"Уточнение" демаркационной линии между сферами германских и советских интересов, которая теперь совпадала с линией Керзона, способствовало тому, что факт участия советских войск в изменения политической карты Восточной Европы скоро померк. Правительство Чемберлена и затем правительство Черчилля тщательно избегали давать авансы, что Англия будет выступать за восстановление польской восточной границы по состоянию на сентябрь 1939 года.
Долгой, неоднозначной, для не посвященных во внутренние американские перипетии часто непредсказуемой была адаптация на развязывание большой европейской войны Соединенных Штатов. Симпатии президента на стороне демократий и Польши как жертвы насилия. Диктатуры и в нацистском, и в сталинском исполнении – с разной степенью интенсивности – осуждались. Но мировоззренческие привязанности и набор моральных заповедей, которые Ф. Рузвельт носил, как вериги, не заслоняли и не подменяли факты.
Глава администрации не скоро преодолеет недоверие и неприязнь к британским и, вероятно, французским "умиротворителям", сведшим на нет все попытки – его, Рузвельта, личные усилия тоже – перекрыть агрессорам кислород. Вопреки страхам, нагонявшимся послами, экспертами, советниками, которые предрекали становление германо-советского военного альянса антизападной нацеленности и их совместную гегемонию в Восточном полушарии, президент не склонялся ставить крест на Советском Союзе. Он разделял точку зрения, что прежде остального линия Лондона, к которой приспосабливался Париж, вынудила СССР искать взаимопонимания с Германией. Демократии не оставили ему другой возможности оградить свою безопасность от актуальных угроз. Но рано или поздно, полагал Рузвельт, Москва и Берлин не смогут ужиться, несовместимость интересов разведет их на противоположные полюса.
Соответственной была реакция администрации США на инициативы Буллита, Штайнгарта, других послов, агитировавших за репрессалии в отношении СССР. Показательно, что те же дипломаты, видные политические деятели, "общественные комитеты" клерикального и шовинистического профиля воздерживались в сентябре 1939 года муссировать тему разрыва дипотношений с Германией.
В критическую для будущего отношений США-СССР неделю 17–24 сентября Ф. Рузвельт и К. Хэлл определились: переход советскими войсками восточной границы Польши, установленной Рижским договором 1922 года, не следует квалифицировать как акт войны. По соображениям долговременного порядка на СССР не распространялись требования эмбарго, предусмотренные законом о нейтралитете в части продаж оружия и военных материалов. С 5 сентября запреты и ограничения применялись строго (на бумаге) к Германии и формально (подвешены заказы) к Англии и Франции.
Из доступных документов нельзя вычитать, влияла ли на акцентировку в суждениях Вашингтона, Лондона и Парижа после 23 августа одна юридическая тонкость. Обмен ратификационными грамотами, после чего обязательства сторон по договору о ненападении из урегулирований де-факто превратились в нормы де-юре, был совершен лишь 24 сентября. Москва оттягивала момент цементирования позиций. Если бы не поджимало стремление скорректировать августовский секретный протокол и сдвинуть демаркационную линию на восток – к, по сути, международно признанной этнической границе расселения поляков, украинцев и белорусов, а также не намерение Сталина добиться изъятия Литвы из сферы германских интересов, ради чего и учинялся договор о границе и дружбе 28 сентября 1939 года, амортизирующая дистанция между датой ратификации (31 августа) и датой вступления документа в силу могла бы быть еще протяженней.
Когда-нибудь потомки займутся систематизацией характерных особенностей XX столетия, и, возможно, они прозовут его веком необъявленных войн. Только после 1945 года их насчитается сотни две с половиной. В своей ожесточенности и продолжительности, по огневой мощи и количеству человеческих жертв некоторые необъявленные заткнули за пояс иные классические. "Странную войну" (сентябрь 1939 – май 1940 года – безусловно.
К начальной фазе войны Англии и Франции против Третьего рейха вполне приложим знаменитый афоризм Клаузевица: война есть продолжение политики другими средствами. С существенным в данном случае уточнением: не политики вообще, а прежней политики, расстилавшей красный ковер перед японскими, итальянскими, германскими экспансионистами. Парижу и Лондону поймать бы улыбку фортуны и, не теряя ни часа, который и в год не наверстать, лишить бы Гитлера привилегии самому выбирать противников и время нанесения по ним ударов, открыть второй фронт. Ведь против Франции Германия выставила лишь заслоны.
Исследователям, что зациклились на подмене понятий, с необыкновенной легкостью превращая советско-германский военный фронт 1941–1945 годов в "периферийный", а германо-советское взаимное обхаживание августа 1939 года в "кузницу Вулкана", отдать бы частицу энергии на разгадку реального феномена – нежелания демократий навязывать Германии борьбу на два фронта.
