И.С. Да, хоронилось тогда многое. А многое закапывалось в сознании настолько глубоко, что выкопать оттуда сейчас практически невозможно. Людей становилось все больше и больше за счет усилий Курехина, Новикова и Гарика. К тому же Горыныч всех одел и проехался по мозгам насчет пресечения "чуханизма", потому что действительно везде была грязь. И в рок-клубе этом мутном, и на Пушкинской. Потом опять же он привел новую партию иностранцев, и, как смог, объяснил тенденции в культуре. Я прекрасно помню, как он читал лекцию всей группе "Кино", что вы, мол, всемирно известные музыканты, а ходите в дешевых индийских джинсах… Виктор, кстати, слушал внимательнее других и перенимал все с лету. Я как-то раньше, будучи девятиклассником, относился с пренебрежением к его творчеству, но после знакомства и изменения вектора его творчества, зауважал. Всегда он был открытым, внимательным и по-восточному точным. К тому же, Крисанов играл вторым басистом в "Кино", получив какую-то балалайку взамен своих волшебных картин от Стингрей.
С того момента понеслись театральные представления при серьезном внимании ИноСМИ и культурных отделов посольств. При этом я как-то особенно в этот клубок не вписывался, потому что мне на самом деле было смешно, как можно делать оттяжки с такой серьезностью на лицах. Больше всех тогда повезло, конечно же, Африке, который от Пети с Гариком просто не отлипал. И учитывая его обостренную творческую реакцию унд юношеский задор, достаточно быстро перевоплотился из барабанщика "Звуков Му" в актера "АССЫ" и художника. Пакита, приехавшая тогда с Гариком, поразила своей информированностью о происходящем и свойским характером. Ее вклад в процесс продвижения информации о движухе, конечно же, был неоценим, потому что прессинг со стороны властей был очень серьезным, а творчество наше было абсолютно несоветским и по определению запретным.
Следили за всеми поползновениями, и даже когда, по уже сложившейся традиции, я летом принимал в Дюрсо гостей, случилась забавная история.
Тогда Африканец и Пакита приехали ко мне в гости; на подъезде в город в автобусе нас стопанули за безбилетный проезд. И поскольку у нас паспортов не было, Пакита предъявила свой французский, расплатившись за нас. Взяли мы тогда пару куриц и шампанского, пошли культурно проводить время в парке среди барбарисов. Сидим, вдруг вижу – нас окружают менты. Все хватаются, кто за что; я, конечно же, за бутылку и вливаю себе шампанское, которое лезет через все дыры обратно, – и в таком виде нас принимают. Ведут в отделение, а навстречу подъезжает майор и открытым текстом говорит, мол, почему это вы, работника французского посольства, затащили в кусты… То есть, они уже знали, кто с кем и чего. Ведут нас в отделение и устраивают лекцию о том, что нехорошо водить посольских работников по кустам. Пришли бы сразу к нам, и мы бы вам тут все и устроили…
М.Б. В обезьяннике…
И.С. У нас, мол, тут рестораны, все дела. И Африканец молодец, уже научившись у Гарика, как нужно себя вести с представителями власти, дал понтов и высказал им, что ресторанов, мол, мы и в Москве напосещались, и вообще, не ваше это дело. В общем, времяпровождения у меня на даче были смешные; туда еще ездил Курехин и Гребенщиков. И вот Сергей меня начал потихоньку подтягивать к участию, но я как-то не подтягивался, и уже в 86-м году он мне на полном серьезе предложил стать завхозом "Поп-Механики". Как бы с драной овцы хоть шерсти клок…
Я спросил его, в чем это все будет заключаться, и Курехин попросил меня делать закупки всяческой лабуды для спектаклей. Сначала это были курицы, которые я, абсолютно не понимая, где брать, поехал в пригород Питера; потом через весь город пер трех кур в мешке в этот комсючий рок-клуб, уже пронюхавший конъюнктуру и предоставившему свои услуги под проект. Куры для Курехина, вроде, пригодились, потом мы пару курей художественно приделали, и эти полудохлые бегающие куры зарисовали весь пол кровью. Кстати, потом куда-то эта картина по-тихому тоже ушла. На следующее действие меня опять зовет Курехин и на полном серьезе говорит: так, надо теперь пару свиней достать. Я думаю, как так свиней? Ну, помог раз по дружбе с курями, но посылать художника, тем более за свиньями, что-то здесь не так… Короче, мы с Джо решили, что эту тему надо обмозговать и взяли 0,7 портвейна, обсудили. К консенсусу не пришли, потом еще взяли и поняли, что вопрос сам собой рассосался и денег на свиней теперь точно не хватит. Я пошел в магазин и купил двух резиновых хрюшек, причем разнотональных. Специально выбирал, долго. Прихожу в рок-клуб, там все уже на сцене, пар до потолка… Спрашивают, где свиньи? Говорю – а вот. И вытаскиваю покупки, попискивая ими по-македонски и пританцовывая, как главный герой индийского кино в стиле диско…
Конечно же, все оборжались и настрой серьезный тут же улетучился. Курехин заорал, что, мол, я уволен. Да я, в общем-то, сам бы такое сказал, я больше здесь не работаю… А потом, когда я на сцене увидел козла, как-то поймал себя на мысли – надо же, и ведь кто-то справляется с такой РАБОТОЙ…
Поссориться мы с Сергеем, конечно же, не поссорились, и он потом не раз ко мне обращался по более творческим темам, чем куры и свиньи.
