Мужчины пошли вперед, оглядываясь время от времени и что-то говоря друг другу. Я достал потихоньку из "лифчика" гранату, сунул палец в кольцо и разжал усы. Если что – раз и привет! Будет общая могила с этими друзьями. Кто их знает, что у них на уме на самом деле.
Мы шли плотно по тропе между деревьями и кустарниками вдоль высокого дувала. Потом залезли на стену, такую широкую, что можно было по ней смело идти, не боясь упасть. На нашем пути из зарослей выглядывали женщины, дети, мужики со злыми лицами. Вот впереди на поляне показался высокий глинобитный дом.
– Шурави. Пост! – сказал один из афганцев, показывая рукой на строение.
На краю дороги стояла табличка: "Осторожно, мины!", рядом другая с надписью: "Стой, назад, стреляют!" – и ниже еще что-то по афгански. Черт! Вот дела! А как же пройти? Мины! Да еще могут от поста очередью полоснуть. Вон пулеметный капонир, рядом танк в окопе, а чуть дальше за высоким бруствером БМП. И вся поляна затянута паутиной из проволочного малозаметного препятствия и колючей проволоки.
Проводник, на удивление, хорошо ориентировался в препятствиях и знал проход. Он заорал кому-то невидимому за стеной на ломаном русском:
– Шурави! Не стреляй! Друзья!
Часовой крикнул:
– Проходи! – и махнул рукой.
Мы подошли к высоким массивным воротам, афганец дернул за подвешенную связку склянок. Хороший звонок! Калитка отворилась, оттуда высунулся заспанный солдат:
– Чаво пришли? Кто такие? Чаво нада?
– Боец, проводи меня к старшему поста, я – старший лейтенант из первого батальона! – ответил я хмуро.
– Все что ли с первого? – ехидно произнес солдатик.
– Не ухмыляйся, умник, это проводники. Веди к начальству, – подтолкнул я в грудь юмориста.
– Кто тут ко мне пришел? – недовольно спросил вышедший из бункера капитан.
– Ростовцев, замполит первой роты! – представился я, здороваясь с хозяином заставы.
– А-а-а. Привет! – протянул, зевая, офицер.
Это был капитан Самсонов, заместитель командира второго батальона по политчасти.
– Ты мою должность прибыл принимать? – грустно улыбнулся он.
– Да нет. Дорогу в дивизию ищем. Шучу. Техника у реки завязла в песке. Нужен танк или тягач: дернуть машины на дорогу. А должность вашу, не буду отрицать, предлагали, но я отказался.
– Жаль, что отказался, я бы в какое-нибудь спокойное место уже уехал. Сижу тут неделю, как отшельник. Комбат в Союз заменился, зам по тылу где-то прячется на складах, зампотеха, беднягу, по прокуратурам затаскали. То в Баграм, то в Кабул. Все из-за халатного отношения к хранению ядовитых жидкостей.
– Слышал о вашей беде. Сочувствую. Ну так как, танком поможете?
– Нет. Не могу. Аккумуляторов нет. Их зампотех увез в полк, на зарядку, неделю назад. Там его с должности сняли. Теперь ни зампотеха, ни аккумуляторов. Ступай пешком в дивизию по этой грунтовой дороге. Там помогут. Пойдем покажу, куда и как выбраться.
Мы вышли за ворота, и Самсонов удивленно уставился на сидящих вдоль стены афганцев.
– А это что за духи? Ты с ума сошел, с басмачами бродишь по зеленке! – воскликнул капитан.
– Они уверяли, что представляют собой отряд самообороны. Дорогу показали и по всем вашим проходам в минных полях провели, – ухмыльнулся я.
Самсонов выругался матом, озадаченно почесал затылок и задумался.
Штабная жизнь дивизии кипела и била ключом. Множество офицеров, переодетых в пятнистые маскхалаты, бегали с бумажками из кабинета в кабинет. Но особенно бурлил политотдел. Машинистки трещали, сидя за печатными машинками, словно пулеметчицы. Кто-то громко диктовал по телефону отчет, ругался из-за задержки новой стенной печати, требовал выпуска листовок с описанием чьего-то подвига. Кто-то возмущался несвоевременному выходу в свет дивизионной многотиражки. Из приоткрытой двери заместителя начпо Бойдукова раздавалась громкая брань по поводу отсутствия политдонесений из района боевых действий. Создавалось ощущение, что вся война и боевые действия шли не в зеленке, а в штабах. От меня отмахивались, как от назойливой надоедливой мухи. Варианты ответов: "Отстань, не до тебя!", "Ничего не знаю, не в моей компетенции!".
