На вопрос, внесло ли "Временное положение об управлении Балтийским флотом" (Приказ № 258, утвержденный Совнаркомом 29 марта 1918 г.) какие-либо изменения и существующий порядок управления флотом, я отвечаю: в ближайшие дни после ареста Развозова наметился порядок управления Балтийским флотом. Положение об этом, выработанное Советом комиссаров Балтийского флота, было в конце марта представлено в Москву главным комиссаром Блохиным на утверждение Совнаркома, и по этой схеме с момента моего вступления в должность наморси управление флотом и шло. Руководствуясь положением, был сделан переход флота из Гельсингфорса в Кронштадт и Петроград, разработано временное боевое расписание Балтийского флота, установлена связь с военным руководителем Петроградского района и целый ряд других оперативных действий. Все распоряжения, касающиеся оперативной деятельности и боевой подготовки я проводил в жизнь, пользуясь статьей 16-й "Положения"…
Я вносил в Совкомбалт приказы, которые я намеревался издать, и никогда со стороны комиссаров не встречал возражений после соответствующей аргументации, и поэтому всегда комиссары были осведомлены о причине, вызвавшей то или иное распоряжение. Моральное и материальное состояние Балтийского флота было таково, что осуществить в полной мере свои права командующего я не мог по двум причинам:
Неудовлетворительное состояние корпусов и судовых механизмов, оставшихся без зимнего ремонта;
Недокомплекты на судах личного состава в большом числе ушедшего с судов флота по декрету 29 января, а также известная деморализация состава, оставшегося на кораблях.
Поэтому в отношении оперативной деятельности и боевой готовности флота я должен считаться с действительным положением вещей, что несомненно ограничивает предел моей ответственности как наморси. В частности, Брестский договор на летнее время окончательно аннулировал возможность боевой подготовки больших кораблей вследствие невозможности выйти в Финский залив для учебных и практических стрельб, во всяком случае впредь до установления демаркационной линии.
Ответственным за непосредственное руководство Балтийским флотом в порядке управления им, согласно положению, я считал себя и главкомбалта, поскольку это могло вытекать из всего вышеизложенного (после абзаца 3-й страницы). Под приказом подписался главный комиссар в знак того, что приказы, касающиеся его компетенции, им утверждались, а приказы, относящиеся к компетенции наморси, отдавались с его ведома. При разделении этих компетенций мы руководствовались "Временным положением". За время существования Центробалта параллельно ему был исполнительным органом на флоте командующий флотом и его штаб, что вызывало на практике одни сплошные трения. С переходом от Центробалта к Совету комиссаров в конце января – начале февраля эти трения сильно сократились, потому что комиссары непосредственно стали у деловой работы в штабе и видели всегда перед глазами основания для тех или иных принимаемых решений. К этому времени относится перенос центра тяжести управления флотом со "Штандарта" на "Кречет", комиссары поселились окончательно на "Кречете" в своем главном составе, и постепенно наладилась совместная работа. К моменту назначения Развозова наморси уже выкристаллизовались служебные отношения между командным составом флота на "Кречете" с комиссарами. Развозов работал вместе с ними и я продолжал, всемерно избегая каких-либо затруднений и разногласий, так как только путем совместной работы возможно было боевой флот целиком перевести из Гельсингфорса в Петроград и дать ему дальнейшую организацию в зависимости от изменившихся боевых целей флота.
По тем вопросам, по которым у меня с главкомбалтом Блохиным уже состоялся обмен мыслей или же я знал его точку зрения, я делал срочные распоряжения, не терпевшие отлагательств, по юзу, радио или телефонограммой за своей и его подписью в случае его отсутствия. Причем во всех мелких вопросах взаимно и он отдавал распоряжения за нашими совместными подписями в мое отсутствие. Относительно показаний Блохина о моем намерении уйти, если назначат нового главного комиссара, в частности, Флеровского, то действительно таковое намерение было, так как я сильно нравственно устал и вновь устанавливать совместную работу, при наличии нового Совета комиссаров, мне было уже не под силу.
