М.Б. То есть, первый показ был фантазийный и вы не ориентировались на определенных западных модельеров и какие-то образы, почерпнутые из модной прессы?
К.Ф. Абсолютно фантазийный. Но в то же время он был абсолютно в контексте. Если человек понимает и чувствует моду, он всегда уловит последние тенденции. Мысли о копировании вообще не было. Была мысль сделать что-то невероятное и феерическое.
Ситуация вокруг была девственная, в Советском Союзе не было в ходу и само слово "кутюр". Было расплывчатое понятие "высокая мода", которое в стране в действительности не применялось. И то, что мы делали, было, конечно, костюмированным шоу, – но это все же была мода. А не национальные костюмы, как тогда было принято разделять костюм. На повседневный, спортивный и национальный.
М.Б. Но ведь это не та мода, не носибельная, в которой не гуляли по улице?
К.Ф. А мы выходили в этом всем и на улицу. Конечно, не в таком количестве аксессуаров, как на показе. В любом случае это было именно модное движение, осознанное.
М.Б. Можно ли назвать ваши показы шоу или перформансами?
К.Ф. Перформансом скорее. Потому что они были концептуально продуманы. Хепенингами можно назвать "Поп-Механику". Тогда мои перформансы проходили не только в рамках показов-концертов, но и в галереях. Одно из таких событий произошло в знаменитом тогда выставочном зале в Беляево. Это было осмысленное фэшн-действие, превращенное в спектакль. С минимальной драматургией, без слов, но с антуражем. Вещи были яркие, хотелось их обыграть. Там стоял старинный рояль, который я обернула в золотую фольгу, внутри поставила кучу маленьких свечек. Выходили модели, мы снимали фольгу, открывали рояль, поджигали свечи и я играла. Среди публики оказалась Валя Пономарева, которой все очень понравилось, и мы с ней потом дружили. Участие в модном движении скорее сложилось в образ жизни, не имеющий отношения к индустрии, ни тем более к конструированию. Планов вписаться в промышленность не было. Поскольку мы были художниками, то просто имели представление о вкусе и художественных образах. Сексапильная анархистская тема тогда стала более чем актуальна, потому что все из битников и хиппи превратились наконец в ньювейверов и панков. И все это происходило по разным сторонам "железного занавеса" и было естественно и современно.
М.Б. Можно ли сравнить альтернативная моду и субкультурные движения восьмидесятых с авангардом двадцатых годов? Многие моменты были схожи, и что-то даже черпалось из этого периода отдельными деятелями.
К. Ф. Да. Восьмидесятые напоминают двадцатые потому что все дружили – музыканты, художники, только тогда вместо рок-звезд поэты были. Все работали в одном контексте. По запалу и энтузиазму они похожи.
М.Б. Возвращаясь к хронологии, какие последствия имел тот шумный показ на Кузнецком?
К.Ф. Пошла какая-то слава, но, конечно, в узком кругу. Это был яркий прецедент. Я сейчас смотрю эту кассету – прошло много лет, но мне не стыдно. Это было очень красиво, качественно и продумано. Там были заложены многие идеи для последующих коллекций. Я поняла, что я могу заниматься модой и очень люблю это занятие. Мне очень нравилось ходить по сцене, наряжать своих подруг; нравилось, что люди получают от этого кайф.
Я хотела их радовать. Музыканты, художники, модельеры тогда были единой дружной компанией. Правда, у меня было больше питерских друзей. Мне было с ними интересней, и они тогда были моднее. У них было больше контактов с Европой. Я дружила с группой "Кино", Сережей Курехиным, Олегом Гаркушей, Наташей Пивоваровой. У питерцев был хороший западный вкус и много информации. Они дружили с иностранцами, с Джоном Кейджем, например. Курехин приглашал туда многих западных звезд. Я ездила туда просто в гости, и участвовать в "Поп-Механике".
М.Б. Попав в эту историю, вы почувствовали внимание со стороны западной прессы? Ведь она мониторила пространство за "железным занавесом" на предмет поиска чего-то незаурядного и яркого.
К.Ф. Во время перестройки сюда стали приезжать самые модные западные журналисты, фотографы, потому что началась мода на Советский Союз. Все молниеносно менялось, пошла очень мощная движуха. Посылали самых крутых людей из самых крутых журналов, без преувеличения. Сначала приезжали больше из общественных изданий и телекомпаний, например.
ВВС, MTV, Stern. Специализированные модные издания поехали чуть позже. Пошла веселая жизнь: каждый день какие-то съемки, созвоны, концерты – потому что концерты и дефиле часто проходили вместе. Все срочно собирались; делались интервью, о нас снимали сюжеты постоянно. Съемки в течение двух-трех лет проходили каждый день практически.
