Абрам успел вовремя, почтальонка уже открывала входную дверь к Веселовой, Денежкин зашёл вслед за ней. В комнате пахло сыростью и ещё чем-то неприятным. Сын Валентины Веселовой сидел на постели с синяками на лице, грудь его туго перетянута простынью. Почтальонка, отсчитывая причитающуюся инвалидке сумму, спросила:
– Олег, почему ты весь в синяках?
Тот, покосившись на вошедшего Абрама, тихо отвечал:
– Кота с крыши снимал, сорвался, разбился немного.
– В следующий раз будь осторожней, если когтей нет, не лазь, куда не следует! – посоветовала кассир, положив деньги на стол.
– Не буду, – тихо пробормотал Олег.
Абрам взял со стола четыре тысячи и положил себе в карман, а на удивлённый вопрос кассира-почтальонки, отвечал:
– Это должок молодого Веселова. Правильно говорят: считайте деньги, не отходя от кассы!
Инвалидка Валя, сидевшая с рыжим котом на полу, поправив под собой одеяло, хотела выразить протест, но увидев строгий взгляд Абрама, промолчала.
Получив пенсию матери, "кафтан" засуетился в поисках спиртного, дорога к которому вела к приезжему "Металлисту" Денежкину. Одевшись, Олег направился по известному адресу, где громко крякают утки, а за ним увязался рыжий кот. Желание выпить заглушило обиду за нанесённые Абрамом побои. Купив бутылку, "кафтан" побежал к матери, а кот, ранее не видевший обилия утятины, решил задержаться.
Одной бутылки не хватило, пьяных не получилось. Алкоголь, временно поднявший дух бодрости, угасал. Сын вновь зашагал знакомой тропинкой с тысячной купюрой в руке, поскольку почтальонка более мелких денег не дала.
Веселова в дверях калитки встретил хозяин с сердитым выражением лица. Олег подал ему деньгу со словами:
– Дай, ещё бутылку!
Денежкин, взяв купюру и положив её в карман, воскликнул:
– Хреном те по затылку!
– Почему так говоришь? – возмутился "кафтан", ты же взял у нас свои деньги!
– Эту деньгу я взял за утку, так сказать – компенсация за материальный ущерб.
– Какая еще утка? – не понимая о чём идет речь, бормотал Веселов.
– Вот, такая, – показал мертвого утёнка Абрам, – это трофей твоего кота!
– Возможно, это не мой кот виноват, а чей-то другой?
– Твой-твой, однако, ловкий был, да от меня не уйдешь, я его вилами приколол, – похвалялся Абрам. Разве ты не видел своего Рыжика на заборе… посмотри.
Олег вышел из калитки, глянул на забор, на нём висел приколоченный его рыжий кот с запиской на гвозде: "Так будет с каждым".
Позднее Марат Гайнулович похвалит Абрама за добросовестную охрану его собственности, про себя подумав: "Лучшего цепного пса, чем этот Абрам, ему не найти".
И ушёл "Кафтан" не солоно хлебавши – без бутылки, рассказывая прохожим о трагической судьбе Рыжика, убитого руками вежливого человека.
Фока Букин, оправившись от похорон жены, пришёл к егерю помочь завершить ремонт его трактора. Собрав детали, Фока устало вздохнул и, улыбнувшись, пробормотал:
– Семён, основной ремонт техники закончили, давай топливные трубки, сейчас прокачаем систему и будем запускать мотор.
Журавлёв развёл руками.
– А трубок-то, "тю-тю", "Металлист" их ещё не вернул.
– Как не вернул?.. ему же их на время дали!
– Вот так, не вернул!
– Всегда так бывает – дашь вещь руками, а возьмешь ногами! Совести что ли у этого майора нет? – возмущался Фока.
– Похоже – так оно и есть… говорят, он на свою свадьбу у Клавдии Петровны денег занял, прошло больше полгода, а долг не вернул.
– Откуда такие сведения?
– Ко мне её сын Саня приходил, он и рассказал.
Фока решил сходить к майору за трубками сам, а пришедши, поздоровался оригинально.
– Здравия желаю, товарищ КГБ! – приложив руку к козырьку фуражки.
– Не поясничай, здоровее видали! – отвечал Абрам, не желавший встречи с Букиным, – чем обязан?
