Решено было венчаться немедленно. Все четверо сошли в Вологде".
Эта цитата дочери свидетельствует о том, что фотография была подарена Есениным после того, как Сергей и Зинаида стали мужем и женой и в общении между собой перешли на "ты".
Итак, разве не является вышеприведенная надпись поэта на фотографии убедительнейшим аргументом в защиту его жены?
Как правило, ревнивые мужья, обманутые в своих ожиданиях, выгоняют оскандалившихся жен назавтра после первой брачной ночи. Но чета Есениных жила в первый год после венчания дружно и счастливо. И никто из петроградских друзей Есенина не замечал "судороги на его лице" и "сжатых кулаков", готовых избить супругу. Ничем таким не проявляла себя его "темная, мужицкая кровь". До тех пор пока на горизонте не появился его "лучший друг" с "голубой мнимобаронской кровью" Мариенгоф.
Зинаида Райх была хозяйственной и рьяно взялась вить семейное гнездо. Содействовал этому и ее муж. Он как-то вместе с женой явился на ее работу в редакции газеты "Дело народа", где, кстати, они познакомились, и сказал: "Больше она у вас работать не будет". Некоторое время спустя Зинаида Николаевна через газету заявила о своем выходе из партии эсеров.
Есенин о своей женитьбе сообщил всем знакомым. Желанными гостями стали у них поэты Владимир Чернявский, Петр Орешин, прозаик Алексей Чапыгин, художник Константин Соколов.
"Я, брат, жену люблю! Приходи к нам… Да вообще… так нельзя… в одиночку!" – говорил он Орешину (С. А. Есенин в воспоминаниях современников. т. 1. С. 268).
А Владимир Чернявский вспоминал:
"С ноября по март был я у них частым, а то и ежедневным гостем. Жили они без особенного комфорта (тогда было не до того), но со своего рода домашним укладом и не очень бедно. Сергей много печатался, и ему платили как поэту большого масштаба. И он, и Зинаида Николаевна умели быть, несмотря на начавшуюся голодовку, приветливыми хлебосолами. По всей повадке они были настоящими "молодыми" (там же. С. 218).
Александр Блок после очередной встречи с Есениным сделал такую запись в своем дневнике: "Есенин теперь женат. Привыкает к собственности. Служить не хочет (мешает свободе)" (О Есенине. М., 1990. С. 24).
А вот снова цитата из воспоминаний дочери Есениных: "С переездом в Москву кончились лучшие месяцы их жизни. Впрочем, вскоре они на некоторое время расстались. Есенин отправился в Константиново, Зинаида Николаевна ждала ребенка и уехала к своим родителям в Орел…" (С. А. Есенин в воспоминаниях современников. т. 2. С. 266).
Возвращаясь снова к грязным словам Мариенгофа, скажем, что Есенин действительно был ревнивым мужем, ретиво заботящимся о своей репутации. Но, пожалуй, не при выборе своей половины. Ведь он отлично знал о прежних связях Айседоры Дункан и Софьи Толстой, что, однако, не являлось преградой для их совместного проживания. Кроме того, Сергей не мог не учитывать тот факт, что до знакомства с Зинаидой сам состоял в гражданском браке с Анной Изрядновой, которая родила от него сына.
Провидению было угодно, будто специально для этого случая, сохранить еще одну "зарубку" Есенина – всего лишь двустраничный фрагмент его неустановленного автобиографического произведения в прозе, которая еще с большей прямотой опровергает бесстыдную, подлую выдумку Мариенгофа относительно причины разлада поэта с Зинаидой Райх. Удивительно, но на этих страницах значатся номера "46" и "47". Потеряно многое. Однако процитируем три абзаца из оставшегося, которые недвусмысленно характеризуют отношение Есенина к выбору спутницы жизни:
"Обыкновенно в этом мире позволяется так. Первое: если ты мужчина и тебе 25 или 27 лет, то ты можешь жениться на женщине 20 или 22 лет. Если ты до супружества имел дело с такой-то и такой-то, то женщина твоя должна быть абсолютно "честной", обладающая той плевой, которая называется "невинностью".
Второе: если ты родился бедным, то работай в поле сохой или иди на фабрику. Если ты родился богатым, то расширяй свое дело и жми рабочих.
