* * *
Через два года после того, как они взяли инкассаторов, Сергеев решил откопать деньги. Он честно поделил их на три доли. Он не крыса и кентов не кидает. Вернутся бродяги, получат долю, а пока он их вполне прилично "грел на зоне".
По своему воровскому опыту Лешка Кабан точно знал, что любые деньги тают с быстротой невероятной. А как они иссякнут, придется вновь идти на дело. И еще неизвестно, сможет он отмазаться от ушлых оперов, как в прошлый раз.
Полный грустных размышлений о бренности земного, Кабан решил отдохнуть в ресторане "Метрополь". Теперь он мог себе это позволить. Деньги были, да и экипировался он по тогдашнему высшему классу, даже часы "Сейко" завел. В общем, стал вполне солидным человеком.
Кабан сел за столик, изучил меню и подозвал официанта. Но не успел он сделать заказ, как на его столе очутились бутылка коньяка "Наполеон", шампанское и ваза фруктов.
- Кто прислал? - удивился Кабан.
- Не велено говорить, - кокетливо потупилась официантка.
Лешка оглядел зал и наткнулся глазами на столик в углу зала, за которым сидел элегантный седоватый человек.
- Твою мать, - охнул Лешка, - это же Туз!
Так сокамерники в СИЗО с почтением называли делового, подсевшего на две недели под следствие. Он отсидел ровно четырнадцать дней и, уходя, сказал Лешке, делившему с ним передачи:
- За мной должок, я добра не забываю.
Урки в камере рассказали Кабану, что это самый крупный цеховик в стране. Человек, ворующий миллионами, пользующийся огромным авторитетом в блатном мире.
И вот сидит Туз, он же Борис Яковлевич Гольдин, за столиком в ресторане.
* * *
Я знал этого человека. Он вызывал у меня жгучее профессиональное любопытство. Познакомились мы случайно. Помните песню:
Давай же сегодня
В кафе "Молодежном"
Назначим друг другу свидание.
Она была шлягером в конце шестидесятых. Когда вся страна говорила об ударных комсомольских стройках, о возведении новых плотин, о якутских алмазах и нефти Тюмени.
Тогда еще свято верили, что если мы все построим, то и настанет социализм с человеческим лицом.
Я тогда только что вернулся с Абакан-Тайшета. Очерк был напечатан в газете и прозвучал по радио, в общем, поездка получилась удачной.
Тогда самыми модными в Москве точками были два кафе, созданные под патронажем комсомола: "Аэлита" рядом с кинотеатром "Экран жизни" и "Молодежное" на улице Горького.
Там собирались молодые художники, джазмены, поэты, писатели и, конечно, журналисты. Там всегда звучала хорошая музыка, было уютно, вкусно и очень недорого.
Каждый день перед посетителями кто-то выступал. Стихи, новые песни, импровизированные живописные вернисажи.
Меня позвали выступить и рассказать о великой стройке. Я добросовестно двадцать минут пудрил мозги собравшимся о трудовом энтузиазме, а потом настало время молодого певца Иосифа Кобзона.
Когда я отговорил и спрыгнул с эстрады, то сразу же попал в объятия к моему старинному знакомцу Илюше Гальперину. Он потащил за свой стол. Компания сидела большая, мужики, на вид деловые и денежные. Королевой стола была Ляля Дроздова, женщина не только красивая, но и по-своему знаменитая в нашей славной столице.
Рядом со мной за столом оказался весьма элегантный седоватый человек, Борис Яковлевич Гольдин. Мы выпивали, слушали музыку, танцевали.
Когда в кафе начали гасить свет, Илья пригласил всех к себе. Жил он в Лялиной квартире, на улице Горького, в доме, где нынче книжный магазин "Москва".
Деловые сразу стали играть в карты, Ляля с дамами ушла на кухню готовить кофе, а мы с Борисом Яковлевичем уселись в креслах перед журнальным столиком.
- Вы не играете? - спросил он меня.
- Нет. Но даже если бы играл, за стол не сел бы.
- Почему? - улыбнулся Борис Яковлевич.
- А вы посмотрите на ставки, мне за эти деньги год работать.
- Вы правы. У каждого своя работа.
Он начал меня расспрашивать о том, что на самом деле я увидел на сибирской стройке кроме трудового энтузиазма.
И я рассказал ему о тяжелом труде и неустроенном быте, о злоупотреблениях и приписках.
- Жаль, что об этом нельзя написать, - посетовал мой собеседник.