Я как раз решил снимать мульты, и он проявлял интерес к этому процессу. Мы заняли мастерскую на улице имени ложного анархиста Каляева, где праздновалось многое и работалось многое. Уже была тусовка из художников, приехал мой брат Сережа, я познакомился с братьями Овчинниковыми и было уж полегче, чем раньше. Мы как-то заклубились и заняли помещение побольше, напротив школы КГБ. Была там мастерская Дебила, моя и Саши Овчинникова. У Котельникова тоже, но он там не работал, а просто держал вещи, мы там подрисовывали с братом; и только Саша Овчинников, которого я для себя выделяю как наиболее действительно серьезного художника, с утра до вечера сидел и всю свою творческую энергию превращал в полотна. Тогда же появился очень смешной и добрый человек Юрис Лесник, который пробовал себя в кооперации и отливал из пластмассы серпы и молоты для значков. И как-то прийдя к нам, он отвел меня в сторону и сказал, что собирается стать галерейщиком и я могу ему помочь. Мол, я разрисую обои и мы пустим слух, что он их купил за две тысячи баксов…
Короче, нарисовал я ему обои, а когда дом пошел на капремонт, Юрис пришел с двумя обломами и вывез выломанные ломами из стены обои, двери, разрисованные Котельниковым… и по городу поползли слухи. Через неделю прибегает Юрис, говорит: все, мол, Инал – отказывайся, а то весь творческий бомонд над ним навис: покупай у них тоже обои разрисованные… Вот такая вот заря галерейного бизнеса в Санкт-Петербурге была. Потом, конечно же, Юрис исправился, стал великолепным художником, делавшим чудо-морферов из поролона, я даже видел пару программ. Он потом уехал во Францию, где и работает плодотворно по сей день.
А слухи в городе значили много. Помню историю одну. Зимой мой брат разрисовал мастерскую вонючими красками, И я, надышавшись этой гадостью, сел рисовать; последнее, что я нарисовал, было змеей на дереве. Вдруг раздается стук, я открываю дверь и офигеваю. На пороге лежит змея, системы гадюка, к тому же явно полусонная. Долго мы друг друга не рассматривали, и лыжной палкой попытка змеиного вторжения была остановлена. Просто снес голову напрочь и выкинул куда-то, не глядя. На следующий день была цепь каких-то непредсказуемых совпадений: Сережу чуть не сбивает машина, и я на истерике звоню Сорокину, который накануне заходил со своим знакомым, мол, что за дела – мне змею подкинули. Сорокин тут же разносит все слухи по городу, мастерская заполняется знакомыми, но змея куда-то пропала и мне никто не поверил. Я, конечно же, прослыл выдумщиком, пока однажды, поднимаясь по лестнице, не обнаружил безголовую тушку, обмотавшуюся вокруг лестничных перил и так и зависшую. Ее поэтому и не было видно, так как обмотавшись хвостом, змея вытянулась и зависла брюхом к внутренней стороне лестницы на самом видном месте. Все обвинения с меня были сняты, и змея продолжила свое существование уже в одной из главных ролей в фильме Юфита, но уже без головы.
По-своему это был самый плодотворный период для моего творчества, так как у меня была мастерская и я мог позволить себе работать на больших холстах. К тому же огромная масса новых знакомых стимулировала творчество. Гарик гнул свою линию "Ассы в массы", Тимур продвигал новое искусство, а Курехин "Поп-Механику". Процесс вышел за рамки города, и я вместе с этим процессом начал периодически перемещаться в Москву. Тогда Гарик постоянно ездил между двумя столицами и привозил все новых и новых участников из радикальной авангардной среды и строил плотные ряды маргиналов. Возможно, это было наиболее радостное время для всех, потому что последователи шли по накатанной дорожке, протоптанной предшественниками, и им не надо было напрягаться и тратить силы на многие лишние моменты. Это было самое лучшее времечко для "Новых художников" и для меня лично.