Этих человеческих законов можно привести без числа. Когда я был маленьким, эти законы меня очень удручали, а когда я вырос, я оскорбился и написал письмо всему человечеству. "М<илостивые> Г<осудари>, эти договоры вы писали без меня, моей подписи нет на вашей бумаге. Посылаю вас к черту" (Есенин С. ПСС. 2000. т. 7, кн. 2. С. 92).
Думается, если бы Есенин мог предположить такую клевету Мариенгофа, он послал бы его еще дальше. Именно по-мужицки. Но совсем не по своей "темной крови", как это подчеркивал мнимый барон, а по "праведной" (выражение М. Лермонтова). У Мариенгофа, соответственно, она оказалась не "голубой", а "черной". Ведь он извергал свои громы и молнии на могилы четы Есениных из абсолютно безоблачного неба. Притом, уже незадолго до своей смерти, по прошествии стольких-то лет!
Мы не ставили себе цель с образа Зинаиды Райх написать портрет идеальной жены для Есенина. Нет, она таковой не являлась. Как по властности своего характера, так и по темпераменту, о котором свидетельствовали некоторые современники. Но то, что Есенин любил ее больше, чем любую из жен и поклонниц, не отрицал даже озлобившийся на нее Мариенгоф. И она отвечала ему взаимностью. Не "прилипни" так подло к Есенину Мариенгоф, наверняка, смогла бы Зинаида Николаевна удержать мужа от тлетворного влияния имажинистов.
Однако, пытаясь как можно убедительнее оправдаться за свои неблаговидные действия в развале семьи Есениных, Мариенгоф на старости лет, когда о Есенине плохо говорить перестали, старался все больше лить грязь не на него, а на Зинаиду Николаевну. А заодно и на ее второго мужа, известного режиссера Всеволода Мейерхольда, репрессированного незадолго до убийства жены.
А если задаться вопросом: "за что иное так возненавидел "романист" эту, как он ее называл, "дебелую еврейскую даму""? Она-то абсолютно ничего плохого ему не сделала, кроме как поругала (и, наверно, не раз!) за его тлетворное влияние на мужа. Быть может, и за использование на личные нужды есенинских денег.
Правда, какими словами, неизвестно. Но, видимо, покрепче, чем ругал его когда-то отец. Не зря же до самой старости злость на Зинаиду Николаевну не прошла. Или здесь Мариенгоф "работал" больше на публику, оправдывая себя?
Вот еще несколько выдержек из так называемой "Бессмертной трилогии" бывшего "образоносца":
"Мелкой рысцой на доисторическом извозчике подъехал Мейерхольд к зданию на Большой Никитской. Рядом с ним гордо сидела Зинаида Райх. Брошенная Есениным, она стала женой Мейерхольда, который в спешном порядке делал из этой скромной совслужащей знаменитую актрису…"
"Райх актрисой не была – ни плохой, ни хорошей. Ее прошлое – советские канцелярии. В Петрограде, в Москве, у себя на родине в Орле (в военном комиссариате) и опять в Москве. А в канун романа с Мейерхольдом она уже заведовала каким-то отделом в каком-то учреждении и не без гордости передвигалась по городу на паре гнедых…"
"На следующий день после не отпразднованной свадьбы Мейерхольд спросил меня (мы еще были в приятельских отношениях):
– Как ты думаешь, Зиночка будет знаменитой актрисой?
Я вытаращил глаза.
– Почему актрисой, а не изобретателем электрической лампочки?
Тогда, по наивности, я еще воображал: для того чтобы стать знаменитой актрисой, надо иметь талант, страсть к сцене, где-то чему-то учиться, после чего года два говорить на сцене: "Кушать подано!"
Мейерхольд вздернул свой сиранодебержераковский нос:
– Ерунда!.. Надо иметь только…
И ткнул себя пальцем в грудь, что означало: "Надо иметь мужем меня – Мейерхольда!.."
…Хорошей актрисой Зинаида Райх, разумеется, не стала, но знаменитой – бесспорно. Свое черное дело быстро сделали: во-первых, гений Мейерхольда; во-вторых, ее собственный алчный зад; в-третьих – искусная портниха, резко разделившая этот зад на две могучие половинки; и, наконец, многочисленные ругательные статейки. Ведь славу-то не хвалебные создают!.."
