В книгу входят повести "Поют черноморские волны" (о легендарном крейсере "Красный Кавказ", о героизме его моряков) и "Опергруппа" (о первых контрударах по фашистским дивизиям зимой 1941 года, о героях этих боев), а также рассказы, действие которых развертывается на Урале и за рубежами СССР в годы войны и в наши дни.
Содержание:
Военные ветры 1
Грани 39
Живые свидетельства очевидца 54
Поют черноморские волны
Посаженные дедом деревца,
Как сверстники твои, вступали в силу
И пережили твоего отца,
И твоему еще предстанут сыну
Деревьями.
То в дымке снеговой,
То в пух весенний только что одеты,
То полной прошумят ему листвой,
Уже повеяв ранней грустью лета…Ровесниками века становясь,
В любом от наших судеб отдаленье,
Они для нас ведут безмолвно связь
От одного к другому поколенью.Им три-четыре наших жизни жить.
А там другие сменят их посадки.
И дальше связь пойдет в таком порядке…А. Твардовский
Военные ветры
Поют черноморские волны
ПОВЕСТЬ
Посвящается Константину Ивановичу Агаркову, бывшему старпому гвардейского крейсера "Красный Кавказ", гвардии капитану I ранга в отставке
Письмо из Севастополя
Вместо пролога
Много есть прекрасных мест на земле. Побывать там - наша мечта. Красная площадь, Набережная Невы, Тихвинские леса, Золотые пески, Северные моря, берега Дуная, Донецкие степи, острова Океании…
Мы: это - дедушка, ветеран Отечественной войны, немало повидавший на своем веку, но всегда готовый съездить, слетать, поплыть к новым берегам, и внук Валера - друг и сподвижник деда в путешествиях по суше, морю и воздуху.
Вот уже несколько лет подряд, едва долетят до Урала весенние ветры, мы с внуком начинаем мечтать о летнем путешествии.
Поздней северной весной мы сидели с ним на мшистых камнях у озера Шарташ. Неподвижная вода казалась разливом холодной стали. В ней четко отражались светлое, безоблачное небо, темная зелень старых елей и трепетная яркая свежая листва молодых берез. Казалось, они не стоят на месте - то взбегают на вершинки невысокой горной гряды, раскинувшейся по ту сторону озера, то осторожно сходят к самой воде.
Валера удобно устроился на выцветшей плащ-палатке. В легком спортивном синем свитере с двумя белыми полосками, в расклешенных черных джинсах, туго опоясанных черным морским ремнем со сверкающей бликами медной бляхой с якорем, он выглядел юнгой. Он и хотел, страстно хотел выглядеть моряком! Я невольно залюбовался им - высокий, крепкий, темноволосый, с большими яркими глазами. Да, наверное, в его груди билось звонкое сердце моряка, морская душа определяла его характер, устремления, интересы и мечты. И это было загадкой - одной из тех, которые так любит загадывать жизнь.
В самом деле - почему уральский мальчик, едва научившись кое-как рисовать и читать, изображает только военные корабли, а повзрослев, читает только книги о море, о военных судах, собирает все, что может достать, о фрегате "Владимир", о "Варяге", "Стерегущем", "Авроре" и "Червоной Украине", знает строение и вооружение десятков эсминцев, крейсеров, линкоров, подводных лодок, влюблен в героев морских баталий разных времен? Почему?.. А может быть, нет в этом никакой загадки! Разве не проложены тропы из неприметных глухих сел - в космос?!
А в том, что касается Валеры, дедушка (иногда удобнее говорить о себе в третьем лице), наверное, и хитрит. Ведь и сам он лет сорок назад так же бредил морем и был всего на десяток лет старше своего внука, когда ходил уже в дальний поход на прекрасном и могучем крейсере… И хоть не довелось ему стать моряком, никогда не расставался он с морем в мечтах своих, и каждая встреча с ним радует деда до сих пор… Наверное, передалась внуку дедова любовь к морю, и если станет Валера настоящим моряком - значит, воплотится в нем заветное и несбывшееся.