Нельзя думать, что правительства Англии и Франции решили в 1939 году показать: сестрой платонической любви зовется платоническая вражда. Лондон имел свою концепцию второго фронта. Она переживет захват нацистами Западной, Центральной, Юго-Восточной и Северной Европы. Ее не подкосят ни смена премьеров, ни появление новых союзников и новых противников. Ибо нетленным оставался завет: у Великобритании нет ни вечных друзей, ни вечных врагов, константны только интересы Великобритании.
Сентябрь 1939 года в изобилии снабжал Москву подтверждениями худших подозрений, которые возникали в период тройственных переговоров. То, что соскребли с гарантий Англии и Франции поляки, подкарауливало Советский Союз, заключи он военный союз с демократиями. С другой стороны, демонстративное нежелание создать реальный второй фронт отдавало слегка завуалированным приглашением Германии к замирению.
Избежим упрощений и не станем утверждать, что рука протягивалась прямиком Гитлеру. На Темзе и Потомаке теплились надежды на оживление генеральской фронды фюреру, раз не кто иной, как Герман Геринг, засуетился и рискнул в узком кругу поднять голос против символа режима. Себя Геринг видел главой будущего имперского правительства, а Гитлера отодвинутым на представительский пост, лишенным серьезных властных функций. Сигналом к действию должно было быть достижение взаимопонимания с демократиями по центральным элементам будущего мира и согласие США и Англии признать и принять Геринга в качестве партнера. По некоторым данным, американцы чуть больше англичан внимали нашептываниям Геринга, достигавшим адресатов через Б. Далеруса, М. Валленберга, М. цу Гогенлоэ-Лангенбурга, Й. Хертслета, В. Дэвиса.
На чем споткнулись будущий рейхсмаршал и его доброхоты на другой стороне? Вроде бы Геринг развивал не худшие, а касательно Чехословакии в чем-то более привлекательные модели, чем Герделер, Шахт, фон Бек и большинство прочих "официальных" оппозиционеров. За Герингом стояли сильные финансовые и промышленные группы, что в случае перенятия им власти могло бы облегчить новый старт.
Исторический томограф не добрался до тайников, о содержании которых можно судить по косвенным признакам, и в частности по обвинениям в адрес Ф. Рузвельта, меньше – Н. Чемберлена и Э. Даладье. Обвинений не в том, что они развязали войну, как можно подумать. Нет, их главное грехопадение в другом: они развязали не ту войну, что требовалась, а затем, вместо того чтобы покаяться и исправиться, усугубили свою вину, вступив в коалицию с СССР.
Обратимся к откровениям Гамильтона Фиша. Четверть века он являлся членом конгресса США, а с 1933 по 1942 год был ведущим представителем от республиканцев в его комитете по иностранным делам. Фиш свидетель и участник многих важнейших свершений 30-40-х годов.
Г. Фиш глубоко сожалеет, что Англия выдала 31 марта 1939 года гарантии Польше и тем отошла от курса, проводившегося в предшествовавшие пять лет. "Только давление британских сторонников войны и (выделено Г. Фишем. – В. Ф.) Рузвельта вынудило его (Чемберлена) занять неуступчивую позицию по отношению к Гитлеру". И вслед констатация: "График британского маневра проявил себя как стратегическая ошибка худшего сорта и вел прямиком в войну. Чемберлен, как и Кеннеди (посол США в Лондоне), был антикоммунистом и надеялся, что Гитлер нападет на Советский Союз. Тем самым отпал бы англо-русский альянс".
Если бы Гитлеру пошли навстречу в вопросе о Данциге, рассуждает Г. Фиш, "не состоялся бы этот (германо-польский) конфликт, Гитлер вернулся бы к своей первой страсти и одолевавшей его мании маршировать на Восток (выделено Г. Фишем. – В. Ф.), а не на Запад". "Рузвельту давалась возможность стать великим миротворцем. Вместо этого он избрал роль сеющего несчастья поджигателя войны. Он мог бы предотвратить развязывание Второй мировой войны и канализировать гитлеровский вермахт против Сталина и его коммунистических орд".
Угол зрения более чем приметный: агрессия Германии против Польши ведет к большой европейской и мировой войне. Провоцирование же Гитлера на удар по Советскому Союзу – "миротворчество". На худой конец – "инцидент". 27 миллионов 650 тысяч погибших в войне против нацизма советских людей для Фиша, видимо, маловато. СССР не ослаб в потребной степени. Сколько его устроило бы, конгрессмен не конкретизировал даже в 1976 году, сочиняя свою книгу. Чем больше, тем лучше, прочитаем мы ниже, когда настанет момент обратиться к этой теме основательней.
Фиш помянул про навязчивую идею фюрера искать "жизненное призвание", а не одно "жизненное пространство" для рейха на Востоке. Но как классифицировать текущий с его пера яд против Советского Союза? Яд собственного приготовления или заимствованный у единомышленников. При любом ослеплении антикоммунизмом недопустимо смешивать, ставить на одну доску страну и ее правителей.