Что и говорить – пошлость, равноценная содержанию романа Мариенгофа "Циники". Но в нем, хотя он и автобиографичный, герои названы вымышленными именами, обладают в некоторой степени собирательными чертами характеров.
Здесь же "романист" говорит о любимой жене человека, которого называл лучшим другом, на славе которого примкнул к литературе. Унижает женщину только затем, чтобы оправдаться и возвысить себя.
Притом Мариенгоф не называет ни одного конкретного факта, порочащего ее честь, а основывается, видимо, только на своей интуиции. Ведь даже для того, чтобы Райх, грубо говоря, отстала от Есенина, "образоносец" выдумывает версию побочной любви своего друга.
Бывшего имажиниста не убеждают слова Владимира Маяковского, которые тот произнес на одном из театральных диспутов: "Райх не потому играет главные роли, что она жена Мейерхольда, а Мейерхольд женился на ней потому, что она хорошая актриса".
Не прислушался он и к восторженной оценке Бориса Пастернака, который писал Мейерхольду и Райх: "Сегодня я весь день, как шалый, и ни за что взяться не могу. Это тоска о вчерашнем вечере… Не могу сказать Вам, как много мне дали Ваш "Ревизор" и "Горе…" Я преклоняюсь перед Вами обоими и пишу Вам обоим, и завидую Вам, что Вы работаете с человеком, которого любите".
А в стихотворении "Мейерхольдам" он употребил та– кие слова: "Из этих признаний – любое Вам обоим, а лучшее – ей…"
В марте 1927 года известный актер Михаил Чехов писал Зинаиде Райх:
"Я все еще хожу под впечатлением, полученным мною от "Ревизора"… может быть, это сотворчество с Всеволодом Эмильевичем, может быть, Ваш природный талант – не знаю, но результат поразителен. Поражает меня Ваша легкость в исполнении трудных заданий. А легкость – первый признак настоящего творчества…"
И, наконец, отзыв известного кинодраматурга Евгения Габриловича:
"Сколько ни повидал я на своем веку обожаний, но в любви Мейерхольда к Райх было нечто непостижимое… Из женщины умной, но никак не актрисы, Мастер силой своей любви иссек первоклассного художника сцены. Ее игра в его заключительных постановках была для меня просто чудом".
Однако Мариенгоф имел свое, отличное от всех мнение о людях, его окружающих. В том числе и о талантливом Мейерхольде, который также ничего плохого автору "Вранья" не сделал. Тем не менее, тот оскорбляет человеческие достоинства мужа Райх. Впрочем, у Мейерхольда нос был не такой величины, как у Сирано де Бержерака, о чем настойчиво твердил Мариенгоф. Ведь там несоответствие этой части лица ощутила даже обезьянка, в результате чего тут же поплатилась своей жизнью. Как и десятки или сотни подобных этому красавцу-имажинисту.
Кстати, по свидетельству самого же Мариенгофа, у критика Вячеслава Полонского нос был значительно больших размеров, чем у Мейерхольда, однако такого эпитета со стороны "образоносца" удостоен не был.
Очевидно, что рукой Мариенгофа здесь водило презрение к знаменитому режиссеру, чувство своего превосходства над ним хотя бы во внешности. Не постеснялся же он говорить колкости в адрес довольно привлекательной Зинаиды Райх и даже иронизировать над обаятельным лучшим своим другом Сережей, который якобы "ему до плеча", а в другом случае – "метр с кепкой". Их совместные фотографии опровергают эту чушь.
И, наконец, последний аргумент в пользу версии о том, что Мариенгоф умышленно содействовал разрыву супружеских отношений четы Есениных. Ведь и позже он препятствовал сближению своего лучшего друга с Айседорой Дункан, с Августой Миклашевской и Евгенией Лившиц, иронизировал по этому поводу над Галиной Бениславской. Даже после того как сам уже был женат, а Есенин решительно порвал с имажинизмом.