И мы перешли к прозе Ремарка, свежих публикациях "Нового мира", о подпольном вернисаже Эрнста Неизвестного. Борис Яковлевич поразил меня оригинальностью суждений, эрудицией и точным взглядом на культурный процесс.
Появилась Ляля. Она совсем не изменилась с далекого 1952-го, когда я познакомился с ней, не зная, что она в шестнадцать лет стала гражданской женой Лаврентия Берия и родила от него дочку.
Какая странная связь возникла между самым страшным советским вельможей и теневым дельцом Ильей Гальпериным…
- Илья, - сказала Ляля, - закажи ужин.
Илюха пошел к телефону, кстати, было уже три часа ночи. Но он позвонил в ресторан "Арагви" и заказал харч.
Для справки: в те былинные времена в этом ресторане круглые сутки работали три кабинета. Там принимали нужных иностранцев, в них большие чины из КГБ встречались с не менее именитыми осведомителями, туда ночью заезжали отдохнуть от забот чиновники высокого ранга.
Вполне естественно, что на кухне работала бригада ударников комтруда и повара были высшего класса.
И вот трикотажный король Илюша Гальперин позвонил на сей "секретный объект", а через полчаса официанты накрывали нам роскошный стол.
Неплохо жили деловые. Правда, через несколько лет Гальперина расстреляли по трикотажному делу Шекермана и К0, и красавица Ляля вновь оказалась вдовой.
Расстреляли пятерых, человек двадцать получили полные сроки, а Борис Яковлевич Гольдин остался на свободе, хотя следователи КГБ на ушах стояли, чтобы окунуть его в камеру.
Много позже замечательный сыщик, начальник угрозыска страны Игорь Карпец сказал мне:
- Этого Гольдина никто не тронет. Он передаточное звено между подпольным бизнесом и власть имущими.
И действительно, сколько потом было крупных дел в Москве, Тбилиси, Ташкенте, Алма-Ате, и везде, как рассказывали мне, по оперативным данным возникала фигура Гольдина, а он все равно оставался на свободе.
Он умер в девяностом. Ночью, во сне. Легкая смерть. Именно он завернул дело с Лешей Кабаном.
* * *
Но вернемся в ресторан "Метрополь", где встретились два страдальца, сидевших в одной камере.
Гольдин, выйдя из СИЗО, навел справки о своем сокамернике. На всякий случай. В его деле любой пригодиться мог. Тем более что структура взаимоотношений в теневой коммерции резко менялась. Брежневские дни стали расцветом цехового дела в стране.
Если раньше, в период незабвенной Промкооперации, артели сбывали в магазин левый товар, полученный в результате экономии сырья или нефондированных материалов, то нынче пришли времена другие.
Никита Хрущев по настоянию Михаила Суслова ликвидировал Промкооперацию как пережиток капитализма, не догадываясь, что этим самым начинает эру кровавых разборок в теневой экономике. Вместо объединенной государственной структуры артелей появились подпольные цеха.
Нет, не подумайте, они были зарегистрированы вполне официально, как подсобное производство на некоторых крупных предприятиях в колхозах и совхозах. Для нищих колхозов цеха эти стали поистине панацеей. На деньги, полученные от реализации подсобной продукции, строились дома и школы, выплачивалась зарплата.
Разбросанные по стране цеха занимались всем: художественным литьем, штамповкой "чеканных" портретов Эрнеста Хемингуэя, шитьем обуви, изготовлением мебели… Все делали в этих цехах, и продукция находила сбыт, на нее был огромный спрос, так как в стране ощущался острый дефицит любых товаров.
Жулики из уничтоженных артелей вели свои дела весьма патриархально. Были, конечно, конфликты, когда приходилось выбивать долги или делить дефицитное сырье, но все обходилось малой кровью.
Времена подпольных цехов стали временами жесткой конкуренции, кровавого передела сфер влияния и источников сырья. Все дело в том, что цеховики, организовывая в тихом колхозе подсобную "лавочку", создавали еще одно, подпольное, гораздо более мощное производство, начинавшее гнать товар в промышленном масштабе. Для этого требовалось много сырья и оборудования. А его могли дать только власть имущие.
И тогда нашлись умные, талантливые люди, одним из них и был Борис Гольдин, которые плотно повязали высших чиновников с теневым капиталом.
Но новые веяния требовали прихода в подпольный бизнес людей жестоких и решительных, не боящихся крови, а такими были только уголовники.