– Пришёл за трубками к трактору!
– Я же вам дал водки, что мало? – недовольно скосил глаза "Металлист".
– От твоей водки Евдокия умерла!
– Меньше пить – дольше будешь жить! Я твоей жене в рот не наливал.
Букин обидно сморщился, но продолжал стоять на своём.
– Тебе шланги дали на время, чтобы свой трактор пригнал домой.
– Такого уговора не было, я всё помню. Будете до меня домогаться, так вами займется мини Хан, в асфальт закатает. Всё, гуляй "стакановец"!
– Вот, значит, как ты заговорил? А когда мне электропроводку вернёшь, я за неё немалые деньги заплатил!
– Иди отсюда, пока собаку не спустил!
– Ах, сука ты паршивая! – гневно крикнул Фока.
– За базар ответишь, помяни моё слово, – ответил Абрам и скрылся в доме.
После полудня в посёлок нагрянули инспекторы по проверке показаний электросчётчиков и первым делом они зашли к хлебосольному Абраму. Хозяин по природе краснобай, любит блеснуть умом, умеет вести диалог по всем темам и людям кажется привлекательным, и эрудированным. Денежкин, приглашает начальство за стол, где и ведутся разговоры об условиях современной жизни, о делах вообще. Инспекторы слушают его с интересом, но линию разговора не теряют, спрашивают о местных потребителях электроэнергии. Абрам любопытный, знает в посёлке про всех, отвечает:
– Да есть тут у нас один делец по прозвищу – "Кулибин". Он изобрёл воровскую систему потребления энергии, сразу и не заметишь. Могу показать.
Приезжие в сопровождении Абрама вошли в дом Букина, когда тот на плитке жарил картошку с салом. Проверяющий, глядя на прибор, спрашивает:
– Что это, Букин, на вашем счётчике индикатор мигает редко и диск вращается едва-едва? Электроплита энергии поглощает много, здесь что-то не так.
– Чего там гадать, – сунулся в разговор Денежкин, – вы посмотрите под кровать и всё станет ясно.
Инспекторы в указанное место заглянули и за незаконное потребление энергии, Фоке, электромонтёру-самоучке, выписали достойный его знаниям штраф.
Покидая жильё Букина, Абрам хозяину ехидно подмигнул, а Фока, провожая его взглядом, ругал себя за то, что этому предателю по простоте души показал своё изобретение и такое же сделал ему.
Ночью Марьяна кричала от боли. В доме Денежкина переполох, наутро прибежала мать Светлана Ананьевна, переполненная тревогой за дочь, и упрекая зятя.
– Ты что это не шевелишься? С Марьяной плохо, а ты за столом сидишь, яички колупаешь, да молоком запиваешь!
Абрам молчит, он понимает, что жену надо в больницу везти или в роддом, но машина в посёлке только у егеря Журавлёва, отношения с которым подпорчены. На "скорую помощь" вообще рассчитывать не приходится, в такую даль да по такой дороге эта помощь приехать не решится.
А в это утро, прибрав дела по хозяйству, Семён, взяв необходимый инструмент для ремонта колодца, пригласив на помощь Букина, направились на работу, но остановились. К ним быстрым шагом приближался "металлист" с медными трубками к трактору в руках.
– Здравствуйте, уважаемые! – приветствовал он, глядя в глаза Журавлёву, – Семён Владимирович, вы уж извините меня за несвоевременный возврат топливных трубок. Сами понимаете, хозяйство огромное – не оторваться, жена беременная болеет. Вот и сейчас с ней плохо, надо бы в больницу везти. Но кроме вас, Семён Владимирович, это сделать некому!
– Некогда нам, мы с Семёном идём ремонтировать твой колодец, – сердито пробормотал Фока.
– Погоди, друг, – задумался Журавлёв, – дело ведь идёт о женщине роженице. Ты, Абрам, почему санитарку не вызываешь?
– Сами подумайте, Семён Владимирович, скорая далеко, в райцентре, к нам по такой дороге врачи не приедут, то да сё, так что надежды нету. Пожалуйста, я оплачу расходы… помогите!
Журавлёв взял Фоку за локоть, сказав:
– Видно придётся заняться ремонтом в следующий раз, надо женщине помочь.