Из многих свидетельств современников в подтверждение сказанного приведем цитаты из воспоминаний поэтессы Лики Стырской, жены поэта Эмиля Кроткого, с которыми дружил Есенин. Эта пара присутствовала на вечере у художника Георгия Якулова, где поэт познакомился с Айседорой Дункан, а также на их свадьбе. Им Сергей передавал приветы в письмах, находясь в заграничной поездке.
Воспоминания Лики Стырской интересны еще и тем, что они только в 1990-е годы были найдены в одной из берлинских газет и переведены на русский язык, но пока что при всех своих достоинствах остаются малоизвестными:
"Друзья Есенина помрачнели, они не терпели, когда Есенин покидал их, и вмешивались всеми мыслимыми способами. Они боялись потерять его и не хотели потерять. Он был нужен им. У Есенина не было мужества. Есенин не был сильным. Свои чувства он охранял меньше, чем свою славу. А в частной жизни поэт был одиноким. Расставшись в 24 года с женой и детьми, он оказался без женской заботы, без тех, кто мог бы понять его чувства. Есенин жил в окружении друзей, которым был полезен, но они едва ли могли быть полезны ему".
Далее Лика Стырская дает наглядную картину знакомства Есенина и Дункан, а также реакцию на это его друзей, в первую очередь – Мариенгофа:
"Сняв жакет, она осталась в строгой греческой тунике красного цвета. Коротко остриженные волосы <…> были медно-красного цвета. Привыкнув к античным позам, она полулежа расположилась на софе. И сразу же этот уголок расцвел всеми красками осени.
Айседора Дункан рассматривала присутствовавших любопытными глазами, она всматривалась в лица, как будто бы хотела их запомнить. Ее окружили, засыпали вопросами. Она живо отвечала одновременно на трех языках: по-французски, английски и немецки. Ее голос звучал тепло, поюще, капризно, немного возбужденно. Голос очень восприимчивый, много говорящей женщины. Из другого угла комнаты на Айседору смотрел Есенин. Его глаза улыбались, а голова была легко наклонена в сторону. Она почувствовала его взгляд прежде, чем осознала это, ответив ему долгой, откровенной улыбкой. И поманила его к себе.
Есенин сел у ног Айседоры, он молчал. Он не знал иностранных языков. На все вопросы он только качал головой и улыбался. Она не знала, как с ним говорить, и провела пальцами по золоту его волос. Восхищенный взгляд следовал за ее жестом. Она засмеялась и вдруг обняла его голову и поцеловала его в губы. С закрытыми глазами она повторила этот поцелуй. Есенин вырвался, двумя шагами пересек комнату и вспрыгнул на стол. Он начал читать стихи. В тот вечер он читал особенно хорошо. Айседора Дункан прошептала по-немецки: "Он, он – ангел, он – Сатана, он – гений!" Когда он во второй раз подошел к Айседоре, она бурно зааплодировала ему и сказала на ломаном русском языке: "Оччень хоорошо!" Они смотрели друг на друга, обнявшись, и долго молчали. Под утро она увела его с собой. Этот вечер, эту встречу Есенин позднее описал в Берлине стихами, горькими, как водка.
Есенин влюбился. Друзья его были бессильны. Дружба также ревнива, как и любовь. Друзья Есенина – Мариенгоф, Сахаров, Колобов интриговали против похитительницы. Началось тайное единоборство".
Теперь зададимся вопросом: "Была ли права Лика Стырская, говоря о незамедлительных интригах "друзей поэта" во главе с Мариенгофом "против похитительницы""?
Ответ на этот вопрос мы находим у главного "интригана" в его "Романе без вранья":
"В четвертом часу утра Изадора Дункан и Есенин уехали.
Почем-Соль подсел ко мне и стал с последним отчаянием набрасывать план спасения Вятки.
– Увезу его…
– Не поедет…
– В Персию…
– Разве что в Персию…
От Якулова ушли на заре. По пустынной улице шагали с грустными сердцами".
Почем-Соль или Колобов, он же Молабух – один из приживал Есенина – являлся другом Мариенгофа еще по пензенской гимназии. Он закончил там учебу на год раньше "образоносца" и уже успел пристроиться в московской ЧК. Но Есенину выдавал себя за безработного и кормился у поэта, находясь при нем "соглядатаем". Заниматься этим тайным делом в случае женитьбы Есенина было бы сложнее. Мариенгоф скрывал от читателей фамилию друга под псевдонимами и его истинную проблему, возникшую в связи с неожиданной любовью Есенина и Дункан.