Коммуникация заработала, и ученики появились у всех, включая меня. Сергей в 87-м году привез ребят из Новороссийска, появились еще другие. Гриша, приехавший как многоплановый музыкант, доводил всех своими трелями на трубе, начал рисовать офигительные картины. Капа создавал картины и инсталляции, Боря Казаков снимал мультфильмы. Димсон и многие другие радикальные неформалы мгновенно превращались в художников, потому как вакуум в сознании заполнялся исключительно проверенной информацией. А драйв, присущий радикалам, давал выход энергии в нужном направлении.
Я же тогда начал появляться в Москве, и на меня она после Питера произвела жуткое впечатление. После сырых пофигистических реалий я попал в огромный мрачный каменный город, на улицах которого просто шла настоящая война, и даже простые люди вели себя достаточно жестко, не говоря уже о неформалах. Поселился я в салоне у Алана, и был вовлечен в эпицентр этих событий, связанных с перформансами на улицах. Все эти пробивания через толпы люберов, концерты. Конечно, такого в Питере не было, и я увидел Гарика в новом амплуа. То ли концерт "Манго-Манго", то ли еще какой-то. Дом культуры был окружен люберецкими шкафами, и по Гариковской команде снимались первые три ряда зала, и молча, застегивая на ходу косые кожи, выстраивались перед превосходящими силами противника. Алан, весьма экзотического вида, выходил вперед и уничтожал своими едкими подколками наиболее крупных люберецких особей; все бои, которые я видел, выигрывались еще до начала физического воздействия. Авария, наглая и циничная, проводила толпами неформалов в почти такое же комсомольское заведение, как и питерский рок-клуб. Но в Москве не было той самой бородатой нечесаной мути, которая толпилась в заведении, что в последние лет десять пытаются выдать за некий оплот непонятно чего.
Да, первые ряды были зарезервированы под нашу тусовку, и только пионеры по глупости и неопытности могли забрести в этот сектор, но тут же оттуда сливались, как только концерты начинались.
Ситуация в Москве была злей и динамичней; с художественной местной средой я как-то не пересекался, и может быть, к лучшему. Тогда я познакомился с Володей Томразовым, который искренне болел за наше дело и помогал всем, чем мог. Мы с Серегой как-то легко вошли в московский неформальный мир, и отношения у нас сложились с маргиналами наилучшие. Тогда же мы познакомились с Сашей Петлюрой только-только начинавшем свою творческую авангардную жизнь. При этом можно отметить, что питерский всплеск он как-то больше был рассчитан на Запад, а в Москве пытались создать самобытную культуру.
Самобытную, но не советскую. Поэтому большинство прессы вышло за границей – и лица неформалов, а не художников, не сходили со страниц западных изданий вплоть до девяностых. Вся художественная жизнь была уже прихвачена кураторами и пробиваться приходилось по новой с помощью перформанса. К тому же та культура, которая создавалась на улицах города, была все же аристократична и не понятна ни советским мирным жителям, ни тем более советским кураторам, боявшимся любых скандалов. Движение шло через некую форму дендизма, но радикального, на базе панк-волны и индустриальной музыки.
В Питере было все иначе, и как только коммерческая жила была нащупана, Тимур в 88-м году отделился от всех, от кого получилось отделиться, и повел свой личный проект, забредя в итоге в непонятный тупик. Курехин пошел своей дорогой, то есть начал поездки по городам и странам, а я с ребятами решил создать свою школу инженеров искусств. И продолжал поддерживать связи с маргиналами.
Мы были на коне, захватывали себе мастерские по пятьсот метров. И вот, еще на Каляева, нам подселили выпусника-мухинца, которого я за глаза сразу же отверг как приспешника академического искусства. Его тогда к нам определили, и я ему выделил место в подвале, где случился потоп, и он в морской шапочке выскочил на улицу. Я как-то его сразу признал, а когда увидел среди потопа его скульптуры, переселил к нам наверх, и наше сотрудничество началось. Народу у нас уже было много, проекты были разнообразные, а я переключился на кино и мультфильмы. Володя Томразов, который был уже тогда как старший брат, организовал нам поездку в Италию по приглашению Альберто Трука на фестиваль современного искусства. Проездили мы по Италии и Германии, где позже Франц женился и остался. Сейчас он оформляет всяческие модные фильмы и сотрудничает с Терри Гильямом.
