Глава V.
МАРКИЗОВ ОСТРОВ
Маркиз де Сад, тридцати трех лет от роду, сеньор Ла-Коста, Сомана и Мазана, перешел на положение нелегала. Перед беглецом из Миоланской цитадели было две дороги: отдать себя в руки правосудия и требовать пересмотра дела или скрываться до тех пор, пока правосудие само не найдет его. Он выбрал вторую - надеясь, что все как-нибудь уладится само собой. Он до сих пор не допускал возможности того, что может быть наказан за "выпоротую задницу какой-то шлюхи". Впоследствии в новелле "Одураченный председатель" он припомнит своим судьям и Аркейское дело, и приговор, вынесенный парламентом в Эксе, и марсельское расследование. "…Напомните парижским судьям <..,> знаменитый случай, произошедший в 1769 году. Тогда судьи, повинуясь велению сердец, взволнованных гораздо больше при виде выпоротой задницы шлюхи, нежели при виде умиравшего от голода народа, отцами коего они себя считали, начали уголовный процесс против вернувшегося из армии юного офицера, который, посвятив лучшие свои годы служению королю, по возвращении не обрел иных лавров, кроме унижения, уготованного ему злейшими врагами той самой родины, кою он защищал", - писал де Сад, вспоминая историю Розы Келлер.
"Юным" и "невиновным" предстает де Сад на автобиографических страницах своих книг. Таким же "юным" и "невиновным" он ощущал себя на протяжении всей своей жизни, и эти два чувства стали определяющими его облика, основами его характера. "Невиновный" не имеет права быть наказан, на нем нет никакой вины, а значит, он свободен во всех своих поступках. Твердая уверенность в правомочности своих действий, и прежде всего в реализации "страстей", дарованных ему Природою, подводила де Сада к тому, что на языке судей именовалось "рецидивом", то есть повторением совершенных ранее проступков, что в обществе, стремившемся стать более цивилизованным, рассматривалось как осознанная угроза порядку. В те времена юристы любой "рецидив" рассматривали как тяжкое преступление: за повторную кражу нескольких мелких монет можно было угодить на виселицу.
"Невиновность" - это альтернатива "виновности"; чтобы признать человека невиновным, нужно сначала предъявить ему обвинение, а потом доказать его неправомерность. Внутреннее ощущение невиновности в соединении с невозможностью ее доказать порождало у де Сада постоянное недовольство, отражавшееся не только в потоке жалоб в вышестоящие инстанции, но и в отношениях к близким людям, и прежде всего к жене, безропотно терпевшей все его "фантазии".
"Юный" не имеет ни жизненного опыта, ни знаний, чтобы нести ответственность за свои поступки, а тем более за поступки других. "Юный" еще не заслужил твердого общественного положения, а потому в любую минуту может оказаться маргиналом. Де Сад виртуознейше находил причины для оправдания своих действий, он никогда всерьез не помышлял занять место, определенное ему рождением, воспитанием и общественным положением, поставив, таким образом, под угрозу экономическую ситуацию семьи, за которую он, как ее глава, должен был нести ответственность. Но он эту ответственность нести не желал. В одном из писем к Милли Руссе, прозванной де Садом "святой", он сам называл себя ребенком: "Где же я, святая Руссе, и кто я, если не самый настоящий ребенок?" Письмо было написано в Венсенском замке.
Донасьену Альфонсу Франсуа было интересно исследовать "странные склонности, кои внушает нам природа", а налагаемые обществом обязанности требовали подавлять страсти и изгонять "странные склонности", то есть социального владения собственным телом, что ни в коей мере не согласовывалось с "образом мыслей" Донасьена. Его "образ мыслей" требовал реализации страстей, а главной и единственной страстью Донасьена Альфонса Франсуа был театр. Органической частью садического театра без границ являлись и эротические фантазмы маркиза, и литературное творчество. Но во времена де Сада даже успешный литератор не имел определенного статуса, который бы отличал его от нелитераторов. Порывая связи со своим сословием, не желая утверждаться ни как землевладелец, ни как военный, ни как придворный, Донасьен Альфонс Франсуа в глазах общества Старого порядка становился деклассированным элементом, отношение к которому было иное, нежели к знатному аристократу. Фактически оторвавшись от собратьев по сословию, де Сад продолжал сознавать себя человеком из высшего класса и не намеревался примыкать к "черни", обязанностью которой, по словам его героев, являлось служить страстям и потребностям либертенов. Забегая вперед, скажем, что революция возвела профессию литератора в ранг ремесла, а сочинителей приравняла к почетному третьему сословию, то есть к тем, кто сделал революцию. Общественное признание его любимого занятия не могло оставить де Сада равнодушным и наверняка явилось одной из причин его участия в революционных структурах и отказа от эмиграции.