Относительно показаний наркома Л. Троцкого от 4 июня в части юзограммы нагенморси Беренса от 21-го мая с.г. без номера могу изложить следующее: вопрос в резолюции наркома Троцкого: "Внесены ли в банк определенные денежные вклады на имя тех моряков, которым поручена работа уничтожения судов", впервые возник с появлением той резолюции, с точки зрения Альтфатера (см. его показания от 5 июня) можно только ответить: нет, не внесены. Однако Беренсу, который сообщил эту резолюцию, я дал более пространное свое суждение при юзограмме за № 366, отправленной в тот же день по получении этой юзограммы, т. е. 22 мая.
Юзограмма Беренса от 21 мая была мне передана дешифрованной и поэтому она была известна в порядке техники службы связи юзисту, получившему ее, рассыльному, писарю канцелярии, писавшему ее, дежурному флаг-офицеру и дежурному комиссару, через которого проходит вся корреспонденция штаба. Поэтому нет никаких для меня оснований скрывать ее от главного комиссара, а также и от Совета комиссаров. Если она предусматривала конспиративные с моей стороны действия, то она, по меньшей мере, должна бы быть в зашифрованном виде сообщена мне.
Выполнение этой юзограммы, не являющейся исключительно оперативной, так как здесь замешана денежная и бытовая сторона личного состава флота, все равно не могла быть проведена в жизнь помимо главного комиссара и Совета комиссаров. Чтобы не останавливать техники выполнения этой юзограммы, я копии передал Зарубаеву (ст. морской начальник в Кронштадте) для представления мне его соображений. 23 мая утром (до полудня) состоялось заседание старых комиссаров с новыми комиссарами, на котором было, по предложению Флеровского, решено не делать по юзу пока никаких распоряжений и ее не разглашать, но что Флеровский и некоторые из новых комиссаров поедут в Москву и там на месте выяснят все это недоразумение – этим, по-моему, Флеровский признал, что с бытовой стороны вопрос в его компетенции как главного комиссара. Я ожидал от них ответа на следующий день по их отъезде, то есть 25 мая, а затем 26 мая по вызову Коллегии выехал сам в Москву. Мои объяснения по поводу юзограммы на заседании сводились к тому, что я ожидал могущих быть осложнений с ее проведением в жизнь и спрашивал, правильна ли моя точка зрения, на что комиссары, как старые, так и новые, в том числе и Флеровский, подтвердили правильность моих опасений. Вопрос о наказе делегатам в Москву на этом заседании не затрагивался.
Относительно показаний наркома Троцкого: никаких докладов и разговоров ни с Саксом, ни с Вахрамеевым, ни с Раскольниковым о непригодности личного состава я не вел. Единственно сделал указание с фактической стороны о деморализованном состоянии личного состава флота на заседании Высшего военного совета, но отнюдь не в целях его скомпрометировать, а лишь только в целях освещения фактического положения дела и привел к тому факты из перехода флота в Петроград и отдельных эпизодов. Приведенная цитата из юзограммы Альтфатера в действительности в юзограмме отсутствует, но на словах в Петрограде это опасение было мною высказано Альтфатеру.
Дальнейших сообщений (8-я строчка 1-й стр. показаний Троцкого) "стремящихся внести в вопрос о возможной судьбе флота наивысшую неопределенность" я совершенно не делал. Прошу подтвердить это обвинение фактами, фактическими материалами. Никаких предложений "об отобрании на каждом корабле при посредстве главного комиссара безусловно преданных революции и надежных людей и переговоров с ними" я не имел, за исключением юза от 21 мая от Беренса. Мысль наркома Троцкого "о необходимости отобрать, разумеется негласно… ударные группы и надежных людей" – никем мне сообщена не была. Категорически отрицаю, что "во всех своих разговорах, суждениях и докладах о флоте стремился до последней степени унизить личный состав флота, его матросскую массу". Сам принадлежу к флоту и ничего подобного не говорил.