Так постепенно образовалась цепочка: правоохранители - партийный советский аппарат - цеховики - уголовники. Та самая цепочка, ставшая кандалами в 1990 году, заковавшая всю страну и принесшая вместо закона уголовные понятия.
Но все это потом. А пока в "Метрополе" Гольдин предложил Сергееву выгодное дело. Более двухсот подсобных цехов по стране выпускали трикотаж. Станки у них были в основном старые, списанные с государственных предприятий, и запчасти к ним стали чудовищным дефицитом.
Гольдин предложил организовать производство по выпуску этих деталей. Леха Кабан решил рискнуть и внес все деньги в новое дело. Решил и не прогадал, через год он не только вернул свои деньги, но и "наварил" вполне прилично.
Гольдин не обманул его, производство процветало, и скоро Сергеев руководил уже тридцатью восемью подпольными цехами. Он построил под Подольском двухэтажный каменный особняк, обнес его забором с лагерной колючей проволокой по гребню.
Дом был выполнен по моде того времени. Комнаты обставлены финской и югославской мебелью, сантехника была привезена из-за границы. Короче, цветные телевизоры, тогдашняя редкость, ковры… В общем, что еще нужно бывшему урке, чтобы встретить счастливую старость!
А нужна была баня. И она появилась. С бассейном, баром, комнатами для интимных свиданий. Там же была сделана практически ресторанная кухня с хорошим поваром.
Эта баня стала местом постоянных встреч не только местного, подольского руководства. Туда любили заглянуть выпить и попариться руководители из Московского обкома КПСС да и чиновники рангом повыше.
Дом в Подольске и баню Гольдин использовал с умом. Он сообщал Кабану, когда надо ждать высоких гостей. Тогда из Москвы привозили дам. Не проституток от "Метрополя", а дикторш телевидения, узнаваемых актрис, балерин, фигуристок.
Все это организовывал Гольдин. Дамы ехали в Подольск охотно, так как встречались там с людьми, стоящими у власти, а значит, с теми, кто мог решить их служебные и бытовые проблемы. Кроме этого, они получали от Бориса Яковлевича ломовое вознаграждение.
Кстати, когда на Лешку Кабана было заведено уголовное дело, ни одна из фамилий высоких клиентов и их подруг не попала на его страницы. Все это легло отдельным рапортом на имя Юрия Андропова.
Именно это дело, правда с некоторой долей домысла, легло в основу сценария фильма "Дом свиданий", который нам удалось снять почти через двадцать лет после описываемых событий.
Борис Яковлевич Гольдин устраивал эти пикники не от хорошего отношения к власть имущим. Там проворачивались крупные дела. Получались нужные резолюции на документах, передавались деньги.
Все недавние истории с министром в бане и человеком, похожим на генпрокурора на квартире в доме на Полянке, были несерьезным подражанием фотоматериалам, полученным людьми Кабана по приказу Гольдина.
Дело процветало и расширялось под высоким покровительством падких до денег и баб советских аппаратчиков.
И неизвестно, сколько бы оно продолжалось, если бы Кабан, обнаглевший от денег и безнаказанности, не обогнал на Рублевке кортеж Суслова. Против главного теоретика коммунизма даже высокие "друганы" Гольдина были бессильны.
Скромным механиком вплотную занялся КГБ. Вместе с ГУБХСС они достаточно быстро разобрались в подпольном производстве.
Но всплыли и другие дела. Кабан, с помощью Гольдина, выкупил с зоны своих подельников и поручил им кровавые разборки с конкурентами.
Всплыло несколько убийств. Сегодня они называются "заказными", но в те годы все делалось не так нагло, без стрельбы и взрывов.
Случайная драка на улице или в ресторане со смертельным исходом, автомобильная авария, наезд на пешехода, или человек утонул на рыбалке.
Такие эпизоды милиция на местах закрывала достаточно быстро "за отсутствием состава преступления". Кому хотелось портить показатели раскрываемости!
Лешку Сергеева арестовали. Забрали и его подельников, и целую роту цеховиков.
Кстати, самоубийство первого замминистра МВД Виктора Попутина связывали именно с делом теневиков. Ведь прежде чем стать генералом, он был первым секретарем Подольского райкома партии, а потом вторым секретарем обкома.