"Юный", "невиновный" и свободный маргинал де Сад мог счастливо существовать только по своим собственным правилам, иначе говоря, на острове, защищенном от житейских бурь и непрошеных вторжений. Его остров имел одностороннюю связь с "большой землей": с нее к нему поступало все необходимое для организации комфортной жизни, и прежде всего продовольствие и "живой материал". В замкнутом пространстве острова-сцены де Сад мог беспрепятственно ставить спектакль своей жизни. Теперь, когда ему исполнилось тридцать три года, можно было утверждать, что возможность изменения курса корабля по имени де Сад практически равна нулю. А значит, изгнанный с одного острова, он переберется на следующий и там, убежденный в своей неподсудности, продолжит ставить все тот же спектакль и отстаивать свое право на необычность.
Бежав из Миоланской крепости, де Сад начал свой извилистый путь к "Содому". Где он скрывался изначально, не знал никто. Мадам де Монтрей не пыталась его искать: ее больше интересовали оставшиеся в крепости бумаги, среди которых могли быть письма и сочинения, компрометировавшие Анн-Проспер и семью. Пристальный интерес тещи ко всему написанному зятем является своеобразным свидетельством не только его таланта, но и его причастности к миру книгопечатников и книгопродавцев, людей, делающих рукопись достоянием публики. Донасьен Альфонс Франсуа успел пригрозить теще ославить ее в печати.
Не обнаружив в бумагах, оставленных в крепости, ничего компрометирующего, Председательша облегченно вздохнула и занялась устройством судьбы Анн-Проспер. Но предполагаемое замужество мадемуазель де Лонэ не состоялось, а в 1781 году она умерла от ветряной оспы. В то время Донасьен уже сидел в Венсенской крепости, и Рене-Пелажи, не желая волновать мужа, не стала сообщать ему о кончине сестры. А когда расспросы де Сада об Анн-Проспер стали особенно настойчивы, Рене-Пелажи в несвойственном ей жестком тоне ответила, что по его просьбе она отношений с сестрой не поддерживает, а потому на вопросы, ее касающиеся, отвечать не будет. Де Сад же, выйдя на свободу в разгар революционных событий, забыл про маленькую канонису. История с Анн-Проспер и по сей день дает богатейшую пищу для фантазий - как романтических и сентиментальных, так и вполне в духе маркиза де Сада…
* * *
Все лето 1773 года де Сад колесил по Франции и, возможно, побывал в Испании. Направляя теще просьбу о деньгах, он писал о своем намерении посетить эту страну. На наш взгляд, де Сад, как и его герои, по натуре своей не был путешественником. Его либертены кочуют по Европе, либо спасаясь от преследования властей, либо в поисках неизведанных наслаждений. Путешествия де Сада тоже большей частью вынужденные, а потому, где бы он ни был, его неумолимо тянуло обратно, в Ла-Кост. Ла-Кост - его остров, его крепость, где он чувствовал себя полновластным хозяином и вещей, и людей. Осенью 1773 года он под покровом темноты вернулся в Ла-Кост и затаился в его стенах. Рядом с ним находилась верная Рене-Пелажи, служившая мостиком, соединявшим островок де Сада с большим миром. Рене-Пелажи отдавала распоряжения по хозяйству, заказывала для мужа книги и вела дела с управляющим Фажем - по указаниям супруга.
Наверное, в просторных подвалах замка обитали не только зловещие тени прошлого, но и духи, благоволившие к его хозяевам. Во всяком случае, осенью и зимой некто неизвестный предупреждал де Сада о грозивших ему опасностях. В начале января 1774 года ему сообщили, что на замок готовится облава, и посоветовали сменить место жительства. Действительно, в ночь на 6 января отряд жандармов, присланный из Парижа, фактически штурмом взял замок и, несмотря на протесты мадам де Сад, произвел в нем обыск. Жандармы перевернули все вверх дном, взломали шкафы, сожгли бумаги и конфисковали все относительно ценные вещи, пригрозив вернуться, чтобы непременно заарканить "негодяя маркиза" и на веревке приволочь его к мадам де Монтрей. Услышав имя матери, Рене-Пелажи поняла, что спокойной жизни мужу ее ожидать не приходится, и черная кошка, давно уже пробежавшая между ней и мадам де Монтрей, выросла до размеров саблезубого тигра.