Я присел на стул в уголке и решил дожидаться начальника политотдела. Наверное, он все знает, по его приказу выдернули меня из района боевых действий. Вызвали словно на пожар.
В приемную заскочил второй заместитель начальника политотдела (а может, первый заместитель, кто их разберет) Жонкин.
– Лейтенант! Ты чего тут расселся? Тебя инструктор Семенов с ног сбился разыскивать! Сказано прибыть в двенадцать часов, а сейчас уже час дня! Ростовцев, непорядок!
– У меня две БМП завязли напротив поста командира второго батальона, я пешком сюда добрался, – смущенно оправдывался я в ответ на гневную тираду подполковника.
– Ну ладно! Молодец, что прибыл! – перестал возмущаться Жонкин. – Беги в клуб быстрее! А где твой повседневный китель?
Глупее вопроса я не ожидал и, естественно, растерялся.
– Китель? А зачем?
– Как "зачем"? Фотография нужна в повседневной форме! Тебя что, не предупредили?
– Нет. Но даже если и предупредили бы, то кто его в кишлак из моего шкафа, который в полку, привезет? Каким образом? – усмехнулся я.
– А, ну да… Мы об этом не подумали. Прямо скажем, вид у тебя неподобающий. Не побрит, не помыт, в маскхалате. Черт! Ладно, беги к капитану Семенову, приводи себя в порядок, и вдвоем что-нибудь там придумайте. Времени на все, в том числе и на проявку, и печать, – полтора часа! – нахмурившись, произнес Жонкин и отправился по своим делам.
Инструктор – "Балалаечник", прозванный так потому, что он исполнял обязанности инструктора политотдела по культурно-массовой работе и заведовал средствами пропаганды дивизии, в том числе и музыкальными инструментами, – от моего вида просто потерял дар речи. Капитан глубоко вздохнул, покрыл всех матом, не забыв и непосредственное начальство:
– Бл..!
– А что я? В чем моя вина? – поинтересовался я, мысленно готовясь вступить в диалог на матерках.
– Уф-ф-ф! – выдохнул капитан и скомандовал, постепенно успокаиваясь: – Раздевайся! Сейчас принесу бритвенный станок, вызову парикмахера и, конечно, разыщу тебе китель. Взвалили на меня чужие проблемы. Я, как всегда, крайний! Какой размер формы?
– Сорок восьмой. Третий рост, – ответил я, раздеваясь.
– Хоть пятый. Ты мне еще размер обуви и головного убора назови! Фото ведь делаем по пояс. Мне бы китель лейтенантский найти! Вокруг одни майоры, подполковники и полковники!
Семенов, продолжая громко ругаться, убежал. Вскоре пришел сержант-киномеханик и вручил мне станок с тупым лезвием и кусок мыла.
– Солдат, ты мне лезвие дал, словно палач заключенному перед казнью, когда человек бреется в последний раз перед экзекуцией. Я сейчас плакать начну навзрыд от боли. Другого чего-нибудь более острого у тебя нет?
– Есть, но лезвие совсем новое, для себя. Затупите, чем я после бриться буду? А про то, что нужно хорошее лезвие принести, мне никто не сказал.
– У-у, – завыл я, продолжая соскребать неподдающуюся щетину, в некоторых местах удаляя ее вместе с кожей и формируя волевой подбородок багрового цвета. Лицо заметно преобразилось. Щеки пылали огнем, шрам на подбородке кровоточил. Этот же солдатик достал машинку для стрижки, накинул мне на плечи простынку и взялся ровнять всклокоченные вихры.
Возвратившийся "Балалаечник", взглянув на меня, удовлетворенно кивнул головой и начал устанавливать фотоаппарат на штатив.
– Виктор! Ты посмотри, что сделалось с моей физиономией после кошмарного бритья! Она красная, как перезрелый помидор! – возмутился я.
– Ничего страшного! Фотография черно-белая. Румянец сойдет за южный загар. Меня больше волнует, куда это медик запропастился с кителем.
Вскоре вошел скромный лейтенант-двухгодичник с кителем на плечиках.
– О-о-о! Я буду медиком? – ухмыльнулся я.