Впрочем, Есенин к тому времени начал догадываться о доносительстве Колобова и пытался отделаться от его "опеки". Вот как завуалированно написал об этом в своем "Вранье" Мариенгоф:
"Есенин стал пространно рассуждать о гибели нашего друга. А и вправду, без толку текла его жизнь. Волновался не своим волнением, радовался не своей радостью.
– Дрыхнет, сукин кот, до двенадцати… прохлаждается, пока мы тут стих точим… гонит за нами, без чутья, как барбос за лисой: по типографиям, в лавку книжную, за чужой славой… ведь на же тебе – на Страстном монастыре тоже намалевал: Михаил Молабух… – Есенин сокрушенно вздохнул: – И ни в какую – разэнтакий – служить не хочет…
И, чтобы спасти Почем-Соль, Есенин предложил выделить его из нашего кармана.
Суровая была кара.
Больше всего в жизни любил Почем-Соль хорошее общество и хорошо покушать…"
Что и говорить, пожалел Мариенгоф своего старого друга Григория Колобова, который с 1 сентября 1918 года работал секретарем при помощнике Чрезвычайного уполномоченного ВЧК (Есенин, С. А. Собр. соч.: в 6 т. М., 1980. т. 6. С. 295). Мало того что сам кормился возле Есенина, так еще и друга-доносчика на его шею посадил.
После того как Сергей Есенин перестал "содержать" такого нечестного нахлебника, тому пришлось искать себе где-то "официальное прикрытие". Мариенгоф отрекомендовал его своему "лучшему другу" и однокласснику по пензенской гимназии Cергею Громану, подложив ему, как и Есенину, порядочную свинью.
Именно этот Почем-Соль, сообщая друзьям о стоимости соли в разных городах, "не догадался" хотя бы на одну ночь найти себе пристанище, когда к Есенину приехала из Орла Зинаида Райх с дочерью и нянечкой, а Мариенгоф сочинял ей сказки о новой пассии Сергея. И как тут назавтра не уехать обратно в Орел из этой комнаты, переполненной друзьями, которые руками и зубами вцепились в его кошелек и в его славу?
Вскоре они, впрочем, изловчились хоть на некоторое время разлучить Есенина и Дункан. Как и было намечено ими сразу же после знакомства двух этих гениальных людей у художника Якулова. Под видом поездки Есенина в Персию.
И вот что написал Есенин Мариенгофу из Ростова, так и не поняв до конца подоплеки этой поездки:
"Милый Толя. Черт бы тебя побрал за то, что ты меня вляпал во всю эту историю.
Во-первых, я в Ростове сижу у Нины и ругаюсь на чем свет стоит.
Вагон ваш, конечно, улетел. Лева достал купе, но в таких купе ездить – все равно что у турок на колу висеть, да притом я совершенно разуверился во всех ваших возможностях. Это все за счет твоей молодости и его глупости…
Привет Изадоре, Ирме и Илье Ильичу.
Я думаю, что у них воздух проветрился теперь и они, вероятно, уже забыли нас.
Ну, да с глаз долой и из сердца вон, плакать, конечно, не будем…
И дурак же ты, рыжий!
Да и я не умен, что послушался.
Проклятая Персия!
Cергей".
По возвращении из Ростова через две недели Есенин сразу перебрался к Айседоре Дункан на Пречистенку. Туда же постоянно стали наведываться и его друзья во главе с Мариенгофом. Чтобы выпить, поесть, извлечь какой-то компромат. Но разлучить своего друга с танцовщицей им больше не удавалось ни всевозможными уловками, ни грязными эпиграммами…
В конце лета 1923 года, когда Есенин, вернувшись из-за границы, порвал свои отношения с Дункан, жена Мариенгофа, актриса Камерного театра Анна Никритина, познакомила его с Августой Миклашевской, с которой вместе работала.
Красивая, статная, большеглазая, с пышными волосами она покорила поэта.