Первая яркая фотосессия случилась с журналом Stern, когда приехала редактор отдела моды, которая привезла с собой Альберта Ватсона, который и сейчас известный фотограф. Он снимал меня, Гошу Острецова и Лену Худякову, которая делала нечто в стиле двадцатых, близкое к Варваре Степановой. Потом эта дама, приехав еще один раз, сказала, что не сможет заплатить нам деньги из-за несовершенства системы расчетов, и привезла ткани в качестве гонораров за съемку. А мне еще достался мешок запредельной итальянской обуви. Я чувствовала себя как Золушка, которой подарили хрустальные туфельки. Тем более, что там были модели полупрозрачные и в камнях, а обувь самое болезненное место перестроечных принцесс. Да и немало парней побегало за этими туфлями с камнями.
Не менее яркими были съемки на станции метро "Площадь Революции". Приехали какие-то крутые голландцы. Тогда я уже работала с профессиональными моделями: все одновременно проросло во всех сферах жизни, и уже возникли модельные агентства. Началась капитализация во всех направлениях. Я нарядила моделей в коллекцию черного белья.
Корсеты, лифчики, трусы соединялись какими-то черными шнурами и лентами, и все это было очень густо усеяно милитаристическими аксессуарами. Планками, знаками отличия, погонами, серьги делались из кокард с красными бантами, все в камнях. Советская военная фурнитура выглядела как золотая бижутерия. И такие шикарные модели с длинными ногами, в белье, военной бижутерии и ярким макияжем выгрузились на станцию метро "Площадь Революции". Девицы влезли на манизеровские скульптуры с пистолетами, повисли на колоннах. А съемка проходила в час пик, когда советские люди шли задолбанные со службы. Толпа была злая. И наше шоу вызвало гнев довольно большой части пассажиров. Начался митинг. Кричали чуть ли не матом неприличные вещи, что-то вроде "вы позорите достоинство советского человека!". Но не побили. Словом, простебались мы по полной программе. Жаль, что документации съемки не осталось. А прессу я не отслеживала.
Вот как раз тогда внезапно возник тренд, запущенный вездесущим Артемием Троицким, который в своей статье написал про меня "From Stalin to style in". От этого слогана каким-то образом отпочковался новый термин "Anarchy stalin style" для части коллекции, в которой мы использовали военную и государственную атрибутику. Уже тогда состоялась выставка с обсуждением наделанного, что это такое и чем это считать: кутюр или не кутюр и мода ли это вообще.
М.Б. Дико извиняюсь, но в некоторых ваших моделях того времени ухватывается что-то от BDSM эстетики.
К.Ф. Мы тогда не знали про это. Этот стиль имел отношение скорее к музыке. Мы смотрели западные видеоклипы. Друзья привозили огромную подборку MTV. Этот стиль читался как элемент панка. Вообще, вся авангардная мода черпала идеи из музыки. Западные авангардные модельеры работали на музыкантов. Музыка всегда была впереди, она диктовала моду.
В основном для аксессуаров я использовала кожу. Покупались кожаные пальто и переделывались. На коже удобно печатать золотом. А про эстетику садомазо мы узнали много позже. Просто сам факт показа белья – это эпатажно. Готье делал тогда свои знаменитые бюстье. Была такая мода, довольно эффектная. Корсет надевался поверх белой рубашки. Можно было надеть белье как верхнюю одежду. Белье в совке было предметом фетишизма. Это же очень смешная вещь, повод для иронии. У советских мужчин был дешевый аттракцион, когда в метро женщина поднимала руку и из-под юбки выглядывали кружева комбинаций. Когда я занималась модой, использовать белье было хулиганством. Хотелось сделать что-то неприличное в плане эпатажа.
М.Б. Какие показы случились после Кузнецкого?
К.Ф. Был показ в Риге, который прошел в рамках дней искусства в старинном готическом соборе. Музыку для показа написал Алексей Тегин – это был Ritual Sonic Sect, который звучал как группа The Swans. Там стиль коллекции "Вавилон" был смешан с элементами имперского стиля – золотом, серебром и кожей. Получилась царская роскошь в стиле тяжелого рока. Вместо парчи пришлось использовать фольгу от шоколадок. Артем Троицкий в своей книге Tusovka написал об этом показе, что если бы Катерина Великая играла в Motley Crew, она бы одевалась именно так.
Следующее большое событие произошло в "Совинцентре", это уже был очень престижный показ. В Москву приехали два американца, на самом деле – бродвейские актеры. Очень симпатичные ребята, которые хотели сделать совместный проекте молодыми русскими дизайнерами. Видимо, они прочитали историю о том, что здесь происходит. И сразу со всеми подружились. Жизнь так кипела, что потом они вообще не хотели отсюда уезжать. Так вот, ребята хотели выпускать нашу авангардную моду серийно, и даже договорились с одним крутым магазином молодежной моды на Бродвее. Привезли сюда чемоданы тряпья. Очень красивые ткани, чем нас ошарашили. Мы их быстро разобрали – я, Лена Худякова, и еще несколько человек. И они решили провести здесь в "Совинцентре" фестиваль британской моды.
Само мероприятие оказалось очень пафосным. Уже появились агентства "Жар-птица", "Ред старз", где работали очень профессиональные манекенщицы, в том числе сестры Аносовы, которые до этого манекенили в Доме моды на Кузнецком. Приехало много иностранцев и наших вип-персон, абсолютно светская публика. Привезли сюда крупных английских дизайнеров, хотели и звезд авангардной моды. Вивьен Вествуд тогда не приехала, но были ее представители. Правда, сами дизайнеры в Москву не доехали, только их коллекции. Тогда же приехал Эндрю Логан, с которым мы там познакомились.
М.Б. Помню, где-то заявление Вивьен Вествуд на это приглашение: мол, в стране серпов и молотков моды быть не может. Но вещи действительно привезли, возможно, не ее, а Энн Роудс, как потом Эндрю Логан привозил их в Ригу, но она была указана в программке. А вы что тогда показали?
К.Ф. Я показала две коллекции. Первая была построена на сочетании гламурного панка с имперским стилем царской России. Меховые шапки с длинными черными вуалями, расшитые двуглавыми орлами кокошники сочетались с панковскими кожаными лифчиками, украшенными миниатюрами на эмали, которые я от руки расписывала. Все было расшито жемчугом, камнями, стразами, бисером. Получились насыщенные кутюрные вещи.
А вторая коллекция была сделана в стиле советского поп-арта, или, если угодно – соц-арта. Эта коллекция называлась "Кошмарный сон майора Стогова". Название возникло спонтанно. Мой брат-военный принес мне для этой коллекции военный мундир, на котором обнаружилась с внутренней стороны надпись шариковой ручкой "Майор Стогов". Это была очень смешная, стебная коллекция, которая могла привидеться майору разве что в страшном сне. Хотя на самом деле, майор Стогов оказался очень продвинутым интеллигентным человеком, любил искусство и был в восторге от того, что его именем назвали такую прекрасную коллекцию.
В коллекции появился ярко-красный лиф с золотыми серпами и молотами на грудях, расшитый камнями, и красная атласная юбка, сшитая как будто из портьер кремлевских кабинетов. Я использовала массу советской униформы цвета хаки, которая была доведена до состояния абсолютного барокко. Военные кители превращались во фраки, с фалдами из кружева в виде огромного шлейфа, расшитого камнями. Под мундиром сидела красная балетная пачка. Ведь что такое советский балет – это красный балет. А сверху была надета фуражка с платком. Фуражка вообще для меня всегда была как кокошник. Часть фурнитуры я купила в "Военторге", а часть взяла дома, где от дедушки-адмирала осталось огромное количество военно-морской атрибутики – роскошных пуговиц, портупей.
Бродвейские актеры много нам помогли и морально, и материально – привозили ткани. Но бизнес у них не сложился, из-за того, что помешала личная трагедия.
М. Б. Так бывает… Вы общались с художникам и наверняка знали о соц-арте как явлении в искусстве?
К.Ф. Соц-арт был любимой темой художников восьмидесятых, с которыми я дружила. Советские символы использовались в ироничном смысле постоянно. Грех было не поглумиться над совком в те годы. Никого уже не сажали, и никто ничего не боялся. А мы были смелые наглые и веселые ребята, которых совок сильно достал.
М.Б. Уличная мода восьмидесятых. Она как то влияла на вас?
К.Ф. Мода в восьмидесятые годы на самом деле была чудовищной, но мы и на улице до "стиля" группы "Комбинация" и макияжа как у индейцев никогда не опускались. Про периферию, да и про обычное население даже Москвы, лучше и не вспоминать. Мировая мода не может произрастать на периферии и быть провинциальной. Наши подиумные образы, несмотря на вычурность, не были вульгарными.
В душе же я была всегда панком. Не тем, который плюется и жрет пиво. Не калькой с Sex Pistols. Но "панковство" в смысле бунтарства мне очень близко. Мне и сейчас больше всего нравиться панк-мода. Я считаю, что из всей моды XX века – это самая неувядающая стилистика, которая в переработанном контексте выглядит наиболее модно и экстравагантно. Александр Макквин, мой самый любимый дизайнер, довел панк до киборгианского стиля и абсолютного космоса. Мы эту эстетику использовали и в жизни, и на подиумах.
М.Б. А откуда появилась царская тема?
К.Ф. Наверное, еще от прабабушки. Церковное византийское роскошество на меня произвело глубокое впечатление еще в детстве. Я выросла рядом с этой красотой. В центре любого моего творчества, будь то графика, мозаика, живопись или мода стоит женский образ царицы. Потом, когда я делала выставку в галерее Александра Якута, придумала название Царизм. Это такой же изм, как импрессионизм или минимализм. В этом выражена линия моей жизни. Я и рисовала всегда цариц. И то, что я делала в моде, – это царская тема, единственная красивая в русском костюме. Русская крестьянка – она ведь тоже царица. Для меня тема царизма шла как знаковая тема по всей моей творческой жизни. Мои царицы – это такие царицы-панки в изгнании. Когда я это делала, не задумывалась об этом, но это важно. Я только сейчас поняла, почему я сочетала военную форму с царской темой. Потому что царская военная форма – это символ воинства византийского, это царская охрана. Тогда все делалось интуитивно. И даже советская форма все равно шла от царизма, Советский Союз тоже ведь был империей. Имперский стиль был везде и всюду.
М.Б. Советская империя закончилась, началась постсоветская история. Лениград переименовали в Санкт-Петербург и там началась неоакадемическая история. Она как-то повлияла?
К.Ф. Я боюсь, что наоборот. Неоакадемизм случился позже. Был такой эпизод. Я приехала в первый раз на "Поп-Механику" в Ленинград. Были все – Тимур, Африка, это было в большом клубе. Я привезла свои царские шмотки. Уже все в камнях, золоте, парча, кружева, меха. Тогда вообще было непонятно, откуда эта тема. Эта роскошь сбивала с ног своим блеском. В Питере тогда этого не было. Это была чисто московская, кремлевская выходка. Мы так жили, и я так себя видела. Я начала медленно выкладывать вещи. Вы бы видели лица Африки с Тимуром. Африка, заикаясь, спросил: "А это что?". Они были в шоке от показа. В каком-то смысле, этот показ дал им, точнее, Тимуру Петровичу, толчок в сторону развития стиля роскоши и русской темы, сменивших в творчестве авангардные "западнические" полотна. Я делала что-то для "Колибри", но Наташа Пивоварова, будучи сама участницей этих модных движений и пытавшаяся генерировать образы для группы, все переделала в итоге. И мне это не совсем нравилось. Потому что подход и уровень все-таки был отличным от моего.
Музыканты и художники уже часто ездили за границу и являлись своего рода носителями самой современной информации. Как раз тогда Курехина пригласили в Нант, вместе с ним выезжали и художники, и музыканты, которые по возвращению рассказывали про свои впечатления и приключения. Помимо рассказов, знакомые записывали целые сборники интересной новой музыки, что, в свою очередь, тоже влияло на сознание в правильном направлении и придавало уверенности. Никто этим не кичился, но это давало понимание, что все пребывали на топе событий и в этом плане обязывало держать должный уровень.
М.Б. Можно сказать, что царская тема появилась как реакция на крушение Советского Союза, и многие тогда обратили взоры к царской России?
К.Ф. По-моему не многие, в просто никто. Двуглавые орлы были в принципе запрещены. Я помню эпизод, когда в Москву приехал Свинья с "Автоматическими Удовлетворителями". Он был гений. Сид Вишес номер два. Приехал в Москву выступать со "Среднерусской возвышенностью", мы тоже там выступали сами и их наряжали. И он вывесил трехцветный флаг, который сейчас на каждом доме висит. Тут же ворвались менты, тетки из этого клуба, и начали его сдирать. В 1987-м году за такое могли и на пятнадцать суток как минимум посадить. И поэтому из-за орлов меня могли, конечно, подтянуть. Но уже было много прессы, и они побаивались. Нас уже не терзали, как в семидесятые годы.
Стремление к аристократизму, любовь к роскоши, блеску, возникли как протест против нищеты, которая нас окружала. Хотелось красоты, пафоса, хотелось шокировать. Моя любимая тема, что художник должен выступить настолько круто, чтобы у людей был позитивный шок. Чтобы в голове найти точку смещения. Мне казалось, что если ты занимаешься модой, если хочешь быть звездой, не в пафосном смысле, необходимо ярко о себе заявить, ни на кого не похоже, но при этом не быть бутафором.
М.Б. Тут можно говорить о ваших монархистских взглядах?
К.Ф. У меня они были всегда. Но такие, больше сказочные. Мы были абсолютно не политизированными люди. Художник – не есть политический деятель.
М.Б. Это не был не социальный протест, а эстетический?