Но я был неплохо знаком с Виктором Семеновичем и не представляю, что он мог быть замешан в дело цеховиков. Это был удобный предлог, чтобы освободить Попутина с поста первого зама МВД, на которое претендовал зять генсека Брежнева, и подольское дело использовали против бывшего первого секретаря Подольского райкома партии. Виктор Семенович был далеко не первым из крупных руководителей, для которых потеря поста была равносильна смерти. Покончил с собой секретарь ЦК КПСС и член политбюро Кулаков, застрелился начальник Академии МВД генерал-лейтенант Крылов, вскрывала себе вены Екатерина Фурцева, и список этот можно продолжать достаточно долго.
Сергеева расстреляли. Его подельников тоже. Не пощадили и некоторых цеховиков, а Борис Гольдин опять ходил обедать в любимый "Метрополь".
* * *
Конечно, сегодня все эти люди именовались бы буревестниками рыночной экономики. Но не надо забывать, что в дни горбачевской перестройки теневой капитал стал легальным. И все, что творилось в подпольном мире, - вымогательство, кровь, коррупция - вышло на поверхность и практически официально стало называться "первичным накоплением капитала".
Мы это прошли, а что ждет нас дальше? А ничего нового. Жизнь по понятиям одинакова что в ХХ, что в ХХI веке, только размах у нее разный оказался.
А чем это кончится, если доживем - увидим.
Афера времен культа личности
Летом сорок третьего года меня вывезли под Москву на дачу. Моя мама свято считала, что свежий подмосковный воздух будет для меня необычайно целебным.
Я был насильно вырван из своего любимого двора, отлучен от Тишинского рынка, веселые волны которого разбивались о наш дом, увезен в глухомань от любимого кинотеатра "Смена", где как раз шел завлекательный фильм "Она защищает Родину", короче, был лишен всех городских удовольствий.
Видимо, с тех далеких лет я люто невзлюбил дачную жизнь. Но в те суровые времена с моим мнением никто считаться не хотел, и я, как Суворов в Кончинское, был отправлен в подмосковные Раздоры.
Единственное, что примиряло меня с ситуацией, в которую я попал, - это утренние отъезды матери на работу. Я был весь день до глубокого вечера предоставлен сам себе. Присматривать за мной и кормить обедом взялась хозяйка дачи, профессорская вдова, которая весь день на своей террасе читала романы мадам Чарской.
Рядом с дачей, которую мы снимали, было несколько пустых домов. Один из них практически развалился. Осела крыша, рассыпалось крыльцо, на террасе кто-то снял пол.
- Елена Францевна, - спросил я профессоршу, - а кто живет в этом доме?
- Пока никто.
- А где же хозяева?
- Далеко, и, видимо, не вернутся.
Через несколько лет я узнал, что Елена Францевна была права. Хозяева дачи действительно уехали навсегда в солнечный Нарымский край и больше не вернулись.
Позже, в пятидесятом году, участок этот и развалины дома получил ученый муж, прославившийся борьбой с "безродными космополитами".
Ну а пока я обследовал эти таинственные строения. На чердаке обнаружилась куча книжных обрывков, а под рогожей - старый плакат "Вожди мировой революции".
Вождей на нем было много. Овальные фотографии, обрамленные дубовыми листьями. Я узнал только находящегося в центре Ленина. Сталин, к моему удивлению, был пятым в левой колонке лидеров мирового пожара.
Я унес плакат домой, хотел приколоть его на стену в комнате, но почему-то спрятал.
В воскресенье приехал дядька, он собирался в очередную командировку во фронтовую зону. Дядька работал в НКВД в управлении уголовного розыска, или, как он сам говорил, в Центророзыске. Его сотрудники выезжали на фронт, вместе с войсками входили в освобожденные города, налаживая борьбу с бандитизмом.
Я достал плакат и приволок его на террасу, где дядька доедал омлет из яичного порошка, именуемого "меланж".
Увидев мою находку, он чуть не подавился.
- Где взял?
- Вон в том доме. - Я показал на пустую дачу. - А почему нам в школе не рассказали про этих вождей?
- Понимаешь, сейчас я тебе ничего объяснить не смогу. Вырастешь - узнаешь.
Но я был мальчик настырный.
- Дядька, а почему рядом с Лениным не Сталин, а Троцкий?
- Слушай, - уходя от ответа, сказал дядька, - хочешь пострелять в нашем тире?
У меня даже дыхание перехватило от столь прекрасной перспективы.
- Тогда давай сделаем так. Плакат сожжем, а ты никому не скажешь, что видел его. Иначе у меня и у твоего отца, мамы будут крупные неприятности.
На том и порешили. Прошло время, и я не вспоминал об этом плакате и дядькином предупреждении.
Пока не столкнулся с одной забавной литературно-криминальной историей.