– Опять же сам не видал, люди баяли. Ехали на двух подводах мужики из Семенова с базару. Запоздали… Дело ранней весной. Земля-те отпотела, туман. Лошади сошли с дороги, к озеру. Известно, скотина, может, пить захотели. Прокинулись мужики, глядят. Над озером туман столбами ходит, а солнце чуть за горами показывается. И вдруг, бpaтец ты мой, видят они: едут из озера на большой подводе монахи не монахи, а вроде того. Диву дались наши мужики: что такое? Монахи незнакомые. Лошади у них большие, сытые, сами народ тоже гладкой, ликом светлые. И едут из воды прямо на них, все одно – по дороге… Подъехали, остановили ихних лошадей, давай хлеб на свою телегу перекидывать… Потом деньги отдали, честь честью, до копеечки, повернули подводу и опять в озеро. Только их и видели. И слышь ты, что еще. Ты вот человек городской… Ну, понимай это дело как знаешь, а будто и Кирила Самойлова тут же видели с ними. А заговорить не посмели…
Мы оба помолчали, занятые своими мыслями. И мысли у нас были разные. У рассказчика они были, по-видимому, светлые и ровные. Лицо его опять приняло доброе, благожелательное выражение.
– Насказал я тебе, проходящий, много чего. Ты думаешь, может: чего и не бывало. А наше, брат, место не простое… Не-ет… Не простое… Тебе вот кажет: озеро, болотина, горы… А существо тут совсем другое. На этих вот на горах (он укачал рукой на холмы), сказывают, быть церквам… Этто вон, где часовня, – собор у них стоит пречистого Спаса. А рядом, на другом-те холме – Благовещение. Тут и стары годы береза стояла, так на са-амой, выходит, на церковной главе.
– Откуда же это-то известно?
– А от бесноватых, от кликуш. Как, бывало, поведут которую мимо той березы, сейчас они и пойдут выкликать: "Ой, березка-матушка! На церковной главе выросла. Помилуй нас". Ведь уж это явственное дело. Чего же более. А тут вот мочажником самым большая дорога у них прошла. Эвон, супротив овражка, промежду взгорьев, серединой озера. Тут другой раз сетями мы задеваем. Так это монастырски ворота. И сказывают; на столбах-те чепи, а на чепях сундук с золотом да золотая всякая сосуда запущена… Вот ты и думай себе. Мы, грешные, видим болотину, да лес, да озеро. А на самом-то деле взять; оно оказывает совсем другое… Ой, да что же это я!
По воде между татарником уже с полминуты ходили круги. Мой собеседник спохватился и торопливо, с сосредоточенным выражением стал "водить" клюнувшую на крючок большую рыбу.
– Не-ет… пог-годи! Не уйдешь, мил-лай, – говорил он, приседая и то натягивая лесу почти горизонтально, то опуская, то наводя ее из стороны в сторону. Потом выпрямился, дернул удилищем и выхватил очень бойкого, порядочной величины окуня…
Вид у старика был довольный.
Я невольно засмеялся. Он посмотрел на меня, тоже слегка улыбнулся и спросил:
– Чего ты? Не надо мной ли, дураком?
– Нет, дедушка. А только подумалось мне чудное…
– А что же, милай?
– Ведь озеро-то… одна видимость?..
– Ну-ну…
– И воды тут нет, а есть дорога и главные ворота?..
– Это верно.
– Так как же вот окунь-то? Выходит, и он только видимость.
– Поди ты вот… А? – сказал он с недоумевающей благодушной улыбкой. И потом прибавил: – А мы-те, дураки, жарим да кушаем.
Он опять вынул окуня, посмотрел на него, взвесил на руке и сказал:
– Порядочный, гляди. Еще бы парочку этаких, – уха!
Мы дружески распрощались.