Десант ни с чем отбыл в Париж, Донасьен Альфонс Франсуа вернулся в замок, Рене-Пелажи принялась наводить порядок, а неизвестный доброжелатель известил чету де Сад, что Франсуа Эльзеар Фаж, нотариус из Апта и управляющий делами маркиза, не только состоит в тайной переписке с мадам де Монтрей, но и регулярно обкрадывает сеньора Ла-Коста. Мадам де Монтрей также получила сообщение, что Фаж нечист на руку. Наверное, Фаж в самом деле был уличен в нечестности, ибо решение о смене управляющего было принято единогласно. На его место был приглашен Гаспар Франсуа Ксавье Гофриди, друг детства Донасьена, чей отец, Марсиан Гофриди, служил управляющим у графа де Сада.
В течение сорока лет Гофриди будет доверенным лицом всей семьи де Сад, у него в подчинении будут находиться управляющие в Мазане, Сомане и Арле. Гофриди станет управлять землями де Сада, лавировать между Донасьеном и мадам де Монтрей, успокаивать Рене-Пелажи, терпеть гневные разносы сеньора, игнорировать необдуманные решения господина маркиза, изо всех сил сохранять недвижимость де Садов, прощать товарищу своих детских игр необоснованные обвинения и оскорбления… Гофриди не был для де Сада простым служащим - слишком много неформального было в их отношениях. Гофриди - единственный, с кем одиночка маркиз поддерживал отношения целых сорок лет.
* * *
Понимая, что теща не успокоится, пока вновь не упрячет его за высокие прочные стены (куда он, как ни парадоксально, постоянно стремился сам), де Сад перестал жить дома и ночевал у своих арендаторов, хотя многие пускали его с большой неохотой. В собственный замок он проникал под покровом темноты. Желая положить конец такому существованию, он решил отправиться в Италию. Но для любого путешествия нужны деньги, а у де Сада их не было. Не было их и у мадам де Монтрей. Неудачная попытка ареста зятя обошлась ей в восемь тысяч ливров, а на ее иждивении помимо собственных детей находились также дети Донасьена и Рене-Пелажи, не говоря уж о родителях этих детей. На вознаграждение де Сада за должность наместника второй год был наложен секвестр, дела, оставленные Фажем, были настолько запутаны, что ожидать доходов из Ла-Коста в ближайшее время не приходилось. Надежда была только на Мазан, где управляющим являлся спокойный и рассудительный Рипер, открыто поддерживавший отношения с мадам де Монтрей и при этом сохранивший доверие и уважение маркиза. Поистине необыкновенный человек…
Кольцо кредиторов все плотнее сжималось вокруг семьи де Сад, но Донасьен сумел убедить Рипера прислать ему деньги, необходимые для отъезда в Италию. В начале марта 1774 года, переодевшись священником, маркиз де Сад сел на речное судно, спустился по Роне до Марселя, там пересел на корабль и отплыл в Италию. Три месяца о нем ничего не было слышно, а в мае пришло письмо: маркиз просил денег! Несчастная мадам де Сад, снова брошенная на борьбу с кредиторами, продала серебряную посуду, чтобы выслать мужу затребованную им сумму, которую он, судя по обрывочным сведениям, быстро прогулял в Марселе. Отбиваясь от кредиторов, Рене-Пелажи по совету Донасьена сочинила жалобу в суд, где пространно описала все несчастья, случившиеся за последние два года с ее мужем, и назвала виновницу всех несчастий: мадам де Монтрей. Она обвинила мать в организации налета на Ла-Кост. Жалоба была направлена прокурору в Шатле. Прочитав эту бумагу, прокурор пожал плечами и положил ее под сукно. Слишком много эмоций и выспренной патетики: "Ужель отныне смиренной просительнице суждено влачить дни исключительно горестные, каждодневно печалиться об участи несчастных детей, невинных жертв гонений собственной бабушки, приносящей их в жертву своей ненависти к зятю? Дабы избавить детей от стыда и позора, в пучину коих хотят их погрузить, дабы оправдаться в глазах всего мира, убедить всех, что позор сей никогда не был заслуженным, дабы вернуть детям их положение и отомстить за их честь и честь смиренной просительницы, коя также была унижена, чтобы, наконец, рассеять туман клеветы, пособницей которой просительница едва не стала, не возьмись она за оружие, чтобы остановить ее бег, просительница сия вынуждена обратиться к служителям закона, дабы побудить их поставить преграду притеснению". Уф! И ничего по существу. Но откуда взяться доказательствам, если похождения супруга мадам де Сад известны всем? Несчастную женщину можно только пожалеть…
