в проход между стойлами. Филатов и слон прошли мимо.
- Удивительно, до чего старика все животные слушаются... Чародей какой-то... - сказал Владимир, глядя им вслед.
Посреди арены стоял разгневанный Рангу, Корнилов, молодой дрессировщик медведей Валентин Филатов, слоновожатые, несколько артистов. Все громко обсуждали происшедшее.
- Рангу его не задевал, дядя Саша, я все видел с самого начала, - горячо спорил Валентин с Корниловым. - Сиам сам ни с того ни с сего толкнул Рангу, вот тот и перелетел через барьер.
- И сильно подрались, Валя? - спросил Осинский.
- Счастье, что в первом ряду никого не было... Рангу здорово попало. Сильно ушибся... Если Сиам дальше так будет буянить, придется в зоопарк сдавать...
- Такого артиста... Настоящий премьер!..
- Жаль, конечно... Никто его не заменит, - вздохнул дрессировщик. - И по трубе, как по канату, ходит и на одной ноге стоит... Сам ведь знаешь!.. Ну, репетируйте, ребята, наше время истекло...
После представления все горячо поздравили Осинского с выздоровлением, со второй премьерой.
С конюшни доносился яростный рев Сиама. Осинский и не предполагал в тот вечер, какую роль в его жизни сыграет слон-буян...
Произошло это в Краснодаре, куда переехала труппа. Сиам был очень привязан к Ивану Лазаревичу Филатову, и, когда дрессировщик тяжело заболел, слон забастовал, отказался принимать пищу. Рабочего, заменившего Ивана Лазаревича, он просто возненавидел и однажды чуть не убил его.
- Если не поправится старик Филатов, будет плохо, - говорили в цирке.
А тут еще, как на грех, забежала как-то в цирк маленькая бездомная дворняжка, попала в слоновник. Сиам обрадовался, затрубил. Собачка сперва испугалась, потом подошла к незнакомому, страшному, громадному чудищу, стала обнюхивать его. Сиам погладил ее хоботом. Завязалась дружба. Слон соорудил гостье в своем стойле мягкую постель из сена. Собачке понравилось это жилье. Слон не расставался с новой подружкой, играл с ней, обсыпал ее сеном. Однажды собачку заметил Корнилов, рассердился:
- Что за чучело гороховое? От нее всякая зараза может пойти. И глисты, и блохи, и чумка! Выгнать! Чтоб духа ее здесь не было!
Собачонку выгнали из слоновника, выбросили из цирка. Сиам взбунтовался. Трубил, лез драться, отказался работать.
Вместо нее притащили другую. Сиаму она явно пришлась не по душе. Он бунтовал еще больше.
- Найдите ту дворняжку! - приказал Корнилов. - Черт с ней, в конце концов!
К счастью, беглянка нашлась. Сиам обрадовался, ласкал ее, никуда от себя не отпускал. Даже когда выходил на манеж работать, брал ее с собой, усаживал на барьер. А после выступления забирал в слоновник. Все - особенно зрители - были очень довольны. Номер имел большой успех.
Но вот собачка исчезла снова. Теперь уже бесследно. Сиам снова начал буйствовать: приставал к слонам-соседям, дрался, трубил, пытался разорвать цепи, ударил хоботом дрессировщика.
Пришлось слона изолировать - перевести в пустующий гараж. Здесь Сиаму не понравилось. Он задирал прохожих, никого к себе не подпускал, швырял в людей камнями, проволокой, кусками труб.
- Это он на волю просится! - говорили в цирке.
Слона с трудом удалось вывести во двор, приковать к большой развесистой чинаре. И вот тут началось! Сиам никого не впускал во двор, мощенный кирпичом. Он разбирал кладку хоботом и швырял кирпичи в людей, снова отказался от пищи. Часами раскачивался из стороны в сторону, гремел цепями. И все время... плакал. Слезы текли буквально ручьями.
Слон худел с каждым днем, кожа у него отвисла.
