Утром мы выехали из лесу на шоссе. Было слышно, как слева и справа, кажется, уже на этой стороне Днепра, неразборчиво бухала артиллерия. Мы свернули на проселки и, руководствуясь картой, поехали по наезженным колеям от деревни к деревне. Дорога была скверная, бензин плохой, "пикап" чихал и портился. Мы продували подачу, ехали очень медленно, но все-таки понемножку приближались к Чаусам. Женщина, у которой мы на перекрестке стали спрашивать дорогу, сказала нам, что "вот туточка проехали на мотоциклах немцы".
- Куда?
- А вон туда, откуда вы едете. Только вы слева выехали, а они вправо поехали. А утром другие вон по той дороге ехали. - Она показала на восток.
То, что она сказала, было похоже на правду, особенно если учесть все происходившее в прошлую ночь. Но нам за вчерашний день так надоели все эти разговоры о немецких десантах, мотоциклистах, парашютистах, танкетках, что мы не обратили внимания на слова женщины. Мотоциклисты так мотоциклисты. Встретимся - значит, не повезло.
Сидя рядом с Боровковым в кабине "пикапа", я все время следил за дорогой и за поворотами. Вдруг неожиданно для себя я заснул, а когда так же вдруг проснулся - может быть, я проспал всего несколько минут, - оказалось, что мы свернули не налево, куда нам надо было по карте, а направо и уткнулись во взорванный мост через какую-то речку. Я со зла сказал Боровкову несколько "теплых слов", но не дальше как через двадцать минут выяснилось, что именно эта задержка и тот круг, который мы сделали из-за его ошибки, нас и спасли.
Мы развернулись, проехали обратно до поворота на другой проселок, который должен был вывести нас, судя по карте, на большак, соединявший Могилев и Чаусы. По этому большаку до Чаус оставалось бы уже всего километров двенадцать. Так по крайней мере показывала карта.
Проскочили маленькую деревеньку и стали подниматься по косогору. За косогором проселок выходил на большак. Еще поднимаясь, я заметил, что справа, вдали, на большаке видны густые клубы пыли. Это было похоже на колонну машин или танков. Я сказал Трошкину, что, по-моему, там идет что-то вроде танков. Он тоже поглядел в ту сторону.
- Нет, это так, ветер пыль завивает.
Завивает так завивает. У нас у всех еще не выветрилась тогда глупая привычка - из боязни, чтобы тебя не сочли трусом, отказываться от споров на такие темы.
Боровков газанул, мы перевалили через бугор и выскочили к большаку. Как раз в эту минуту я сидел, уткнувшись в карту, проверяя, сколько осталось нам ехать до Чаус, а когда поднял глаза, то увидел, что по дороге, к которой мы выехали, в ста метрах от нас по направлению от Могилева к Чаусам идут четыре немецких танка.
Боровков тормознул, и мы все молча, не выскакивая из машины, смотрели на то, как проходят мимо нас эти танки. То ли им не было дела до нас, то ли они в этой пылище нас не заметили, но они проскочили мимо нас совсем близко на полном ходу. Через минуту было видно только пыль, клубами крутившуюся за ними.
Мы вылезли из "пикапа", и у нас началась мало подходившая к обстановке дискуссия, куда и как ехать: выжидать здесь, попробовать проехать на Чаусы какой-нибудь другой дорогой или возвращаться в Могилев? Было даже предложено ехать по большаку, вслед за танками, потому что они, может быть, все-таки не немецкие, а наши. Танки были совершенно очевидно немецкие, но их присутствие здесь, около штаба армии, все еще не укладывалось в сознании. Дискуссия, наверно, продолжалась бы еще долго, если бы я, заметив вдалеке, со стороны Могилева, новые клубы пыли на дороге, вдруг неожиданно для себя не заорал, что я тут старший по званию, приказываю сесть в машину, развернуться и ехать. Мы развернулись, отъехали с километр до деревеньки и поставили машину за дом. Трошкин полез на крышу наблюдать за дорогой, а мы остались внизу. Через несколько минут он крикнул нам сверху, что по дороге из Могилева на Чаусы прошли еще четыре танка.