От дальней гористой кромки леса по гладкой свинцовой воде несется в нашу сторону суденышко. Уже через две-три минуты мы видим белый теплоходик. Он гудит и свистит, как "большой", и, замедляя ход, приближается к шаткой игрушечной пристани. Жители поселка Изоплит приехали на наш берег, чтобы двинуться в город. Они, как по команде, расходятся по лучистым тропинкам сосновой рощи, за которой шумит полноводной рекой широкая лента шоссе.
- Смотри-ка, откуда люди взялись! - говорит Валера. В самом деле, удивительно: казалось, пустынный берег вдруг ожил и теплоходик быстро наполняется и, сотрясая тишину озера довольно мощным гудком, скоро исчезает в белесой дали.
- Ну, Валерик, пора уже раскрыть тайну. Я, кажется, язык прокусил - так долго терпел и молчал!.. - Два блестящих темных глаза вопросительно уставились на меня.
Мне хочется обнять внука, но я знаю, что он уже давно считает себя взрослым и к тому же суровым моряком.
Слегка прикасаюсь к волосам мальчика.
- Вот письмо из Севастополя. Нас с тобой приглашают мои старые друзья.
- В Севастополь! - радостно воскликнул Валера (я бы даже осмелился сказать: взвизгнул…). Он вскочил, бросился обнимать меня, и еще неизвестно, кто из нас был счастливее в эти минуты.
- "Красный Кавказ", - проговорил внук, став вдруг серьезным.
- "Красный Кавказ"!
Это был наш давний пароль, путеводный компас среди многих кораблей, о которых мы говорили, читали, спорили. Это был вестник моей юности - самый красивый, самый могучий, вечно живой, незабываемый боевой корабль - "Красный Кавказ"!..
Графская пристань
Кажется, девиз жизни Валерика (да и всех наших подростков, наверное) - все познать и ничему не удивляться!.. Окажись Валера вдруг на Марсе, пошел бы искать таинственные "каналы", нисколько не удивляясь тому, что очутился здесь… "Нормально!"… Три дня назад мы сидели на берегу уральского озера Шарташ, а вот уже в который раз бродим в тени колоннады Графской пристани в Севастополе, снова и снова приходим к ней ранним утром, солнечным днем, вечером.
Могло ли быть иначе? Разве могли мы не приехать сюда?
Море!.. Сверкающее, синее, голубое, зеленое - вот оно переливается и плещет у наших ног, рассыпается звучными брызгами на белых камнях широкой лестницы. Спокойные волны ритмично покачивают у самой пристани корабли. Бок о бок с белоснежной громадиной туристской "России" пришвартовались другие суда…
Я сижу на теплом камне, прислонившись к ребристой колонне Графской пристани, и не могу оторвать глаз от бухты. Как и много лет назад, она живет напряженно и кипуче. Грузные барки и юркие теплоходики бегут на Северную сторону и быстро возвращаются обратно.
Опережая резкий звук сирены, военные катера лихо мчатся в ореоле морской пены в сторону Приморского бульвара, где в другой уже бухте и в открытом море ждут их корабли.
- Дедушка, покажи, где стоял "Красный Кавказ"… - Валерик прикоснулся к моему плечу.
Мы спускаемся к самому морю, на деревянный причал пристани, ощущаем влажное, свежее, трепетное дыхание волн.
- Видишь, напротив мысок, Павловский мысок называют его. Там и стоял он всегда… - Валерик впился глазами в этот ничем сейчас не примечательный мыс, и я убежден, что он видел, несомненно видел мой крейсер: столько раз я рассказывал о нем внуку, показывал десятки рисунков и фотографий корабля.