Юзограмму 21 мая получил от Беренса и ответил, по принадлежности, ему и народному комиссариату. Созвал я "упраздненный Совет комиссаров", так как считал его вполне действующим до момента вступления нового Совета комиссаров, которое намечалось 22 мая. "В смысле отмены распоряжения" – эту миссию взял на себя Флеровский при своей поездке в Москву. Приписываемое мне намерение "пустить сведения о денежных вкладах во флоте в широкие массы его и вызвать подозрения" я считаю ни на чем не основанным. О подрывании флота в случае крайней необходимости мною были сделаны распоряжения много ранее, что явствует из юзограммы Альтфатера от 7 мая. На основании изложенного утверждаю, что никакой агитации здесь с моей стороны не было. О каком-либо выигрыше времени не может быть и речи, так как я подал юзограмму об увольнении меня от должности наморси и, следовательно, для меня не было никаких оснований что-либо выиграть. Показание Блохина (стр. 3, строки 2, 6 сверху) слишком жестко формулирует наш с ним разговор. Я указывал, что юзограмма может быть понята как попытка купить матросов и поэтому высказывал свои опасения по поводу проведения ея в жизнь.
Протокол допроса А.М. Щастного
следователем В.Э. Кингисеппом
от 9 июня 1918 года
Указание наркома Троцкого, что я враждебно относился к установлению временной демаркационной линии в Финском заливе могло базироваться лишь на том, что я позволил себе высказать ему лично свое мнение, исходя из только что имевших у меня место переговоров с немцами в Ганге, недавнего пребывания в Финляндии, а также опыта по установлению в Риге той же линии по Моонзунду, что немецкое морское командование от этого уклоняется и все равно передает в Берлин на разрешение своей центральной власти. Дальнейшее подтвердило правильность моих предпосылок, т. к. 8 или 9 мая Германское морское командование в Гельсингфорсе уведомило Зеленого, что этот вопрос передан на рассмотрение Германского Адмиралтейства. О том, что якобы я "отталкиваю все, что может внести определенность в положении флота", совсем не вытекает из четырехкратного напоминания Зеленому о вручении предложения установить демаркационную линию и указания Зеленому в радио № 1500 от 2 мая, чем нужно мотивировать ее установление, основываясь на Брестском договоре. Указание "я послал угрожающую телеграмму по поводу его донесений о Зеленом. Только после этого Ща-стный побудит Зеленого к начатию переговоров о демаркационной линии", не отвечает действительному положению вещей. Зеленой по радио от 5 мая № 34 сообщил о вступлении в переговоры, а угрожающая телеграмма была послана 8 мая. Указание на "презренную уловку" и все к ней относящееся, приписывается мне ошибочно, т. к. это очевидно относится к телеграмме, посланной не мною, а главным комиссаром Блохиным за № 55, имеющейся в делах.
Протокол допроса А.М. Щастного
следователем В.Э. Кингисеппом
от 10 июня 1918 года
В связи с общим осложнением внешней обстановки вокруг Балтийского флота в течение первой половины мая, члены комиссий съезда, которые постоянно ко мне приезжали, чины штаба командования флотом и Совет комиссаров неоднократно признавали полезным переговорить мне с Советом съезда об условиях, в которых находится Балтийский флот. Считал вообще необходимым, чтобы наморси был в возможно большем контакте со съездом. Я предполагал быть в Кронштадте вскоре после Пасхи, но Совет комиссаров сказал мне свое мнение, что было бы полезнее отложить, когда обстановка более определится, но вместо этого положение флота делалось все сложнее и сложнее, а потому к 10-м числам мая я увидел, что я в этой обстановке начинаю плохо разбираться, так как констатируя всю сложность обстановки, не будучи политическим деятелем, не могу сделать никаких выводов, которые правильно направили бы мою деятельность как начальника Морских сил. В этом смысле я сообщил о своем докладе главному комиссару Блохину и Совету комиссаров. Один из комиссаров, не помню точно по фамилии (может быть Минаев или Шпилевский) выяснили по телефону с Кронштадтом, когда будет удобнее прибыть к Совету съезда. Оттуда был получен юз с указанием времени и места заседаний Совета съезда. 14 мая я на "Кречете" пришел в Кронштадт и совместно с флагманами, помню, были: Зарубаев, Паттон, Дмитриев (кажется), членами Совета комиссаров – Минаев, Штарев и др., с чинами штаба прошли днем в Машинную школу на заседание Совета съезда. Там я вкратце изложил положение дела на флоте, остановившись подробно на всех технических затруднениях по командованию флотом, изложенных в моем конспекте, и дальше, что хотел бы знать мнение Совета съезда.
При обмене мнениями Флеровский задал мне вопрос: что я бы предполагал сделать, что бы рекомендовал. Я ответил, что кроме сказанного на стр. 4 конспекта в пп. 4и 5 больше ничего предложить не могу, так как лично я чувствую, что могу оказаться не на высоте. После дальнейшего обмена мнений я помню, что членами съезда Галкиным и Домбровским были высказаны соображения, что они понимают всю сложность обстановки и постараются деловую работу съезда направить к облегчению командования флотом. То же после мнения комиссара Штарева высказал в своем заключительном слове и председатель Совета съезда Фрунтов. Когда заседание закончилось, ко мне подошел Флеровский и сказал: тов. Щастный, не тревожьтесь, не смотрите слишком пессимистично. Бог даст, все уладится и пойдет хорошо. Ни на заседании Совета съезда, ни после в моем деловом изложении обстановки, в которой находился Балтийский флот, никем не было усмотрено и высказан мне какой-либо намек на контрреволюционную агитацию. Впервые это обвинение мне было предъявлено наркомом Троцким в Москве спустя 2 недели после моего разговора с Советом съезда в Кронштадте. Совет комиссаров тоже не усматривал ничего контрреволюционного в моих переговорах с Советом съезда. Вывод в телеграмме, посланной Флеровским 15 мая в Морскую коллегию "наморси стремится к максимальной самостоятельности и властному командованию" – находится в прямом противоречии с мотивами моего доклада, изложенными в Конспекте на стр. 4, пп. 4.
Выписка из протокола заседания Президиума ВЦИК № 30
от 9 ИЮНЯ 1918 года, на котором был заслушан
доклад В.Э. Кингисеппа по делу адмирала Щастного
Ввиду того, что инкриминируемые A.M. Щастному деяния совершены им в качестве назначаемого центральной властью начальника Морских сил, решено: признать дело A.M. Щастного подсудным Революционному трибуналу при Всероссийском Центральном исполнительном комитете. Копию настоящего постановления переслать в Народный комиссариат по военным и морским делам т. Троцкому и т. Кингисеппу (Кудринская Садовая, Георгиевская площадь, 6).
Выписку из протокола подписал В. Аванесов.
Отношение следователя В.Э. Кингисеппа № 316,
направленное члену Морской коллегии
Ф.Ф. Раскольникову
Не откажите уведомить, возможна ли по обстоятельствам службы отлучка главкомбалта т. Флеровского и члена Морской коллегии т. Сакса из Петрограда на предмет допроса их здесь в качестве свидетелей по делу наморси A.M. Щастного. Повторно прошу препроводить мне копию известной резолюции Минной дивизии о свержении Петроградской коммуны и установления морской диктатуры. Означенная резолюция необходима по делу Щастного. Прошу препроводить ее мне не позднее 12 ч. дня 11-го с/м.
Постановление члена ВЦИК В.Э. Кингисеппа
от 13 июня 1918 года
по результатам расследования дела A.M. Щастного
Назначенный постановлением Президиума Вс. Ц.И.К. от 28 мая с.г. следователем по делу бывш. начальника Морских сил Балтийского флота Алексея Михайловича ЩАСТНОГО, допросив A.M. Щастного 3, 8, 9 и 10 июня с.г., члена Морской коллегии Ф.Ф. Раскольникова, народного комиссара по военным и морским делам Л.Д. Троцкого, бывш[его] главн[ого] комиссара Балтийского флота Евг. Блохина, бывшего комиссара Минной дивизии Дужека и члена Морской коллегии Альтфатера и обозрев вещественные доказательства, считает следствие в достаточной степени полным, состав преступления доказанным и передает дело в Обвинительную коллегию Революционного трибунала при Вс. Ц.И.К.
Следователь Член Вс. Ц.И.К. Виктор Кингисепп
Москва, 13 июня 1918 г.
Заявление A.M. Щастного от 11 июня 1918 года на имя председателя Революционного трибунала при ВЦИК
Прошу о допущении в качестве моего защитника Владимира Анатольевича Жданова.
На заявлении резолюция В. Кингисеппа:
Разрешаю допустить. 13/06/18.