В стране наступили перемены: 10 мая 1774 года умер Людовик XV, прозванный Любимым, и его место занял его сын, Людовик XVI, женатый на очаровательной австрийской принцессе Марии-Антуанетте. Де Сад был уверен, что с воцарением нового монарха прежние королевские указы потеряют силу. Но он недооценил мадам де Монтрей: теща поторопилась получить приказ об аресте зятя, идентичный прежнему, но подписанный уже новым королем. Набожный и обладавший пуританскими наклонностями Людовик XVI не мог отказать в просьбе изолировать от общества такого опасного либертена, каковым слыл де Сад,
Узнав об этом, разъяренная Рене-Пелажи отправилась в Париж - дать ход своей жалобе, но, как и следовало ожидать, нисколько в этом не преуспела. В коридорах канцелярий на нее смотрели с сочувствием, кивали и не делали ничего. А прокурор, которому была адресована жалоба, в очередной раз выпроводив мадам де Сад за дверь, сокрушенно разводил руками: "Бедная женщина сошла с ума…" Не обладая опытом ведения дел, не владея искусством составления бумаг, Рене-Пелажи могла только упорно твердить: "Супруг мой ни в чем не виновен, моя мать клевещет на него". Донасьен буквально околдовал жену, ради него она была готова на все. Повинуясь Донасьену, она бросила детей на руки матери, а в жалобе написала, что бабушка ненавидит своих внуков; она простила ему роман с сестрой, принимала на веру все его объяснения и продавала последнее, чтобы выслать ему деньги, которые он тратил на развлечения. Что заставляло ее слепо повиноваться супругу: любовь или жалость? Стремление убедить мужа, что он не одинок? Благодарность за раскрывшиеся перед ней бездны человеческого сознания? Передавшийся от супруга мятежный дух? Страх перед постоянно окружавшим Донасьена хороводом любовниц и продажных женщин, которые могли заставить его забыть о ней? Или же чувство долга, ответственности за человека, данного ей в мужья 17 мая 1763 года в церкви святой Марии-Магдалины? Наверное, и то, и другое, и третье…
Иначе как объяснить, что, когда заскучавший в бегах де Сад решил вернуться в Ла-Кост, Рене-Пелажи приняла активное участие в создании "домашнего борделя" для фантазий мужа? Прибыв в Лион, де Сад выписал к себе Рене-Пелажи, и супруги вместе отправились на "поиски" будущих "актеров" эротического театра маркиза де Сада. Первым был ангажирован пятнадцатилетний мальчик, нанятый господином маркизом в качестве секретаря, второй - двадцатичетырехлетняя Анн Саблоньер по прозвищу Нанон, нанятая исполнять обязанности горничной. Вскоре к ней присоединились пять девушек-подростков примерно одного возраста с секретарем. Семеро новых слуг - ощутимый удар по господскому кошельку, даже когда он полон; но если денег нет, какая разница, что кроется за этим "нет" - большие или маленькие суммы? А как и откуда эти суммы возьмутся потом, де Сад не беспокоился. Для этого у него была жена, на которой он женился по расчету, и управляющий: они должны были думать, как оплачивать его расходы.
Итак, население острова подобрано. Вновь нанятые слуги присоединились к старожилам замка: горничной из Швейцарии Готон Дюффе, лакею Картерону по прозвищу Юность, двум крепким работникам, актрисе Дюплан, горничной Розетте и нескольким кухаркам. Таким образом, осенью и зимой 1774-1775 года население острова, отрезанного от внешнего мира высокими стенами Ла-Коста, составляло приблизительно два десятка человек, готовых повиноваться своему господину и сеньору. Рене-Пелажи де Сад отвел роль, более всего сходную с обязанностями содержательницы публичного дома.