О Марьяне в посёлке плохо не говорят, она скромная и работящая, во всём послушна мужу. Её мать, Светлана Ананьевна, до пенсии работала учительницей в школе, тоже человек уважаемый.
Семён Журавлёв характером добродушен, не в его правилах отказывать человеку в беде, потому без лишних разговоров подогнал машину к дому Денежкина. Тепло одетая Марьяна с помощью мужа и матери тяжело забралась на заднее сиденье, для удобства ей подложили подушку.
Абрам сопровождать супругу не поехал по причине неотложных дел за животными, да и жена убедила, что потерпит и в больницу войдёт без помощи.
Но беременная попала в роддом, откуда в самое ближайшее время пришли плохие новости: "Марьяна родила недоношенного – мёртвого сына". Её упрекали за беспечность, за несвоевременное обращение к медработникам, что и привело к трагическому исходу.
Абрам, ошарашенный смертью сына – несостоявшегося наследника и продолжателя денежной фамилии, мучительно переживая, отнес гробик на кладбище и похоронил надежду будущего, огородив могилку на два места.
Ещё весной, проходя мимо жилища Денцевых, Журавлёв, услышав стук молотка в полупустом дровянике, решил навестить плотника.
– Приветствую тебя, Саня!
– Здравствуй, Семён!
– Иду мимо и слышу стук, решил вот, узнать, что мастеришь?
– А ты, угадай!.. плотник сидел на чурбаке, отстранив молоток, достал пачку сигарет, закурил. Синеватое облачко дыма окутало худое, сероватое лицо курильщика. Прищурив бесхитростные глаза, Саня ждал ответа.
– Судя по размерам, это не гроб, – рассуждал Журавлёв, отгоняя от себя дым, – но более похоже на корыто.
– Эх ты, а еще егерем называешься, – хихикнул Денцев, – плоскодонку не узнал?!
– Но разве лодки бывают таких маленьких размеров, она – не выдержит, перевернётся? – уверял Семён.
– Выдержит, я лёгкий, рыбачить буду с неё!
Саня Денцев еще молод, не так давно отслужил в армии. До упразднения леспромхоза работал в гараже электросварщиком. Был женат но, как многие растерявшиеся в условиях новой – непредсказуемой жизни, запил. Жена, родив девочку, тоже запила; семья распалась. Теперь безработный живёт с матерью на её пенсию. Иногда сын подрабатывает у "металлиста", предпочитающего выдавать плату за труд дешёвой водкой.
Разговор между егерем и Денцевым продолжался.
– Саня, я бы такую плоскодонку на воду не спустил, она явно непригодна для использования и более того – опасна для жизни. Немало случаев, когда люди тонут по своей глупости.
– Ерунда, обойдётся, – отмахнулся Денцев, – я же лёгкий и не собираюсь плавать по морям.
Глава двадцатая
Осень-художница расписала поволжские леса праздничными красками, а со временем пришедшие холодные и нудные дожди наряды смыли. Но за Волгой, где в синеватой дымке речного простора стадами катятся белые барашки волн, на высоком берегу, поросшем густой щетиной разнолесья, ещё сохранились потускневшие мазки золотой осени.
А природа левого берега реки, затопляемого по весне, ещё ярче и богаче. Здесь в лугах полно тихих заводей, озёр, наполненных шумом и гамом перелётных птиц перед дальней дорогой в тёплые страны.
Разве не тронут душу заядлого охотника разноголосое гоготание пернатой дичи, где можно пострелять из дробовика? В полёте над водой длинношеие утки похожи на стремительный полёт ракет, на летящие стрелы. Всё увиденное в розовом свете вечернего заката, охотников восхищает, невольно притягивает, и охотник становится преданным рабом природы.
Сюда на излюбленное место приехали друзья: начальник районного ГАИ Туркин Аркадий Иванович; бывший начштаба авиаполка Глушкин Герасим; завнефтепродуктами Богданов Геннадий и самый молодой из плеяды охотником Александр Наседкин.
К большому сожалению товарищей, на вечернюю охоту они опоздали, в темноте лёт уток прекратился. Ночь сгущалась.