- Там, напротив, обычно стоял он. Самый красивый, самый новый, самый мощный советский военный корабль! - Я не мог иначе говорить о "Красном Кавказе", и Валерик уже давно привык к этому. Но тут, на Графской пристани, где, кажется, сам воздух овеян славой Черноморского флота и волны неумолчно поют о кораблях-героях, внимание внука рассеивалось. Вот, совсем рядом, рукой подать, гребни волн осторожно касаются мемориальной доски на правой стенке пристани - в память "Червоной Украины". Крейсер - родной брат "Красного Кавказа" - погиб здесь, у Графской, в ноябре 1941 года, в неравном бою с вражескими самолетами. В этих водах, бок о бок со старым морским богатырем - линкором "Парижская коммуна", прославили свои боевые флаги новый крейсер "Красный Крым" и лидер "Ташкент", а на самом памятном Павловском мыске белеет в зелени обелиск в честь героев легендарного эсминца "Свободный"…
Как-то на уроке рисования Валерик изобразил однажды, как гибнет в бою весь в огне этот эсминец. Только кормовой мостик с зениткой виден в волнах, и последний матрос "Свободного" продолжает вести огонь и сбивает фашистский самолет…
Но мое первое знакомство с "Красным Кавказом" произошло задолго до Великой Отечественной, и тогда наш крейсер был действительно самым новым, самым мощным, а уж самым красивым он оставался всегда. (Об этом скажут на этих страницах и другие авторитетные свидетели.)
- Смотри! - воскликнул Валерик. К причалу пристани подлетел, развернулся боком и мгновенно пришвартовался командирский катер. На корме у бело-голубого военно-морского флажка застыл матрос в парадной форме. Ни качка, ни развороты не могли пошатнуть его. На катер уверенно шагнули с берега несколько командиров. Раздалась негромкая команда, и изящное судно так быстро отшвартовалось и рванулось вперед, что уже через несколько секунд только неподвижная фигура матроса на корме едва виднелась над пенистым следом. Метнулись над волнами ленточки его бескозырки, и катер исчез в сверкающем море.
- Вот бы прокатиться на таком, - мечтательно проговорил Валера, и глаза его заблестели.
- Как раз на таком я и прибыл тогда на "Красный Кавказ". И как раз отсюда же, с Графской пристани…
Внук посмотрел на меня долгим взглядом, и нетрудно было догадаться, о чем он думал, стоя рядом со мной над севастопольской бухтой.
"Боевой до места!"
Воспоминания
То были тридцатые годы, когда все было первым: первая пятилетка, первый трактор, первый колхоз… Военно-морской флот получал со стапелей советских заводов первые советские крейсеры и эсминцы и готовился к дальним плаваниям. Над военным флотом шефствовал комсомол, и не было на кораблях важного события, в котором не участвовали бы и шефы. Так, летом 1933 года с группой комсомольских работников и журналистов довелось мне приехать в Севастополь для участия в большом походе флота.
Нас тепло встретили, одели в легкие синие кителя морского покроя без всяких знаков различия (их вообще тогда было очень мало - погон еще не носили, у командиров на рукавах были лишь нашивки и звезды). Особенно приятно было надеть морские фуражки с белым верхом и серебряным крабом… Мы сразу стали казаться (самим себе, конечно!) настоящими морскими волками.
Меня определили в распоряжение редактора флотской газеты "Красный черноморец" Павла Мусьякова. Очень высокого роста, он был виден издалека, а еще раньше был слышен его звонкий голос, тоже очень высокого тембра. Мусьяков сильно заикался, но так выразительно жестикулировал, что многие незаконченные фразы, повисая в воздухе, все-таки не делали его речь непонятной. Свое первое и самое прочное знакомство с Севастополем и флотом я получил через Павла Мусьякова и никому не желал бы лучшего наставника. Мы в первые же дни исходили и изъездили весь город, повидали все его памятники и памятные места, побывали на кораблях. Наверное, это было хорошей подготовкой к морскому походу.