– Черт! Не подумал. Сейчас привинтим другие эмблемы в петлицы и добавим звездочек. – Семенов грубо надорвал петлицы, скрутил "змею в стакане" и заменил на "сижу в кустах и жду Героя". Затем шилом проткнул погоны и привинтил еще по звездочке.
– Товарищ капитан! Вы что делаете? Я пиджак всего один раз надевал, в штаб округа, а вы его дырявите и рвете? – взвыл лейтенант.
– Не писай кипятком, медицина! Не пиджак, а китель! Это ты у нас пиджак! Звание тебе через год присвоят, и звездочка пригодится. Не скручивай. А пехотная эмблема или медицинская, какая тебе разница?
– Но я только на два года в армию попал, мне его придется на склад по увольнению сдавать!
– Сдашь. Был бы китель, а на эмблему и не посмотрят. Сейчас вкрутим покрепче, иголочками петлицы пришпилим. Готово. Хорош! Ох как хорош! – Закончив подготовку формы, Семенов принялся суетиться, бегая от штатива ко мне. – Очень даже неплохо! Садись на стул, руки на колени. Выпрями спину да расслабься, не лом же проглотил! Не хмурься. Теперь убери эту дурацкую улыбку! И не делай страшную рожу! Уф-ф-ф. Устал я с тобой, Ростовцев.
– Это я устал от маскарада. Лучше бы у дувала лежал и мух от себя отгонял, жуя виноград, чем терпеть подобное издевательство надо мной!
– А где виноград? – встрепенулся Балалаечник. – Привез?
– Нет. Я пешком до штаба добрался, через кишлаки. Машины застряли у поста.
– Ну ладно, будь другом, ящичек набери для меня. Я после рейда заскочу к вам в полк, тебе фото на память завезу! – пообещал капитан.
– А мне виноград будет за эксплуатацию кителя? – оживился медик.
– Тебе? – задумчиво произнес я. – Тебе сколько угодно. Сейчас быстро переобуваешься в кроссовки, получаешь автомат, набираешь патронов, гранат и айда со мной. А там в зеленке жри сколько угодно, пока не лопнешь! – засмеялся я, хлопая по плечу лейтенанта.
Откуда ни возьмись в аппаратную ворвался взмокший Артюхин.
– То-о-о-в-а-арищ капитан! Здравия желаю! Вы откуда? Наверное, в зеленку вместе поедем? – ухмыльнулся я.
– Иди к черту! – огрызнулся замполит батальона. – Я за тобой. Бегом к начальнику политотдела, скорее!
– Так к черту или к начальнику политотдела? – спросил я, рассмеявшись. – Или он и есть черт?
– Хватит юмор разводить и шуточки шутить! Дело серьезное! За мной! – Григорий сильно потянул меня за руку.
– Стой! Стой! – взмолился я. – Дай переодеться! Чего я буду туда-сюда пугалом по полку ходить? Китель не по росту, с длиннющими рукавами, вместо брюк – масксетка! Целый день сегодня бегом и бегом!
– Ладно, быстрее! Севастьянов больше часа нас ждет! Еле-еле тебя нашел! – пожаловался Артюхин.
– Повезло, что нашел. Через пять минут я бы взял ноги в руки и убежал отсюда к батальону. Интересно, зачем меня вызывает высокое руководство?
– Скоро все узнаешь! – загадочно произнес Григорий.
Я быстро переоделся, и мы поспешили в политотдел.
Начальник политотдела сидел за длинным столом, уставленным телефонами и сувенирами. На стенах кабинета висели графики, таблицы, лозунги и плакаты. Настоящий центр политграмотности и эпицентр перестройки.
– А-а-а! Ростовцев! Заходи, дорогой, заходи! – встретил меня полковник протяжным восклицанием.
Потом вскочил, поздоровался, пожав руку, и усадил нас с Артюхиным на стулья. Сам он начал энергично ходить по кабинету из угла в угол, быстро при этом разговаривая. Вскоре Аркадий Михайлович стал носиться по кабинету, словно сгусток энергии, только не понятно какой: отрицательной или положительной!
– Товарищ старший лейтенант! У командования о вас за год сложилось хорошее мнение, вы это, наверное, заметили.
– Так точно, товарищ полковник! – ответил я, смущаясь. (То, что они знают о моем существовании, я понял всего месяц назад.)