- Что же будет дальше, а, Валя? - спрашивал у Филатова Осинский.
- Уверен, что Сиам успокоится, если с ним будет отец. Но он тяжело болен, лежит, не встает. Про Сиама все знает, переживает ужасно... Что делать, ума не приложу...
Иван Лазаревич все же не выдержал, поднялся с постели и пошел к Сиаму. Увидев Филатова, ковыляющего к чинаре с ведром воды и шваброй в руках, Сиам перестал обсыпать себя землей, радостно затрубил, чуть не разорвал толстые цепи.
- Сиам! Сиамушка! Мальчик мой! - с дрожью в голосе закричал старик, убыстряя шаги.
Слон от нетерпения заревел, будто всхлипнул, начал подпрыгивать на всех четырех ногах.
- И смеется и плачет... Совсем как человек... - зашептали в толпе.
Иван Лазаревич подошел к слону. Тот обнял его хоботом, прижал к себе, долго не отпускал.
- Осторожно, дурачок, ведь радикулит у меня, еле стою... - успокаивал его Иван Лазаревич. - Ну, что за слоновьи нежности такие? Ну, перестань реветь, ведь не барышня, успокойся...
Слон продолжал плакать.
- Ну, вот и я заревел! Красиво это, скажи? Красиво? Стоим, ревем, как два дурака! А люди смотрят! Ведь здесь я, здесь, никуда не денусь теперь... Разве ты дашь поболеть по-человечески?.. Ну, что ты меня за ногу хватаешь? Зачем тебе моя нога? Ах, понятно, - в пасть хочешь взять... Ну, возьми, возьми, подержи немного, глупая скотина... Что же ты заставляешь меня акробатикой заниматься на старости лет, дурачина ты, простофиля...
Слон подержал в пасти ногу Филатова, потом отпустил ее, вложил в пасть руку.
- Ну, хватит! Сколько можно? Обижали тут тебя, небось, без меня? А?
Слон немного успокоился, начал гладить Ивана Лазаревича хоботом по плечу, обдувать волосы, лицо.
- Мыться сейчас будем! Мыться надо, грязнуля ты эдакий! Ишь, как вывозился! Хуже маленького! И не стыдно? Подсади-ка меня, только осторожно, смотри! Болен я, понимаешь? Слабый еще...
Слон подсадил Ивана Лазаревича к себе на спину, тот принялся его мыть.
- Нет, тут ведром не обойдешься, - сказал Иван Лазаревич. - Опусти-ка меня! Молодец! Придется сходить за шлангом.
Он направился к конюшне. Слон занервничал, затрубил.
- Сейчас приду, дурачок, не волнуйся! А как вымоешься, обедать будем! Голодовку устроил, сукин ты сын! Разве бунтовать можно? Катар желудка наживешь, - сказал Иван Лазаревич, оборачиваясь, и скрылся в конюшне.
Глазки слона налились кровью. Он заревел злобно, протяжно.
- Боится, что отец не вернется, - сказал Валентин.
Слон внезапно вырвал из земли кирпич и швырнул его в сторону артистов.
- Отец! Скорей назад! - крикнул Валентин.
Но было поздно. Один из кирпичей угодил в протез Осинского. Тот громко вскрикнул и от острой боли присел на корточки. Из обрубка закапала кровь...
- Дело нешуточное, - сказал врач. - Работать нельзя. Травма серьезная. И надо же угодить именно в это место!.. Покой, полный покой...
Осинский от досады скрипнул зубами. После ухода врача Владимир предложил:
- Поезжай в Иваново. Поселишься у наших - у мамы или у сестры Кати. Они будут рады.
- Да, иного выхода нет... - согласился Осинский.
В Иванове пришлось долго залечивать травму. Обрубок очень болел, стал неметь. Осинский выполнял все предписания врачей, аккуратно принимал лекарства, ходил на процедуры.
В феврале Волжанские приехали в отпуск.
- Я здоров теперь, совсем здоров, Володя! - без устали повторял Осинский. - И протез опять переделал. Он был слишком легким! Я заблуждался. Оказывается, чем тяжелее, тем лучше! Им стало легче двигать! И даже круговые движения начинают получаться, посмотри!
- Так что же ты хочешь этим сказать? Можешь ехать, что ли?
- Конечно, могу!
- Значит, отдохнем, и поехали?
- Поехали!..
Глава VI
Баку, май, 1945 год
Осинский проснулся от криков. Подбежав к окну, увидел огромную толпу. Люди танцевали, пели, размахивали руками, обнимались.
- Все на улицу! Все на улицу! Наши взяли Берлин!
Осинский выскочил на улицу. Из винных погребов выкатывали большие бочки, угощали всех подряд.
- Пейте! Фашистское логово взято! За конец войны! За мир! За скорую победу!
- Зайдем ко мне, - предложил Владимир. - Посидим немного. Все равно не заснуть в такой день...
Он подошел к карте, вонзил флажок на булавке в Берлин. А потом, подумав, снял карту со стены.
- На вот, глянь, - сказал он, - возьми карту в руки, погладь ее, как я, посмотри на просвет... Чувствуешь? Она вся исколота, эта карта, вся шершавая...
- Верно... Будто раненая... Будто живое тело...
- Вот именно... Будто живое тело... Никогда нельзя забывать об этих следах, об этих шрамах... И после победы нельзя забывать...
Об окончании войны Осинский услышал восьмого мая поздней ночью. Он мгновенно оделся, выскочил на лестничную клетку и начал стучать кулаком во все соседские двери по очереди:
- Войне конец! Победа! Победа!..
Так он пробежал с верхнего этажа на нижний, очутился на улице. Одно за другим распахивались окна. Почти на всех домах уже развевались алые флаги. Пять девушек шли в обнимку, плача от счастья. Старуха-азербайджанка с трясущейся седой головой прижимала к груди смущенного юного нахимовца. С песнями прошла воинская часть. Ее встретили дружными криками "ура". Осинский двинулся к цирку, заметил за своей спиной стайку мальчишек. Они о чем-то шушукались.
- Дяденька! - окликнул его наконец самый бойкий из них. - Вы фронтовик?
- Фронтовик.
- Граждане! - во все горло завопили мальчишки. - Держите его! Держите! Он фронтовик! Качайте его!
И тут же крепкие руки схватили Осинского, подбросили вверх, еще, еще и еще.
Двор цирка был уже переполнен артистами. Неожиданно на багажный ящик вскочил Валентин Филатов.
- Товарищи! Идея! Предлагаю: срочно написать транспаранты, лозунги, нарядить слонов, лошадей, медведей и праздничным карнавалом выйти в город.
Все зааплодировали, закричали: "Ура!"
- Осинский! - сказал Филатов, слезая с ящика. - За транспаранты, за лозунги возьмешься?
- Конечно. Подручных подберу.
- Да, а оркестр весь в сборе?
- Только барабанщика нет.
- Придет еще, я думаю... Ну, если все ясно, по местам - гримироваться, одеваться, готовить животных!
Лозунги и транспаранты были готовы и вынесены из цирка во двор. Осинский увидел слонов в роскошных попонах, расшитых шелком, украшенных разноцветными красивыми камнями. Оркестр в маскарадных костюмах ждал у самых ворот. Жокеи и наездницы разъезжали по двору на лошадях, в хвосты и гривы которых были вплетены разноцветные шелковые ленты, а на крупах щетками вычесаны шахматы. В центре каждой клетки блестело по яркому камешку.
- В чем задержка? - спросил Осинский у Филатова.
- Да вот барабанщика до сих пор нет, заболел, наверное... Не можем двинуться...
- Нацепите-ка мне какой-нибудь нос и дайте поярче пиджак, - попросил Осинский.
Быстро нарядившись, он надел через плечо большой барабан, взял в руку колотушку, ударил ею по барабану.
- Вперед!