Друзья развели костёр, поставили на огонь котелки с водой для чая и каши с тушёнкой. На раскладном столике появилась нехитрая снедь: порезанная на дольки колбаса, копчёное сало, хлеб и завсегдатай всякого застолья – огурец. Но самое почётное место на столе определилось бутылке "пшеничной", потому что без этого вдохновителя на охоте не обойтись.
Каша, источая аромат, вызывая голодную слюну, сварилась. Её водрузили в центр стола. Первый тост посвятили предстоящей удаче на утренней зорьке.
Закусили кашей, котелок озабоченно гремел от атаки ложками. После первой бутылки пьяных не получилось, откровенный разговор не клеился. По единому согласию сняли алюминиевую шляпку со второй бутылки, содержимое разлили по стаканам, выпили. Правда, Герасим Глушкин от своей доли отказался, решил перейти на употребление своего любимого пива.
После вечерней трапезы народ у костра оживился, повеселел. Саня Наседкин, сыто икнув, удовлетворённо воскликнул:
– Хороша кашка – да мала чашка! А если бы нам пораньше приехать, я бы уток наколошматил, и сварил бы для вас, друзья мои, из дичи обалденный шулюм, – пальчики оближешь. Вот только из-за Аркадия Ивановича всё рухнуло – пропала охота.
– А, в самом деле, Аркадий, где ты весь вечер пропадал? – полюбопытствовал Богданов, – дома тебя не нашли. Жена Галя сказала, что ты на службе. И на службе тебя не было.
– Ну, правильно вам ответила Галя, был на службе по вызову, – хихикнул начальник ГАИ.
Друзья из солидарности подмигнули другу и засмеялись.
– Ой, сведёт тебя с ума Августа Бусыгина, а если муж Лев Николаевич о том пронюхает?
– Не пронюхает – у нас тайна конспирации, хе-хе!
– А я сегодня тоже видел красивую женщину, – заявил Наседкин. Она мне сильно понравилась.
Начальник посмотрел на Саньку глазами опытного соблазнителя и поучал.
– Я тебе скажу, Саня, что красота и грация в женщине – не последнее, а очень важное дело. Такая женщина восхищает и опьяняет.
– Аркадий Иванович, – не унимался Саня, – А вот если у неё фигура красивая, а рожа – так себе. Такая… считается красивой?
– А ты Санёк, обнимая такую, закрывай глаза и наслаждайся ощупью, чувством ладоней.
Слушавших разговор мужиков смех прорвал до слёз, Глушкин даже выронил из рук пиво, в адрес Наседкину посыпались всякие нелепые советы.
– Главное, женщиной надо уметь управлять, – продолжал Туркин, – держать в узде, а то сядет тебе на шею.
– Как её строптивую удержишь? – в большом сомнении покачал головой Саня.
– По этому вопросу ещё классик рекомендовал: "Чем больше женщину мы лупим, тем больше нравимся мы им". А другой – философ научно доказал: "Битиё определяет сознание". Вот, как-то так, Саня.
Санька звонко смеялся.
– Не могли такое сказать уважаемые люди, они как-то по-другому толковали свои изречения, но мне было смешно, да и ребята, вон, ржут над твоими словами, как жеребцы.
Глушкин попросил Аркадия сменить тему и рассказать про знакомого ему егеря.
– Помню такого, не забыл. Диванычем его кличут, – усмехнулся Туркин.
– Как, как? – переспросили охотники.
– Полное имя его – Дмитрий Иванович. Этот Диваныч интересный мужик, культурный, матом не ругается, а бывало, достанет его супруга он ей с намёком скажет: "Отойди от меня, чехол для хрена", вот так-то. Он в своём деле по охране фауны хитрый, как колдун.
– Это как так?
– А вот так! – встречает охотников ласково, то есть мягко стелет да жёстко спать! Выпишет путёвку на зайца и пошлёт туда, где их много, но хрен те в нос, ни одного не подстрелишь.
– Почему?
– А у него все зайцы "профессора", он их выучил науке выживания. Или вот: Диваныч выпишет путёвку на боровую дичь и пошлёт туда, где её много. Но хрен те за ухо – не одной тетери не добудешь. Птицы там особо осторожные, улетают раньше, чем успеешь выстрелить, прямо цирк какой-то.