– У нас возникла сложная и неприятная ситуация. Сменщик капитана Артюхина куда-то пропал. Точнее, Артюхин полгода назад занимал должность секретаря комитета комсомола полка, а кадровая машина неповоротлива. Нам прислали молодого лейтенанта. Мы решили вас, Никифор Никифорович, выдвинуть на вышестоящую должность. Было три варианта с разными батальонами. Но возникла блестящая идея – убить двух зайцев разом. Мы назначаем вас, Ростовцев, заместителем командира родного батальона, а Григорий Николаевич благополучно и своевременно, без дальнейших проволочек, едет домой. В результате – все довольны. Я и командир дивизии уверены, что вы справитесь!
– Ох! – охнул я. – Прямо огорошили меня этой новостью. Даже не знаю, что и сказать. Справлюсь ли… Вчера с лейтенантами-взводными из одного котелка ел, вместе с ними шутил, анекдоты травил, а завтра командовать… Как-то мне не по себе.
– Все будет хорошо. Вы, товарищ старший лейтенант, знаете батальон, его проблемы, быт. Досконально изучили людей. Батальон рейдовый, сложный, я бы даже сказал, тяжелый. Тут не только политические вопросы решать надо, но и постоянно участвовать в боевых действиях. Нужны молодость и здоровье, задор и удаль! Значит, так и порешим! Принимайте дела, и в процессе службы будем вас учить, поправлять. Так что перестраивайтесь! Вся страна перестраивается! – Начпо пожал нам обоим руки, похлопывая по спинам, довел до дверей кабинета и еще раз попрощался.
– Черт! Черт! Черт! – завопил я за порогом политотдела.
– Что ты так возмущаешься? – удивился Артюхин.
– Что-что… Как я буду с Подорожником каждый день общаться? Он меня на дух не переносит, целый год третировал, как последнего человека. Издевался каждый день. Я было обрадовался, что в новом батальоне начну службу с новыми подчиненными, с теми, кого не знаю, с кем не пил! Тяжело это: вчера – друзья, а сегодня – подчиненные.
– Учись. Хочешь дальше расти, нужно учиться быть жестким, даже жестоким, – вздохнул Гриша и, пожав мне руку, отправился восвояси.
Он ушел куда-то по своим делам, а я, захватив на КПП дремавших бойцов, поспешил к саперам за тягачом.
Саперы машину не дали. Вся исправная техника крушила развалины. Удалось достать артиллерийский тягач из батареи "Ураганов". Радость переполняла мое сердце, что не нужно будет вызывать помощь из зеленки, не придется падать в глазах комбата и ротного. Застрять на двух машинах! Увиденная на дороге картина озадачила. Сидевшие в песке БМП теперь стояли в твердой накатанной колее.
– Кречетов! Как вы выбрались? – изумился я.
– Сами откопались. Набежали дикари с лопатами, человек пятнадцать, притащили бревна, сучья, раз-два – и готово. Не захотели, чтоб мы им кузькину мать устроили. Побоялись, что на чей-нибудь случайный выстрел ответим шквалом огня. Пушки, направленные на кишлак, – самый лучший аргумент, – объяснил механик.
– Ребята, нам повезло, хорошая банда попалась, душевная, – рассмеялся я.
Пришлось извиняться перед капитаном-артиллеристом за доставленные хлопоты. Водитель тягача получил пачку "Охотничьих" и, удовлетворенный отсутствием работы, уехал в Баграм. В обратный путь тронулись и мы.
Подорвав сотню домов, сровняв с землей развалины и дувалы между виноградниками, полки вернулись на базы. Хватит. Хорошего понемногу. Отвели душу за гибель наших ребят. Авиация два последующих дня обрабатывала эту территорию бомбами повышенной мощности, глушила духов в подземельях, обрушивала кяризы.
Афганская госбезопасность вскоре получила информацию о более шестидесяти захороненных мятежников в результате нашей работы.
Да и сам Керим погиб чуть позже. Без базы, без банды, без складов ему стало очень тяжко воевать. Однажды "курбаши" куда-то поехал с двумя телохранителями на лошадях. На его беду всадников заметили вертолетчики. Пара "крокодилов" зашла на штурмовку и накрыла их залпом из неуправляемых ракет. Таким оказался бесславный конец хозяина Баграмской зеленки. Ну, да свято место пусто не бывает. На место убитого главаря пришел другой, не менее кровожадный и жестокий.
Усилия армии оказались тщетны. То, что мы разрушили, афганцы через месяц восстановили. Это ведь не дворцы и не современные многоэтажные здания. Конструкция простейшая: глина, песок, кизяк, солома и вода. