Расчет Троцкого был таков. Предложение пойти на интеграцию встретит понимание и сочувствие западных демократий, которые помогут "демону революции" в борьбе против Сталина. После устранения последнего прозападная капиталистическая экономика будет уравновешена революционной "диктатурой", точнее, ее видимостью - компромисс есть компромисс. Если удастся сохранить это равновесие до лучших времен, когда весы склонятся на сторону "диктатуры", - хорошо. Нет - тоже неплохо: окончательная реставрация капитализма вызовет новое революционное движение, и "перманентный революционер" попадет в привычную ему ситуацию. В любом случае - все лучше сталинской диктатуры с ее потугами на великодержавность. Многие могут подумать, что мы только приписываем Троцкому подобные бредовые, в общем, мысли. Однако бредом все это кажется для нормальных людей, имеющих хотя бы элементарные понятия о патриотизме. Для троцкистов же всегда была характерна именно такая вот вывороченная логика освобождения через самоубийство. Заботы о судьбах конкретного государства и конкретного народа у них всегда уступали место рассуждениям о разного рода идеологических абстракциях. Достаточно ознакомиться с позицией современных троцкистов, горячо желающих окончательного демонтажа тех элементов социальной защиты, которые еще сохраняются в нашей стране. Дескать, пусть сталинский социализм будет уничтожен окончательно, возникнет нормальный капитализм - вот тогда-то народ и поднимется.
Предатели на марше
Подобная логика заставила Троцкого в 30-е годы стать банальным стукачом. В эмиграции он предавал своих вчерашних товарищей по борьбе, сообщая американской администрации информацию о секретных агентах Коминтерна и о сочувствующих "сталинистским" компартиям. В конце прошлого века были опубликованы рассекреченные (за сроком давности) материалы госдепа, свидетельствующие о теснейшем сотрудничестве Троцкого с американцами. Так, 13 июля 1940 года "демон революции" лично передал американскому консулу в Мехико список мексиканских общественно-политических деятелей и государственных служащих, связанных с местной промосковской компартией. К этому списку прилагался список агентов советских спецслужб. Через пять дней, уже через своего секретаря, Троцкий предоставил подробнейшее описание деятельности руководителя нью-йоркской агентуры НКВД Энрике Мартинеса Рики. Помимо всего прочего, Лев Давыдович тесно сотрудничал с пресловутой Комиссией по антиамериканской деятельности палаты представителей США, всегда стоявшей в авангарде антикоммунизма и антисоветизма.
Кстати, о птичках - "дятлах". Простейшая логика подсказывает, что Троцкий не мог сдавать опытных агентов советской разведки, не имея своей агентуры в НКВД. Очевидно, в "органах", как и в других структурах СССР, у него всегда были искренние пособники. Достаточно вспомнить хотя бы упомянутого уже Блюмкина, занимавшего ответственный пост в ОГПУ. Причем обращает на себя внимание та быстрота, с которой его расстреляли. 31 октября был выдан ордер на арест этого авантюриста, а 3 ноября коллегия ОГПУ уже приговорила его к высшей мере. А ведь Блюмкин начал давать показания о встречах в Турции с Троцким и его сыном. Складывается впечатление, что эти показания были очень невыгодны тем высокопоставленным чекистам, которые также имели тайные контакты с "демоном революции".
Предательство Троцкого не было каким-то исключением. Многие другие "пламенные революционеры", недовольные сталинской "контрреволюцией", также вполне успешно стучали на своих товарищей. В этом плане особенно выделяется Вальтер Кривицкий, в середине 30-х годов бывший руководителем советской военной разведки в Западной Европе. Осознав "пагубность сталинизма", сей деятель сбежал на Запад, где стал громогласно обличать "тиранию" Сталина. Различные леваки и социал-демократы с радостью ухватились за эти разоблачения. Однако западным спецслужбам нужно было кое-что посущественнее. И немного покочевряжившись, Кривицкий дал им всеобъемлющую информацию секретного характера. Его биограф Б. Старков, несмотря на все сочувственное отношение к, так сказать, предмету исследования, все же признал: "Он был вынужден фактически предать своих товарищей… Как сообщает Г. Брук-Шефферд, он передал около 100 фамилий своих агентов в различных странах, в том числе 30 в Англии. Это были американцы, немцы, австрийцы, русские - бизнесмены, художники, журналисты" ("Судьба Вальтера Кривицкого").
Впрочем, были и такие "пламенные революционеры", которые сотрудничали с западными разведками еще задолго до всякого сталинизма. В качестве примера можно привести жизненный путь Ф.Ф. Раскольникова, типичного представителя разгромленной Сталиным ленинской гвардии. Раскольников известен своим "смелым" письмом на имя Сталина, в котором он, находясь во Франции, обличал его "преступления против революции". Прославился этот несгибаемый большевик и своим поведением на посту командующего Балтфлота - в тяжелейшие для страны дни он, вместе со своей семейкой, вел роскошную жизнь на глазах всего Кронштадта, чем в немалой степени спровоцировал известный мятеж тамошнего гарнизона. После мятежа партия доверила психически неуравновешенному Раскольникову возглавлять Главрепертком, и, находясь на этом посту, тот чуть было не застрелил драматурга М. А. Булгакова.
В своих произведениях "Бег" и "Белая гвардия" (пьеса "Дни Турбиных") Булгаков подводил своих героев - царских офицеров и белых эмигрантов - к мысли о том, что советская власть есть власть национальная, русская, восстанавливающая прежнюю великую державу на новом уровне. А поскольку эти произведения предназначались для широкой советской аудитории, то подобные мысли должны были возникать и у сторонников коммунистической идеи. Булгаков привязывал эту идею к русскому национальному патриотизму. Именно потому Сталин и был в таком восторге от указанных произведений (представление пьесы "Дни Турбиных" он посетил аж 17 раз!) и так благоволил к Булгакову. Напротив, такие пламенные интернационалисты, как Раскольников, всячески травили Булгакова, не стесняясь при этом вступать в открытую полемику с лидером партии. В феврале 1930 года состоялась встреча Сталина с делегацией писателей. Во время беседы последние всячески поносили Булгакова за контрреволюционность. Один из гостей, А. Десняк, заявил буквально следующее: "Когда я смотрел "Дни Турбиных", мне прежде всего бросилось то, что большевизм побеждает этих людей не потому, что он есть большевизм, а потому, что делает единую и неделимую Россию. Это концепция, которая бросается всем в глаза, и такой победы большевизма лучше не надо". Напор оказался столь силен, что Сталин был вынужден обороняться и оправдываться.
Крайне интересен такой эпизод из жизни Раскольникова, как нахождение его в 1919 году в английском плену. Попав туда, он был перевезен аж в Лондон, где его переводчиком работал знаменитый Локкарт. Именно он добился того, что Раскольникова обменяли на пленных английских матросов и освободили еще до отправки в Россию. Ожидая возвращения "на родину", Раскольников вел привычный для себя образ жизни, обитая в роскошных гостиницах, нося дорогие костюмы и посещая лондонские театры. В этом ему способствовал все тот же Локкарт. Уже в 1937–1938 годах, будучи советским полпредом в Болгарии, Раскольников неоднократно встречался с Локкартом, что наводит на вполне определенные мысли. "Таким образом, - отмечает А.М. Иванов в работе "Логика кошмара", - прославленный герой на поверку оказывается вульгарным английским агентом, и не случайно бедный невозвращенец жил в 1939 году на фешенебельных французских курортах на Ривьере".
Вот еще один пример невозвращенца-ленинца - А. Бармин. Будучи поверенным СССР в делах Греции, сей "пламенный революционер" разочаровался в сталинизме и решил остаться на Западе. В эмиграции он даже вступил в контакт с Троцким, но затем отвернулся от коммунизма вообще. В 1945 году Бармин опубликовал книгу "Один, который выжил", где уже воспевал западную демократию и частное предпринимательство. Более того, он даже поступил на работу в американскую спецслужбу.
Несколько более сложную позицию занял невозвращенец А. Орлов, изнывавший под "сталинским игом" на работе в советской разведке. Избавившись от него, этот "верный ленинец" написал письмо Ежову, в котором пригрозил, что, если его не оставят в покое, он выдаст "западникам" 62 советских агентов и расскажет о всех крупных операциях НКВД. Орлова не тронули, и до смерти Сталина он хранил молчание, вполне обоснованно опасаясь мести. Но в 1953 году "тиран" умер, и наступили времена хрущевского либерализма. Тогда Орлов осмелел и рассказал все, что ему было известно о деятельности советской разведки, заодно облив Сталина помоями. При всем при том он продолжал оставаться большим почитателем Ленина вплоть до 1973 года.
Но так вели себя далеко не все коммунисты-антисталинцы, чему ярчайшим примером является Бармин. Любопытна политическая судьба группы литераторов, созданной Троцким в эмиграции. В ее состав вошли такие левацкие писатели, как Э. Вильсон, С. Хук, Д.Т. Фаррел, Д. Макдональд и др. Сначала они троцкиствовали во весь опор, но уже в 40-х годах перешли на позиции самого радикального антикоммунизма.
В 70-е годы такую же эволюцию проделали сторонники М. Шахтмана, известного теоретика и практика американского троцкизма. Из пламенного революционера он стал не менее пламенным консерватором, да не простым, а "новым". Шахтман основал движение неоконсерваторов, которое выступало за радикализацию гегемонистского курса США - с позиций воинствующего мессианизма. И в деятельности его последователей, бывших троцкистов, таких как П. Вулфовитц, и других политиков, имеющих влияние на бывшего президента Дж. Буша-младшего, вполне прослеживается страсть т-ща Троцкого к различного рода международным авантюрам (подобным иракской), призванным спровоцировать мировую революцию. (К слову, троцкизм ныне стремительно наращивает свою популярность. Так, на президентских выборах 2002 года во Франции кандидат от одной из троцкистских организаций А. Лагийе собрала полтора миллиона голосов - впервые в истории этой страны. Всего троцкисты получили 10 % голосов.) А ведь поначалу Буш придерживался умеренного изоляционизма, считая, что Америке нужно больше внимания уделять своим внутренним проблемам. На таких позициях стояла (согласно данным социологов) и большая часть американцев. Но, как известно, подрывные силы отлично умеют раздувать псевдопатриотическую истерию, ввергая разные страны и народы в международные авантюры…
Впрочем, сегодня для некоторых авантюристов международного масштаба Буш не подходит, слишком уж он национален. К примеру, крупнейший банкир Джордж Сорос, транснациональный спекулянт и яростный пропагандист космополитического "открытого общества", ныне активно поддерживает американских троцкистов. Тех, кто еще не разочаровался в нигилистических идеях Ленина и Троцкого.
Покровители сепаратизма
В борьбе за власть Троцкий стремился всячески ослабить СССР - вплоть до его раскола с передачей части территорий под контроль западных держав. Летом 1939 года он заявил: "Отделение Украины означало бы не ослабление связей с трудящимися Великороссии, а лишь ослабление тоталитарного режима, который душит Великороссию, как и все другие народы Союза… Священный трепет перед государственными границами нам чужд. Мы не стоим на позициях "единой и неделимой" ("Об украинском вопросе").
Еще раньше, чем сам Троцкий, ставку на сепаратизм сделал его активный сторонник Х.Г. Раковский, бывший в 1919–1923 годах председателем Совета народных комиссаров Украинской ССР. На этом посту он всячески пытался противопоставить эту республику России. В январе 1922 года им было принято решение, что "торговые договора, подписанные РСФСР, не распространяются на Украину". Раковский пытался даже добиться жесткого разграничения сфер влияния славянских республик. Украине он планировал предоставить обширную зону геополитического воздействия, включающую в себя: Польшу, Чехословакию, Болгарию, Турцию, Австрию. Ленин, относящийся к амбициям советских республик с подлинно интернационалистским терпением, вынужден был признать, что иногда Советская Украина "пытается нас обойти". Любопытна и та оценка, которую Троцкий дал тогдашней ситуации на Украине: "…Никто не знал, как будут складываться международные отношения, и никто не мог сказать, будет ли это выгодно для Украины связывать свою судьбу с судьбой России".
При всем при том Раковский закономерно приходил к мысли о необходимости теснейших и односторонних связей Украины и Антанты. И эти мысли находили понимание у западных демократий. Англия и Франция после Гражданской войны вынашивали планы разделения бывшей Российской империи, вновь собранной большевиками, на множество независимых частей, с тем чтобы потихоньку втянуть их в орбиту Запада. Предполагалось начать с Украины, которой отводили "почетную" роль пионера в деле расчленения "отсталой" империи.
В апреле-мае 1922 года французское правительство вырабатывает план широкомасштабной помощи УССР. Париж планировал создать специальные центры, поставляющие украинским крестьянам тракторы и сельскохозяйственную технику. Кроме того, был создан план реконструкции украинской промышленности.
В то же время Раковский предпринимает попытки сближения с Антантой, задействуя при этом некоторые круги украинской националистической эмиграции. На Генуэзской конференции он входит в прямой контакт с Маркотиным, руководителем так называемого "Украинского национального комитета", ориентированного на Париж. В ходе этих контактов Маркотин согласился стать посредником между Раковским и французским премьер-министром Пуанкаре. За это ему было обещано предоставить УНК статус легальной организации, правда, при условии признания советской власти.
В своем стремлении услужить Антанте Раковский делал все для того, чтобы сорвать советско-германское сближение. Именно он прервал переговоры между НКИД РСФСР и МИД Германии тогда, когда они касались распространения действия Рапалльского договора на Украину и Закавказье. Делегация УССР, возглавляемая Раковским, потребовала у немцев выплатить Украине 400 миллионов марок за ущерб от оккупации. И это при том, что взаимные претензии по этому вопросу были однозначно сняты всеми сторонами при заключении Рапалльских соглашений.
В начале 20-х годов Раковский вел с Францией переговоры о том, чтобы французский капитал играл такую же роль, как и до 1917 года, то есть обладал многими командными позициями. Он официально предлагал восстановить деятельность крупнейшего французс-кого анонимного общества по добыче руды в Кривом Роге. Предсовнаркома Украины допускал самое широкое толкование понятия "концессия", считая, что все бывшие иностранные владельцы смогут снова управлять "своими" предприятиями. "На мази" уже была реализация проекта по созданию англо-украинского коммерческого банка. И апофеозом "красного самостийничанья" было постановление ЦК Компартии Украины, принятое в июне 1923 года. Согласно ему, иностранные компании могли открывать свои филиалы на Украине, только получив разрешение ее властей. Все коммерческие договора, заключенные в Москве, аннулировались.
Но тут терпению Кремля наступил конец, и через месяц решение ЦК КПУ было отменено. Окончательно же с сепаратистскими безобразиями Раковского покончил генсек Сталин, добившийся смещения "незалежного" троцкиста.
При этом сам Раковский вовсе не был украинцем по рождению и не придерживался идеологии украинского национализма. Вот показательная характеристика, данная ему Троцким: "Одна из наиболее интернациональных фигур в европейском движении… Раковский… активно участвовал в разные периоды внутренней жизни четырех социалистических партий - болгарской, русской, французской и румынской…" Раковский, вполне в духе троцкистского западничества, видел в сближении с Западом, прежде всего, возможность объединения с "самым передовым в мире" западным пролетариатом, без которого мировой революции не победить. И его мало волновало, что данное сближение откалывает от союза советских республик (во главе с РСФСР) важнейшую, во всех отношениях, республику, а следовательно, сильно ослабляет Советскую Россию. Россия для троцкистов всегда была не более чем вязанкой хвороста, которую надо кинуть в костер мировой революции.
Характерно, что свое радикальное западничество Раковский сочетал с не менее радикальным левачеством. Во время Гражданской войны он усиленно насаждал на Украине коммуны и совхозы (только в 1919 году им было организовано 1655 единиц совместных хозяйств), за что его сильно критиковал Ленин. В 1920 году, под предлогом борьбы с "кулацким бандитизмом", этот пламенный революционер направо и налево сыпал распоряжениями - брать заложников, уничтожать хутора и села, являющиеся "очагами" бандформирований. Именно Раковский "осчастливил" Украину созданием так называемых "комитетов незаможних селян", аналогом российских комбедов. Но если в РСФСР комбеды были фактические распущены уже осенью 1918 года, то в УССР они просуществовали, как орган власти, до 1925 года, а окончательно были отменены аж в 1933 году.
Красное западничество как феномен
Изучая политическую историю XX века, неизбежно приходишь к мысли о том, что левый экстремизм просто обречен эволюционировать в сторону западного либерализма. В этом великолепно убеждает и пример Троцкого, и пример Бухарина. Последний в 1918 году был крайне левым, а в 20-е годы превратился в сторонника развития рыночных отношений. Причем закономерность подобной эволюции подтверждает не только отечественный опыт, но и пример зарубежных компартий. Так, Иосип Броз Тито, лидер югославских коммунистов, начал свое противостояние Сталину, выступая именно с позиций "возврата к ленинизму". На заседании Политбюро ЦК Компартии Югославии, прошедшем 1 марта 1948 года, вполне в троцкистском духе говорилось о перерождении СССР и утверждалось: "…восстановление русских традиций - это проявление великодержавного шовинизма. Празднование 800-летия Москвы отражает эту линию… навязывается только русское во всех областях жизни… Политика СССР - это препятствие на пути международной революции…" Это уже позже, после окончательного разрыва с Союзом, титовцы пойдут на либерально-рыночные реформы и станут сотрудничать с Западом, а первоначально все начиналось с критики сталинской великодержавности и "национальной ограниченности" ("ограниченности", которая сделала Россию космической державой).
Показателен и пример еще одного левого экстремиста - Мао Цзэдуна - творца "культурной революции", чьи эксцессы не сравнятся с ужасами сталинизма и гитлеризма, вместе взятыми. Вдоволь наговорившись о пользе ядерной войны для мировой революции, "разоблачив" СССР в контрреволюционности и отправив на тот свет десятки миллионов китайцев, Мао в начале 70-х годов пошел на стратегический союз с США, который был сорван только после его смерти, разгрома левацкой "банды четырех" и прихода к власти прагматика Дэн Сяопина.