На рубеже девяностых и я занимался киноманией. У меня тогда родился ребенок и как-то свело нас опять с Курехиным на одном фестивале. Он пришел ко мне и поинтересовался, чем я занимаюсь, потом пришел еще раз и сказал, что ему нравится то, чем я сейчас занят, и он готов снимать фильм по моему сценарию на собственные средства. Мы пошли на "Ленфильм" и Сергей сразу же напортачил ошибок. Набрал кучу директоров и прихлебателей, отчего бюджет рассосался на полдороге. Но я успел отснять несколько метров мульта, которые все просили нарезать на видеоклипы. Но я как-то постеснялся делать всем, начиная с Гребенщикова, "Странных игр" и иных, одинаковые клипы… Нарезал на четыре части, положил музыку, и почти год эти мульты гоняли по местному телевидению. При этом странное дело, меня вдохновил на это Котельников, у которого я перенял технику анимации, а все эти музыканты за всю историю движения так ни разу к нему с подобными предложениями и не обратились. Я тогда уже начал понимать, что вся эта новорусская эстрада все время пытается обращаться исключительно к своему окружению, которое всегда стоит рядом, без шапок и как часто бывает, со спущенными штанами. В этом, видимо, кроется феномен такого низкого уровня оформления рок-продукции, а не в каком-то вселенском заговоре против псевдорусского рока, не ставящего эти поделки в эфир и на прилавок….
Московские события после 91-го года меня больше не затрагивали, хотя я посещал столицу. У меня развивались семейные отношения, и я забивал на многие приглашения. Не поехал в Америку вместе с Тимуром. Но повез свой фильм из совместных с Курехиным материалов на Берлинский фестиваль. Нам тогда прочили все первые места, но по приезду выяснилось, что сейчас работает программа поддержки восточному региону, и все первые места ушли туда. Тогда же был Ваня Максимов со своим уже заезженным "Болеро" и больше никого от России не было. Несмотря на все перипетии, поездка была замечательная, и я лишний раз помянул Гарика добрым словом, потому как наши наряды тридцатых годов сделали нас персонами, за которыми охотились папарацци и женщины в бриллиантах. Франц тогда решил остаться в Германии, а я уехал в Новороссийск, забросив на какое-то время рисование; тогда уже родилась идея постреализма и постепенно пришел осмысленный подход к своему творчеству. Я понял, что тяжелее кисточки я ничего в жизни в руках держать не буду, но при этом одна свобода не должна ограничивать другие – и залез под воду. Реализовал свои детские мечты, нацепив маску и акваланг, и вот уже в новом тысячелетии история продолжается на новом витке, когда все те же музеи и выставочные залы, где хранятся артефакты моего творчества, опять притянули меня участвовать в их деятельности.
М.Б. То есть ту творческую накипь, которая пузырилась на болоте соц-арта восьмидесятых и которую сейчас пытаются рассмотреть культурологи и галеристы через микроскопы, без тебя не разобрать?
И.С. Скорее не накипь, а плесень, которая разъедала советское сознание, со множествами переливов и отливов. А так все правильно. Несомненно, я это люблю делать не для музеев, а для себя и своих близких…
Герман Виноградов
Художник, перформансист, участник групп "Гроздья Виноградовы" и "Отзвуки Му".
Г.В. С детства я жил со звуком колокола в душе – родился на Яузе, в роддоме № 1, что в Шелапутинском переулке, напротив Андроникова монастыря. Роддом – старинное здание бывшей больницы-богадельни, родильное отделение которого находилось в больничном храме, так что, получается, что я родился в храме. Все родовые линии и лучшие устремления моего рода стекались ко мне как ручейки, и я их сохранил и перевоплотил в своей синкретической деятельности.
Устремления души были у меня с самого детства. Я очень любил заниматься физкультурой: тело само себя почувствовало, само запрыгало, зарадовалось – так что я всегда хорошо прыгал и кидал дальше всех… Еще в детстве я много рисовал и любил музыку. Играл на испанской гитаре, занимался с педагогом и сам очень старался. И песенки я попевал, всегда меня привлекал металл и глобальный звук, и сейчас меня это не отпускает.
У меня был детский уголок в пустой комнате с маленьким столиком, а спали мы на газетах, это был полный неореализм и минимализм. В моей маме – вся моя предыстория. Мать была огненным духом и страстью, а отец – огненным духом и логосом. В какой-то момент им стало нестерпимо вместе, поэтому они разошлись.
После школы я радостно пошел учиться в Институт землеустройства на архитектурный факультет, но работать архитектором после получения диплома не пошел, потому что в советское время мне ничего интересного там не светило. А вот архитектуре я отдавался студентом со страстью по пятнадцать часов в день, рисовал и занимался на гитаре. Когда я посмотрел фильм "Андрей Рублев", то увидел там мальчика с колоколами и подумал о том, что "наверное, я мог бы быть этим мальчиком". У меня была известная пластинка "Ростовские звоны". Я любил посещать храмы, причем всех конфессий. Любил ходить в православные храмы, а вообще мне повезло, у меня рядом здесь (ул. Воронцово Поле) находится и мечеть, и синагога, и – что особенно интересно – есть баптистский храм, где есть орган и фисгармония, и туда можно было просто прийти, встать за органом и слушать его звучание вплотную. В синагоге меня, мальчика, попросили надеть что-нибудь на голову (я без шапки ходил), я положил на голову перчатку.