Солнце уходило за горы все ниже и ниже, и по всему озеру протянулась прохладная тень. Вместе с нею, по-видимому, начался клев…
Солнце совсем село, и с дороги в село Владимирское я с трудом успел набросать в своем альбоме озерко, горы и венчик деревьев. По равнине быстро разливалась тьма, поглощая очертания. Только тихая Люнда слабо мерцала, извиваясь по болотистой низинке, да клочок озера томно отсвечивал стальной синевой вечернего неба".
В 90-х годах ХIХ века с посохом в руках на озеро ходил и Горький. Точная дата его путешествия остается для неизвестной – можно перерыть самые авторитетные его биографии, написанные по дням, и ответа не будет. Но в том, что путешествие такое было, сомнений нет: "Я шел на Китеж-озеро, остановился в деревне ночевать", – рассказывает Горький в очерке "Н.А. Бугров". Там и произошла случайная, как потом оказалось, самая последняя встреча молодого писателя и знаменитого нижегородского старообрядца-миллионера. На глазах Горького в деревне с почетом принимали "благодетеля", и он рассуждал в вечерний час о жизни, словно подводя ей итог. "Утром простился с ним, уходя на Китеж-озеро", – заканчивает очерк Горький. Никаких впечатлений от озера на страницах книг, в письмах писателя мы не найдем. Но из автобиографической повести "В людях" известно, что Алеша Пешков хотел увидеть Светлояр с детских лет. В этой повести Горький слово в слово вспоминает духовный стих, который ему пела любимая бабушка Акулина Ивановна:
Обложили окаянные татарове
Да своей поганой силищей,
Обложили они славен Китеж-град
Да во светлый час, заутренний…
А взмолился христианский люд:
– Ой ли, господи, боже наш,
Пресвятая богородица!
Ой, сподобьте вы рабей своих
Достоять им службу утренню,
Дослушать святое писание!
Ой, не дайте татарину
Святу церкву на глумление,
Жен, девиц – на посрамление,
Милых детушек – на игрище,
Старых старцев на смерть лютую!
А услышал господь Саваоф,
Услыхала Богородица
Те людские воздыхания,
Христианские жалости.
И сказал господь Саваоф
Свет архангеле Михаиле:
– А поди-ко ты, Михайло,
Сотряхни землю под Китежем,
Погрузи Китеж во озеро;
Ин пускай там люди молятся
Без отдыху да без устали
От заутрени до всенощной
Все святы службы церковные
Во веки и века веком!
И вот новый, ХХ век. Новые путешественники.
Сменяются эпохи, и в преддверии неведомого времени Лев Толстой с тревогой чувствует в русском обществе мучительную жажду прикоснуться к мистике. Поиски чуда, неизъяснимого, символа, который сосредоточил бы в себе всю правду, весь смысл бытия, ведут людей к местам, овеянным легендами.
Интерес к Светлояру всколыхнула опера Николая Римского-Корсакова "Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии", ее и героическая, и таинственная музыка, и выразительное оформление первых поставленных по этой опере спектаклей. Знаменитый композитор никогда не бывал в этих местах. Но он представлял себя эту тайгу, эти страшные лесные болота. Его мысленному взору рисовались страшные картины Батыева нашествия. Вслушиваешься в "Сечу при Керженце" – и вот он, вековой лес, по которому рыщут всадники, насмерть сшибаются с противниками. Русский распев сменяется прихотливой и аскетичной восточной темой – кто же возьмет верх?
Именно в эту пору на озеро отправляются люди, представлявшие совсем другое крыло русского искусства, – те, кто искал в нем новые пути, кто уже вошел в моду среди эстетов: Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский.
Грозная святая твердь Китежа явится как мощный образ, выражающий вневременное, в стихах Максимилиана Волошина. Он никогда не бывал в керженских лесах. Но душа поэта летала над сказочным лазурным морем в Коктебеле, над пологими горами его крымской Киммерии, рисовала ему картины движения народов, движения времени – и это было именно то, что будила Китежская легенда. Именно Волошин впервые поставил Светлояр в один ряд с самыми известными православными святынями России. Он думал о Китеже в страшные дни Гражданской войны, в 1919 году, когда в Крыму лилась кровь. Кто был виноват в развязанном братоубийстве? Есть ли у России силы справиться с ним? Или хранители земли уже не в состоянии спасти ее, они смогут только скрыться от людей, оставить их и будут беречь свою непоруганную святость как древний Китеж?
Вся Русь – костер. Неугасимый пламень
Из края в край, из века в век
Гудит, ревет… И трескается камень.
И каждый факел – человек.
Не сами ль мы, подобно нашим предкам,
Пустили пал? А ураган
Раздул его, и тонут в дыме едком
Леса и села огнищан.
Ни Сергиев, ни Оптина, ни Саров -
Народный не уймут костер:
Они уйдут, спасаясь от пожаров,
На дно серебряных озер.
Так, отданная на поток татарам,
Святая Киевская Русь
Ушла с земли, прикрывшись Светлояром…
Но от огня не отрекусь!
Одной из последних в ряду больших поэтов Серебряного века, кто видел своим мысленным взором Китеж, стала Анна Ахматова. В 1940 году из-под ее пера выйдет пронзительная поэма "Путями всей земли", имеющая другое название "Китежанка". В ней прозвучит тема страшного возвращения домой – в уже исчезнувший, находящийся в ином измерении город. Это – путь в прошлое, где остались и другая жизнь, и любимые люди, которых больше нет? Или же это попытка преодолеть межу посреди навеки расколовшегося в начале столетия русского мира: легко ли чувствовать себя китежанкой – человеком, родная среда которого жива, но недостижима?
Прямо под ноги пулям,
Расталкивая года,
По январям и июлям
Я проберусь туда…
Никто не увидит ранку,
Крик не услышит мой,
Меня, китежанку,
Позвали домой.
И гнались за мною
Сто тысяч берез,
Стеклянной стеною
Струился мороз.
У давних пожарищ
Обугленный склад.
"Вот пропуск, товарищ,
Пустите назад…"
И воин спокойно
Отводит штык.
Как пышно и знойно
Тот остров возник!..
Тропиночка круто
Взбиралась, дрожа.
Мне надо кому-то
Здесь руку пожать…
И в легкие сани
Спокойно сажусь…
Я к вам, китежане,
До ночи вернусь.
За древней стоянкой
Один переход…
Теперь с китежанкой
Никто не пойдет,
Ни брат, ни соседка,
Ни первый жених, -
Лишь хвойная ветка
Да солнечный стих,
Оброненный нищим
И поднятый мной…
В последнем жилище
Меня упокой.
Видение Китежа явилось Ахматовой, по сути, в самый канун той Великой войны, о которой она скажет: "Мы знаем, что нынче лежит на весах". У границ России собирались тучи. Ее современники-поэты вовсю писали о политике, складывали гимны и бодрые марши "если завтра война, если завтра в поход". А перед Анной Ахматовой открылась трагическая бездна грядущего горя – материнского горя России.
Уложила сыночка кудрявого
И пошла на озеро по воду,
Песни пела, была веселая,
Зачерпнула воды и слушаю:
Мне знакомый голос прислышался,
Колокольный звон
Из-под синих волн,
Так у нас звонили в граде Китеже…
Вот большие бьют у Егория,
А меньшие с башни Благовещенской,
Говорят они грозным голосом:
– Ах, одна ты ушла от приступа,
Стона нашего ты не слышала,
Нашей горькой гибели не видела…
Что же ты на земле замешкалась?
И венец надеть не торопишься?..
Что ж печалишь ты брата-воина
И сестру – голубицу-схимницу,
Своего печалишь ребеночка… -
Как последнее слово услышала,
Света я пред собою невзвидела,
Оглянулась, а дом в огне горит.
В начале ХХ века оказался на Светлояре писатель-путешественник Михаил Пришвин, в ту пору начинающий молодой литератор. Темой лучших его произведений станут родная природа и духовное становление человека в общении с ней. А вот становление самого Пришвина как человека, понимающего родную землю, шло именно в этих местах. Вместе с этнографами и фольклористами будущий писатель отправился в северные губернии. В очерке "Светлое озеро" он рисует свою встречу с чудом.
"Истинная правда, – уверяет меня хозяин последней станции перед селом Владимирское, – истинная правда, город тут есть: не зря же валит народ. Хорошенько покопаться, так на всех бы богатства хватило.
Село, говорят мне, стоит недалеко от Светлого озера. Гляжу пристально вперед: хочу скорее увидеть чудесное место.
По сторонам – пестрые, наросшие желтой сурепицей и лиловыми колокольчиками полоски полей, кучки сосен – остатки вырубленных Керженских лесов, изгороди, столбики с иконами.
Озера нет.
– Там, там, – укапывает спутник рукой.
…И тут-то глянуло на меня из леса спокойное, чистое око.
Светлое озеро – чаща святой воды в зеленой, зубчатой раме.
На первом холме часовня, забытая богом, не скрытая вместе с другими церковь города праведников. Возле нее на камне сидит древняя старуха, конечно, Татьяна Горняя.
– Был тут, – рассказывает она мне, – лес дубовый, а потом ничего не было. Князь Сибирский, прежний хозяин озера, распахал горы, хутор построил и хлеб сеял. Недолго хозяйничал. Господь покарал его за то, что хотел спустить озеро. Клад там есть на дне: бочка с золотом висит на четырех столбах. Князь хотел завладеть кладом, спустить озеро в речку Люнду. Канаву прорыл, думал – побежит вода. А озеро не пошло. И Господь покарал нечестивого князя: пропал он. С тех пор заросли горы лесом, темным сосняком да ельником.
– А город, – спрашиваю я, – Китеж, откуда он взялся?
– Турка скакал, – ответила Татьяна Горняя, – скакал по версте шаг. Господь и пожалел город из-за праведников, скрыл его от турки. Есть об этом летопись, зашита она в книгу Голубиную. Та книга весом полтора пуда, запирается винтами и лежит промеж Нижнего и Козьмодемьянска. Никто из простых людей той книги не видел. А видел ее один Максим Иванович из деревни Шадрино. Он списал летопись и теперь пишет и продает по полтиннику.
Летопись о невидимом граде – книжечка в темном переплете с писанными киноварью заставками, с черными большими славянскими буквами".
В библиографическом каталоге солидных библиотек можно найти повесть Веры Жаковой "Град Китеж".
Кто она такая? Что это за книга?
Обидно, но сейчас это имя известно в основном только специалистам. Книги ее больше полувека не переиздавались. Но стоят за ними и талант, и необычная, трагическая судьба.
С фотографии на первой странице смотрит на нас жизнерадостная девушка в очках. Ну, нет – настоящая писательница должна выглядеть по-другому, серьезней, что ли…
Родилась она в Симбирской губернии, впрочем, сейчас село Никулино – в Порецком районе Чувашии. Юные годы Веры Жаковой прошли на Дальнем Востоке, в Благовещенске. Четырнадцатилетней школьницей она решилась послать свои стихи Горькому, который в ту пору жил в Италии. И получила ответ – стихи Алексей Максимович оценил не особенно высоко, зато дал добрые рекомендации, пожелал удачи. Жакова не отказалась от намерения писать. Горький по-доброму отозвался о ее первой прозе. Вообще, их переписка – интереснейшее чтение. Великий писатель как истинный наставник умел давать советы, не поучая, не обижая, – весело, легко. В одном из писем он предложил девушке поехать в нижегородский край, посоветовал исторические темы, над которыми она смогла бы успешно работать, одна из них – Китежская легенда.