То, что редактора флотской газеты знали всюду, где бы мы ни бывали - в учебном отряде и на линкоре, в политотделе соединения и на маленькой подводной лодке, - не удивляло. Мусьяков был здесь своим уже много лет. Впечатляло умение комиссара говорить с людьми. Он мог обменяться несколькими словами с большим командиром (с широкой золотой нашивкой на рукаве), быстро доведя до конца короткий деловой разговор, заикаясь и не закончив фразу. Но никогда я не видел, чтобы Мусьяков на ходу разговаривал с рядовым матросом. Всегда находилось у него время для душевной беседы, если нужно было - уходили в сторонку и долго прохаживались или садились, пристроившись где придется… Достаточно было увидеть, как встречали и провожали Мусьякова краснофлотцы, как крепко жали его руку, чтобы понять: приходил друг.
Видимо, присмотревшись ко мне, Мусьяков на третий день пребывания в редакции вдруг сказал:
- Словом, вот так. На корабли переедем завтра. Поход флота скоро. Наша редакция идет на "Парижской коммуне". Мощный линкор, но старый, тебе не будет интересно. Договорился в политотделе бригады крейсеров, - ты пойдешь в поход на "Красном Кавказе". Это новейший корабль - завтрашний день флота. Пока в печати его не называем. Пишем - "Крейсер Н". Что будешь делать? Вместе с товарищем Ворсистым выпускать газету.
- Стенную? - спросил я. Мусьяков рассмеялся:
- Зеленый ты, брат. Стенгазета - это самодеятельность. Никто за краснофлотцев не танцует, не поет, не рисует газеты.
Редактор вынул из стола листок - чуть больше тетрадной страницы. Это была маленькая газета, густо населенная печатным шрифтом, "шапками" и даже крошечными клише. Заголовок гласил: "Б о е в о й д о м е с т а!" Орган бюро коллектива ВКП(б) крейсера Н".
Я никогда не видел такой газеты, долго рассматривал ее и, вернувшись к заголовку, вслух вопросительно прочел: "Боевой до места!"
- Удивляешься? - проговорил Мусьяков. - Подучиться надо бы, на флот едучи. Тогда знал бы, что сие значит. Это морской сигнал. И смысл его примерно таков: дойти в полной боевой готовности до места назначения. И выполнить любое задание… Разумеешь? Боевой - до места! Это и тебя касается, друг, коль идешь в поход на боевом корабле.
Назавтра Мусьяков проводил меня на Графскую пристань. У колоннады над морем собрались молодые шефы. Прибывают командиры разных кораблей флота, один за другим пришвартовываются и уходят в море военные катера.
- Вот и твое начальство прибыло, - говорит Мусьяков. Мы подходим к группе командиров "Красного Кавказа", знакомимся.
- Комиссар Савицкий.
- Старпом Кузнецов…
Мусьяков представляет меня. Доброе улыбающееся лицо комиссара и строгое, даже суровое молодое лицо старшего помощника командира корабля.
И вот - наш командирский катер! Сверкающие металлические поручни и деревянные панели вдоль бортов, солнечные блики на каждой медной шайбе, надраенной до блеска, богатырь рулевой и замерший, как статуя, краснофлотец на корме у флага… - все промелькнуло мгновенно.
- Прошу на катер, - раздался чей-то приветливый голос. Кто-то поддержал меня за локоть, кто-то подал руку и вовремя усадил. Мотор рванул катер с такой силой, что, казалось, я неминуемо вылечу через борт. Катер развернулся, легкие брызги обдали всех нас, и мы летим над волнами… Бухта расширяется. На рейде в ослепительных лучах солнца замерли крейсера, эсминцы, сторожевые корабли.
- Вот прямо, у мыска, наш крейсер. Спутать его с другим кораблем нельзя. - С удивлением вижу, что это строгий старпом обращается ко мне…
Таким и запомнился мне "Красный Кавказ" на всю жизнь!