На проселке, по которому мы только что проехали, показалась женщина. Она шла со стороны большака - должно быть, мы не заметили ее, когда обгоняли. Мы остановили ее, и она сказала нам, что еще раньше по большаку прошло много танков.
- А сколько?
- А кто их знает. Около дюжины. Что же нам делать-то, родные? Что же делать-то? - спрашивала нас женщина.
Но мы сами готовы были обратиться к ней с тем же вопросом. Подъехала полуторка. В ней было пять человек красноармейцев и какой-то артиллерийский капитан, ехавший в Чаусы к начальнику артиллерии армии. Мы остановили полуторку и рассказали капитану о танках. Дальше решили ехать вместе, двумя машинами, и, разложив пятисотку, стали смотреть, какая еще есть дорога на Чаусы, кроме того большака, по которому только что прошли танки. Впереди двинулся грузовик, как более проходимая машина, позади - "пикап". Карта была моя, и я сел в кабину грузовика, а капитан перелез в кузов.
Мы решили свернуть с проселка, перебраться через наполовину пересохший ручей и по пахотному полю, а потом через лес выехать сначала на другой проселок, а потом - на третий, который должен был нас кружным путем привести к Чаусам. Ехали мы этим кружным путем километров восемь. Справа от нас, с дороги Могилев - Чаусы, время от времени слышались выстрелы и появилось несколько дымных столбов. Мы гадали, что это: подожженные танки или подожженные дома.
Потом вдруг, уже слева от нас, раздалось несколько орудийных выстрелов и пулеметные очереди. В это время, выехав из одного леска, мы пересекали мелкий кустарник, чтобы добраться до следующего леска, за которым, судя по карте, опять начиналась дорога. Едва мы въехали в этот лесок, как навстречу нам показались два молодых парня, поддерживавшие третьего. Он был ранен в плечо и в руку. Мы дали ребятам индивидуальный пакет, и, перевязывая товарища, они рассказали нам о только что случившемся с ними.
Они были членами истребительного отряда. Им сказали, что по дороге идут два немецких танка, и они с бутылками с зажигательной смесью вчетвером легли в кюветы. Но оказалось, что танков было не два, а, по их словам, около двадцати. И когда ребята увидели эту приближающуюся к ним по проселку колонну немецких танков и, не выдержав этого зрелища, бросились из своих кюветов в лес, передний танк обстрелял их из пулемета. Одного убил, а вот этого, второго, которого они привели сюда, ранил.
Мы спросили, где это было.
- Километрах в полутора отсюда, - сказали ребята. - Теперь одни из них там крутятся на дороге и жгут деревню, а другие - дальше пошли.
Они торопились отвести раненого, и мы расстались с ними. То, что теперь орудийная стрельба доносилась и справа и слева, доказывало, что немцы, очевидно, идут к Чаусам с двух сторон. Нам стало еще тревожнее, чем раньше. В крайнем случае, конечно, можно было бы бросить машины и пробираться пешком, но этого не хотелось делать. Мы поставили машины под деревьями. Трошкин с одним красноармейцем из команды артиллерийского капитана пошел в ближайшую деревеньку на разведку, а мы остались ждать.
У капитана оказалось несколько гранат, и он раздал их нам. Ждали мы минут сорок. Вдруг совсем недалеко от нас, в лесу, очевидно на лесной дороге или просеке, не отмеченной на карте, прогрохотали один за другим два танка. Очевидно, немцы прочесывали лес. Невидимые за деревьями танки прошли совсем близко.
Капитан разнервничался и стал кричать, что мы отправили разведчиков, дав им сроку полчаса, а их нет уже целый час, что я как хочу, а он поедет, потому что если мы еще будем ждать здесь, то к Чаусам уже не прорвемся и он не выполнит приказания. Я спросил его: а как же быть с людьми, ушедшими в разведку? Он ответил, что раз проканителились сверх данного им срока, пусть сами и выбираются.
Кто его знает, может быть, по букве закона он был и прав, но мне что-то подкатило к горлу, и я сказал ему, что он может ехать со своей машиной, а я буду ждать столько, сколько придется, и что о своем красноармейце он может не беспокоиться - мы его возьмем с собой.
Капитан в ответ на это приказал всем сесть в машину, но машину не трогал, сидел на борту в выжидательной позе. Наверное, его все-таки заела совесть.
Так мы просидели молча еще минут двадцать, пока не вернулись Трошкин и красноармеец. Они сказали, что танки проскочили дальше в лес, что с пригорка видно, как горят вдоль большака деревни.
Решив все-таки проехать на Чаусы, мы сели на машины и поехали дальше так же, как ехали перед этим: я в кабине грузовика. Миновали еще несколько лесочков. В одном из них встретили машину, которая, оказывается, недавно выехала из Чаус. Сидевшие в ней сказали нам, что там из Чаус слышны были только отдаленные выстрелы, и, лишь выехав оттуда, они увидели, что кругом стоит над дорогами дым. Но танков они не встретили.
Мы поехали дальше. Наконец, выскочив из лесочка на открытое место, мы увидели впереди речку, мост через нее, а за ним - Чаусы. По той слабо наезженной колее, по которой мы выехали, до моста оставалось метров триста, когда, поглядев направо и налево, мы увидели, что по двум дорогам - справа и слева от нас сходившимся к мосту, - что по ним обеим движутся танки, Мы рванули к мосту, решив проскочить во что бы то ни стало. Влетели на мост с разгона, пронеслись через него, и сразу же сзади началась дикая пулеметная трескотня и разрывы снарядов. Чуть отставший от нас "пикап" с ребятами проскочил через мост уже под свист осколков.
Немцы стреляли с ходу, больше для наведения паники, чем прицельно, поэтому все и обошлось для нас благополучно. Мы петляли по улицам Чаус, объезжали загромоздившие их подводы и машины. Нам надо было скорее пересечь город и выбраться на другую его сторону, где, как мы знали, где-то в двух или трех километрах, в роще возле Чаус, был расположен штаб армии.
В городе была паника; люди выскакивали изломов. Из окон летели вещи, чемоданы лежали прямо на дороге. И эту панику нетрудно было понять, если представить себе, что за полчаса до этого здесь считали, что фронт еще по ту сторону Днепра, за Могилевом, что город находится в глубоком армейском тылу.
Над городом рвались снаряды, не причинявшие особенного вреда, но вносившие еще большую панику. Сзади, у моста, что-то горело.
Петляя по улицам Чаус, мы потеряли шедший за нами "пикап" и на своем грузовике первыми добрались до штабной рощицы. Грузовик пришлось остановить на опушке - дальше не пустили. Встретив какого-то полковника, я рассказал ему, что я корреспондент "Известий", что мы видели немецкие танки, идущие от Могилева к Чаусам, и что необходимо об этом как можно скорее доложить. Он сказал, что командный пункт в пятистах метрах отсюда, в глубине рощи, и мы вместе побежали туда.
Я прибежал на командный пункт, задыхаясь от быстрого бега. В кустарнике на скамеечках у стола сидели генерал-лейтенант, еще один генерал - авиационный - и несколько командиров. Как мне потом сказали, этот генерал-лейтенант не то в тот день, не то накануне принял командование армией от ее прежнего, раненого командующего.
Я доложил, что видел танки. Очевидно, то, что я так запыхался, не внушало ко мне доверия. Меня слушали несколько иронически. Хотя кругом чувствовалась некоторая нервозность, но все-таки здесь не представляли себе всего, что происходит. Я настаивал на своем и, развернув карту, показал, где мы видели танки. Тогда генерал-лейтенант спросил меня:
- Сколько танков?
Я сказал, что своими глазами видел восемь, но что на самом деле, судя по стрельбе и по тому, что говорило население, их гораздо больше.
- А у страха глаза не велики? - спросил меня генерал-лейтенант и стал выяснять все-таки, что я видел - танки или танкетки. Кто-то из окружающих его сказал, что это не могут быть танки, что это могут быть только танкетки.
В этом сомнении была все та же упорная концепция тех дней - неверие в то, что немцы прорвались, и желание считать все это парашютными десантами. Я настаивал на том, что это средние танки и что я в этом твердо уверен, потому что два дня назад под Могилевом разглядывал их во всех подробностях. Меня отпустили и начали принимать меры. В чем они выражались, я так и не знаю. Последующие события показали, что либо никаких серьезных мер так и не было принято, либо под руками не было средств для того, чтобы принять такие меры.
Со стороны Чаус стало слышно, как там начали стрелять наши пушки. Пока я шел назад по роще к опушке, кругом все уже закопошилось. Кто-то что-то кричал о бутылках с зажигательной смесью, о комендантской роте и еще что-то в том же духе. Выйдя на опушку, я не нашел там ни грузовика, ни капитана, но зато, к своей большой радости, увидел "пикап" и своих товарищей. Стали решать, что делать дальше. С одной стороны, вроде бы нам надо было немедленно возвращаться в редакцию, ехать на Кричев, Рославль, а оттуда - на Смоленск, но, с другой стороны, в сложившейся обстановке это бы походило на бегство, и мы решили зайти к начальству.
Через десять минут здесь же в роще, в политотделе, нас встретил высокий бригадный комиссар с орденом Красного Знамени на груди, который внимательно выслушал нас, посоветовал перекусить перед дорогой и ехать в редакцию не прямо через Кричев, а по дороге на Чериков; по ней еще с утра начал перебираться второй эшелон штаба армии. Он сказал нам, что мы, очевидно, еще нагоним этот второй эшелон в дороге.
Из того, что второй эшелон штаба эвакуировался еще с утра, я понял, что здесь уже имели сведения о переправе немцев через Днепр и, очевидно, только не представляли себе реальной быстроты их движения. Та беспечность, с которой мы столкнулись в Чаусах, показалась мне теперь еще более удивительной, чем поначалу.
В политотделе мы встретили кинооператора и его помощника, приехавших сюда, в 13-ю армию, вчера из штаба фронта. Они под секретом сообщили нам, что еще позавчера штаб и политуправление фронта, а стало быть, и редакция "Красноармейской правды", выехали из Смоленска под Вязьму, на станцию Касня.
Мы еще не представляли себе всего, что с этим было связано, но это известие было для нас тяжелым ударом. Такой скачок штаба фронта из Смоленска в Вязьму - целых двести километров! Вязьма в нашем представлении тех дней - это была уже почти Москва, и мы совершенно не понимали, что, как и почему. Но стало очень скверно на душе от самого факта, что штаб фронта переместился из-под Смоленска под Вязьму.
Мы стали наскоро закусывать тут же рядом, у палатки политотдела, как вдруг обнаружилось, что Боровков, переезжая в роще с одного места на другое и перекладывая в предыдущем месте вещи в "пикапе", повесил винтовку на сучок и там ее и оставил. Мне пришлось пойти вместе с ним за этой винтовкой, чтобы его одного кто-нибудь не задержал.
Вернувшись, я застал такую сцену: перед бригадным комиссаром в палатке стоял низенький толстеющий человек в форме полкового комиссара. Бригадный, не повышая голоса, спокойно и жестоко говорил ему:
- В другое время вас бы просто следовало расстрелять, но сейчас мне не до этого. Но разговаривать с вами я не хочу. Сначала найдите вашу дивизию, от которой вы бежали.
- Я не бежал, - лепетал полковой.
- Нет, бежали! Покажите мне, где ваша дивизия. А пока ее нет, вы не комиссар дивизии. А в следующий раз, если я увижу вас без вашей дивизии, - я вас расстреляю. Вы должны кровью загладить свою вину перед родиной!
Полковой вытянулся и стал говорить какие-то слова о том, что он загладит, что он понимает, что родина… и все это заплетающимся языком. Бригадный брезгливо сказал ему:
- Идите.