Жакова быстро освоилась на новом месте. Одним из ее первых путешествий по краю стала поездка на Светлояр. Болезнь оборвала ее жизнь в 23 года, но как много Жакова успела! Появились и быстро стали популярны у тогдашних читателей ее исторические повести – о прошлом Поволжья. Написаны они были легко, емко, на едином дыхании, с хорошим знанием деталей. Среди них – "Град Китеж" – о молодом правдоискателе Семене Рындине. Он уходит искать праведный город.
"Раньше казалось, что Китеж – выдумка Воробья, сказочный символ радости, во имя которой живут и умирают люди. Но странницы, проезжие мужики, деревенские ребятишки уверенно и охотно объясняли дорогу в невидимый город. Семен шел. Солнце звенело хрустальной зыбью лесных озер. Ожерелья самоцветной росы приносила путнику ночная прохлада. Семен шел. И луна блестела, как самая высокая маковка Китежского собора.
…К озеру Светлояру, на котором стоит невидимый град, пришел он вечером. Аметистовые сумерки прятались меж деревьев. На берегу, в старообрядческой часовне, светился красный огонь. Семен постучал.
Из кельи вышла старуха.
– Бабушка, где здесь Китеж?
Старуха улыбнулась:
– В двух саженях, налево, будут Китежские ворота. А около той березы Воздвиженский монастырь. Подальше – губная изба да базарная площадь.
И, задумчиво глядя, как ветер колышет бирюзовую, лунным светом обрызганную воду, старуха прибавила:
– Сейчас в Китеже всенощный отходят… Слышишь, народ из церкви пошел?.. А ночью будет виден прекрасный город. Избы лазоревые, соборы из чистого золота, на серебряных яблонях жемчужные плоды.
Трое суток прожил Семен у Светлояра. Видел, как молился счастливому городу черный народ. Видел, как собирают песок, по которому ходят счастливые люди. Светились янтарные зори – это сияли китежские купола; шелестел озерный камыш – это на китежском базаре шумел народ.
Какая-то странница рассказала Семену легенду, что, когда в Китеже кто-нибудь засмеется, в Светлоярском лесу расцветает новый цветок, Семен собирал ландыши, и казалось, что их жемчужные колокольчики звенят то как песенка Саламаниды, то как скоморошьи, веселые небылицы.
Старица Аграфена из часовни прочитала ему летопись о князе Георгии, укрывавшемся здесь от Батыя. Семен усмехнулся. Не князю, а прекрасной мечте о счастье молились богомольцы.
На четвертый день, поцеловав место, где стоит большой собор, Семен взял китежской земли и ушел на Волгу. Страшное буйство окончательно овладело им. Нищие создали сказочный Китеж…
…Говорят, что ярмарку к 1817 году перенесли от Макария в Нижний потому, что житья не стало на Волге от разбойничьей шайки Семена Рындина".
Вера Жакова писала в 30-х годах "не о том": она не рассказывала о "сложных социальных процессах, происходящих в советской деревне". Ее героями стали люди далекого прошлого: строитель Московского Кремля Аристотель Фиоровенти, зодчие Федор Конь и Василий Баженов, провинциальный художник Александр Ступин, Иван Кулибин… Но ее печатали и с удовольствием читали. Потому что талант всегда актуален.
"Комсомольская правда" поместила некролог Веры Жаковой в марте 1937 года. Ее бумаги оказались в Нижегородской областном архиве. Но о последних днях молодой писательницы ничего не было известно.
Несколько лет назад мне позвонил мой добрый знакомый историк-краевед Сергей Баев и сказал, что на нижегородском Бугровском кладбище совсем недалеко от входа он обнаружил могилу со старой металлической табличкой: "Вера Николаевна Жакова. 1914–1937". И мы с друзьями поставили на этой могиле памятник – чтобы место не потерялось…
Миллионы паломников встретил на своих берегах Светлояр. Были это и крестьяне из заволжских деревень, из старообрядческих скитов, и люди, державшие сюда путь издалека, и славные русские писатели, желавшие побыть хоть немного рядом с чудом, и художники.