Мало того, сетует Фиш, что сразу, без разброса энергии нацизма по пустякам не столкнули лбами Германию и СССР. Еще пренебрегли (в книге Фиша воспроизводятся слова посла Кеннеди) "полдюжиной возможностей", чтобы заключить "выгодный мир, который вернул бы свободу Франции, Бельгии, Голландии и Норвегии и спас жизни миллионам в Западной Европе, зажегши зеленый свет нацистскому диктатору Гитлеру для схватки с коммунистическим диктатором Сталиным". "Кровь людская не водица" назвал свой роман И. Стельмах. Брал бы уроки у Фиша, поостерегся бы таких обобщений.
Призыв Гитлера, с которым он обратился 6 октября 1939 года к Англии и Франции, – заключить мир, естественно, с учетом свежих реальностей, вытекавших из поражения Польши, – рассматривается традиционно через призму отданного им три дня спустя фон Браухичу и Гальдеру распоряжения готовить план удара по Франции. Вернее, фюрер дал формальный ход своим соображениям о "быстрой наступательной операции" на Западе, которые впервые высказал в присутствии группы генералов 12 сентября и двумя неделями позднее повторил главнокомандующим родами войск. При этом не одного удобства ради опускается, что Гитлер редко отказывал себе в удовольствии поиграть одновременно на нескольких шахматных досках.
Когда Геринг, перестраховываясь, счел необходимым ввести фюрера в курс возобновившихся при посредстве Далеруса контактов с англичанами, он отнесся к этому одобрительно. 26 сентября Гитлер лично инструктировал шведа, что сообщить в Лондон. При выходе Геринга на американского нефтепромышленника Дэвиса нацистский предводитель утвердил предназначавшиеся для сведения Ф. Рузвельта немецкие условия мира. Следовательно, слова от 6 октября должны были пасть на заранее унавоженную почву.
Повышало ли вовлечение фюрера привлекательность зондажей Геринга? Или вносило диссонанс в лейтмотив: достаточно нейтрализовать Гитлера, совершить наверху пару-другую перестановок, и в Германию снова можно будет верить? Конечно, так и подмывает отрубить – "нет". Не станем, однако, отнимать хлеб у будущих историков.
Употребленное только что выражение – унавозить почву – в чем-то не совсем точно, если не принижать значение того, как тяжко далось Н. Чемберлену объявление войны Германии. Палата общин заставила правительство пойти на акт, противоречивший всему настрою премьера, его ощущению ситуации.
2 сентября 1939 года Г. Вильсон по поручению своего патрона известил немецкое посольство в Лондоне открытым текстом: Германия может получить желаемое, если прекратит военные действия. "Британское правительство готово (в этом случае), – подчеркивал советник Чемберлена, – все забыть и начать переговоры".
O надеждах удержать конфликт в определенных рамках говорило намерение Лондона согласовать правила войны, особенно на море и с воздуха. Директива Гитлера по ведению военных действий (№ 2 от 3 сентября 1939 года) перекликалась с этим британским подходом. Она предусматривала, в частности, что "переброска значительных сил с востока на запад" может производиться только с личного разрешения фюрера. Воспрещалась неограниченная подводная война. Нападения с воздуха на английские ВМС в гаванях и в море, а также военные транспорты допускались лишь в "особых обстоятельствах". Принятие решений о налетах на британскую метрополию и бомбардировке торговых судов Гитлер резервировал за собой. Аналогичный режим вводился в отношения Франции. Здесь допускались исключительно ответные меры, причем не вызывающие противника на активность.
Акцент на экономические механизмы и методы, подходившие скорее для профилактики недуга, чем для его лечения, выдавал почерк Чемберлена, для которого антигерманская война должна была быть короткой и не жестокой. Последнее очень важно, ибо задача формирования – в будущем – новой Европы с Англией и Германией в качестве ее несущих столпов не отменялась. Эта линия по недоразумению лишь прервалась. Не убивать друг друга, а убеждать, что ссора не к добру.
В конце 1939 года, напишет В. Шелленберг, Гитлер выражал сожаление по поводу того, что "приходится вести борьбу не на жизнь, а на смерть внутри одной расы, а Восток только и ждет, когда Европа истечет кровью. Поэтому я не хочу и не должен уничтожать Англию… Пусть она останется морской и колониальной державой, но на континенте мы должны слиться и образовать одно целое. Тогда мы овладеем Европой, и Восток больше не будет представлять опасности. Это – моя цель".
7 ноября 1939 года королева Нидерландов и король Бельгии предложили себя в качестве посредников для заключения мира между Германией и демократиями. Через пять дней Англия и Франция ответили отказом, а 14 ноября отклонил это посредничество Гитлер. Для чего же он искал тогда добрые услуги Вашингтона? Что означали разглагольствования Геринга при встрече с Дж. Муни из "Дженерал моторc" (19 октября 1939 года): "Если мы достигнем сегодня взаимопонимания с британцами, завтра мы выбросим русских и японцев за борт"? Ведь это парафраз слов Гитлера, сказанных Гендерсону 26 августа.