Кажется, это был комиссар 55-й дивизии, той самой, отступление которой с берега Днепра под воздействием одной только ожесточенной бомбежки было одной из главных причин успешного прорыва немцев. Уходя, этот человек уже немножко окрепшим напоследок голосом, видимо, поняв, что он избавился от непосредственной опасности, сказал, что он найдет, что он оправдает, что он умрет, но сделает, и так далее. Когда он ушел, бригадный повернулся к нам и спросил:
- А вы все еще здесь?
Мы сказали ему, что сейчас уезжаем. Боровков уже крутил заводную ручку, кто-то из нас уже полез в кузов, кто-то открыл дверцу кабины - и вдруг в роще, совсем близко, одна за другой стали рваться мины. Это было совершенно неожиданно, потому что весь предыдущий час были успокоительные сведения, что немецкие танки задержаны у реки, что им не удалось переправиться через мост в Чаусы и что они стали обходить реку далеко влево и вправо, очевидно, в поисках бродов. Последние полчаса даже не слышалось стрельбы, и паника понемногу начала стихать. И вдруг эти разрывы.
Мы легли на землю. Рощица была небольшая и редкая - кусты да деревца. Ни одного окопа, ни одной щели. И вот по этой рощице в течение пятнадцати минут беспрерывно били минометы, как потом нам сказали, установленные немцами на танках, и орудия. Люди лежали, упав плашмя на землю, прижимаясь головами к тонким стволам деревьев, как будто они могли от чего-то защитить.
Потом обстрел прекратился. Роща зашевелилась. Ломая сучья, из-под деревьев выезжали машины. Наш "пикап" был уже заведен. Мотор так и работал с тех пор, как Боровков вместе с нами бросился на землю. Мы сели в "пикап" и выехали по лесной тропке на дорогу, шедшую к Черикову. Дорога сначала шла вдоль рощи, и едва мы вывернулись на опушку, как на повороте за "пикап" ухватился какой-то человек и стал вприпрыжку бежать за нами, держась за борт "пикапа". У него было ошалелое, перепуганное лицо, настолько искаженное страхом, что я с трудом узнал в нем того самого полкового, который только что давал разные клятвы начальнику политотдела. Он кричал, чтобы мы его взяли, что ему не на чем ехать, что он должен ехать, что ему приказали что-то передать во второй эшелон. Не знаю, чем бы это кончилось, но он вдруг заметил, что какая-то "эмочка" перегоняет нас, отцепился от "пикапа" и вскочил на ее подножку. Так и не знаю, что с ним было дальше.
Стрельба не возобновлялась. Мы поехали по опушке, потом вдоль реки к какому-то мосту.
Это был не тот мост, через который мы переправились, подъезжая к Чаусам, а другой - с другой стороны города и, кажется, через другую реку.
Мы ехали по верху спускавшихся к реке холмов. От дороги до реки было метров четыреста. Ехали совершенно спокойно, и нам начинало казаться, что все это еще утрясется. Вдруг Трошкин толкнул меня в бок:
- Смотри.
Я, наверно, никогда не забуду этой картины. Прямо под нами, между нами и рекой, по отлогим скатам длинного холма, по гребню которого мы ехали, снизу вверх, перпендикулярно к нам, похожие на игрушечные, аккуратные, как на картинке, поднималось десятка полтора немецких танков. Как они оказались здесь, с этой стороны города, почему их раньше никто не заметил, до сих пор не знаю. Может быть, устроив ложную панику с той стороны города, так и не пойдя на него в лоб, они воспользовались этим и обошли его, - кто их знает, но теперь, вечером, поднимаясь вверх от спокойно текущей реки, над которой стоял розовый закат, на холм, по которому мы ехали, в двухстах метрах от нас ползли немецкие танки с аккуратными интервалами, как на параде.
Боровков рванул "пикап", мы полетели по косогорам, срезая углы дороги, и наконец выскочили вниз, к мосту.
Но оказалось, что мост не то взорван, не то разобран и по нему невозможно переехать на машине. Решив, что через эту реку, наверное, есть еще какой-нибудь мост - не может этого не быть, - мы теперь, когда танки остались позади, уже помедленнее поехали вдоль реки.