Друзья, слушая сказ Аркадия Ивановича, веря и не веря, только качали головами.
– Я тоже случай расскажу, – оживился Наседкин, я его в автобусе от гражданина слышал. В общем, мужик проснулся и жене рассказывает: "Я во сне рогатиной медведя заколол". А жена его ругает: "Ага, медведя заколол, ты посмотри, что наделал своей рогатиной с моей чёрной шубой висевшей в углу на гвозде?.. разве в нетрезвом состоянии на охоту ходят"?.. покупай мне новую шубу!
Коротая ночь у костра, сытые друзья, сидя и лёжа на пожухлой траве, продолжали мирную беседу. Глядя на шипящие искры и дымок, охотники, задрав головы, смотрели в чёрную бездну ночи, каждый думая о своём. Аркадий Туркин рассуждает.
– Вот сидим мы у костра, а когда-то так же под открытым небом сидели древние люди и жарили мясо мамонта. И пока оно готовилось, вероятно, тоже много рассуждали о предмете женского пола. Женский вопрос волновал мужчин во все времена, из-за них люди воевали, потому что бабы, затаились подобно желткам в яйцах, и повелевают нами: понимают – нам без них трудновато, не обойтись.
– И о политике, наверное, рассуждали древние-то? – предположил Наседкин.
– Да какая там политика могла быть в те простые времена?! – возмущался Туркин.
– Ну как же? – спорил Наседкин, – у древних тоже были споры за лучшие охотничьи угодья. Даже были войны из-за женщин, чужая-то баба завсегда лучше, значит, какая-то политика всё же существовала.
– На чужом сеновале и своя жена романтичнее! – отшутился Туркин и, зевнув, пошел к своей машине со словами, – пойду-ко прилягу на заднем сидении, перед охотой часок другой полезно поспать.
Начальник открыл дверцу, для удобства отдыха решил убрать ружьё. Но ружья на привычном месте не оказалось. В волнении он открыл багажник, и там ружья не было: "Что за чертовщина громко выругался он"! Обернувшись к друзьям, спросил:
– Мужики, кто брал мою двустволку?
Охотники повставали со своих лежанок. Бывший начштаба Глушкин, глядя в обеспокоенное лицо Туркина, выразил всеобщее мнение.
– Аркадий Иванович, что за шутки, кому в голову придёт взять чужое ружьё из чужой машины?
Туркин кулаком ударил по крыше атомобиля, воскликнув:
– Похоже, второпях я забыл ружьё на диване! Придётся возвращаться домой. Это ж надо так опростоволоситься?.. ругал себя начальник ГАИ.
Герасим Глушкин, не выпуская из рук пиво, пробормотал:
– Это – наказание за грехи наши, за измену, за прелюбодеяние.
– Да-да, – поддержал Геннадий Богданов, – это карма.
– Чего вы там бормочете? – гневно кричал начальник. – Не верю я ни в Бога, ни в чёрта. Я сам себе властелин, а ну вас! – Туркин, махнув рукой, поехал в город.
До дома полтора часа езды, дорога сухая, встречных машин нет, можно гнать на пределе. Охотник рассчитывал вернуться к друзьям на рассвете.
Поднявшись на свой третий этаж, он открыл входную дверь. Чтобы не беспокоить жену хотел тихо пройти в зал, взять ружьё и удалиться, но вспомнил о позыве в туалет, кстати, там горел свет, видно по рассеянности Галя забыла про выключатель. Открыв дверь в туалет, он обомлел… на горшке сидел мужик в майке. Аркадий Иванович на время потерял дар речи, ему показалось, он зашёл в чужой дом.
Некоторое время мужчины молча смотрели друг на друга: один стоя, второй сидя. Наконец, Аркадий Иванович признал в ночном госте мужа Августы Льва Николаевича Бусыгина и дрожащим голосом спросил:
– Ты что тут делаешь?
Бусыгин в волнении отвечал:
– Газету читаю.
Туркин схватил Бусыгина за волосы и рывком выкинул в прихожую. Завязалась драка, – за нравственные идеалы, сопровождающаяся изощрённой бранью.
На шум из спальни выскочила полуголая Галя, взвизгнув от страха, прижалась к холодной стене, обливаясь слезами.