Силуэт крейсера был действительно необычным. Над широким размахом носовой части неожиданно вздымается огромная трехногая мачта - такой не увидишь нигде - она прорезается несущими площадками для дальномеров и других приборов и завершается на вершине своей командным пунктом, словно орлиным гнездом. Округлые башни главного калибра, ажурные мачты, катапульта для самолетов - все это, густо облитое сверкающим золотом яркого солнца, создает неповторимое ощущение легкости, красоты и скрытой силы.
Впервые поднимаюсь по трапу военного корабля и почти сразу включаюсь в напряженный ритм его размеренной, четкой жизни. Побудка, подъем флага, склянки, отбивающие время, и при этом каждый человек знает свое место и свое дело как бы в двух измерениях: в обычной обстановке и по боевой тревоге. Пока все спокойно. Медленно разворачиваются тяжелые башни, и орудийные расчеты что-то разбирают, чистят, сверяют. Зенитчики колдуют над прицелами. Дежурные команды драят палубы и трапы до невозможного блеска, машинисты и турбинисты снова и снова прослушивают механизмы, а в глубине служебных кают штурманы исчерчивают карты морских путей, рассчитывая и пересчитывая тот самый верный маршрут, который строго соответствует сигналу: "Боевой до места!" Словом, как в старой матросской песне: "Корабль несется полным ходом, машины тихо в нем стучат…" (А крейсер - уже в открытом море, машины действительно тихо стучат, и весь корабль дышит и вибрирует им в такт.)
Особой жизнью живет наша маленькая каютка. Здесь мы поселены с Виктором Ивановичем, редактором, здесь и наша редакция, что обозначено на медной табличке на узкой двери: "Боевой до места!" (Табличка всегда была у нас надраена до блеска, как и все на корабле.)
Койки убраны, и вокруг закрепленного железного столика у раскрытого иллюминатора сгрудился наш актив, все свободные от вахт. Машинист Авдеев настаивает, чтобы в первом походном номере газеты "звучало", как он говорит, машинное отделение.
- Не будет хода - не будет похода! - восклицает молодой светловолосый, но неожиданно темнобровый машинист. И, радуясь своему умению говорить в рифму, добавляет: - Вот и "шапочка" готова к материалу. Чем плохо?..
- "Чем плохо?" - иронически повторяет слова Авдеева орудийный наблюдатель с запоминающейся фамилией Свирепый. - Ход дает и пассажирский теплоход, а орудийные башни?! - Он уничтожающе смотрит на Авдеева. - Орудийные башни - это и есть крейсер. "Чем плохо!" - Свирепый так повторяет авдеевскую поговорочку, словно вбивает заклепку…
Виктор Иванович прерывает спорщиков.
- Только сейчас был у комиссара. Установка: первая страница - политика. Фашисты грозятся, скажем наше краснофлотское слово в ответ: будем решать две задачи, как одну - боевую и политическую подготовку - на "отлично"! А оборотку газеты поделим между всеми: коротко, четко… После ужина сдаем в набор. Сразу после побудки - считка, к завтраку "Боевой до места!" - на всех палубах, в котельных, в машинном. Такая установка. А сейчас - пошли на беседу старпома с молодыми. Вообще интересно, здорово рассказывает Кузнецов. И для газеты пригодится.
Первый день на военном корабле, полный незабываемых впечатлений, пополнился еще одним, может быть, самым сильным, острым и памятным.
Палуба крейсера на фоне открытого темно-синего моря. В тени орудийной башни сидят молодые краснофлотцы. Бескозырки на коленях, и свежий ветер пытается запутать черные ленточки с якорьками. Все взгляды устремлены к Кузнецову. Старший помощник командира крейсера стоит, опираясь на опущенный ствол орудия. Он высок, строен, подтянут. И речь его такая же ясная, четкая, стройная.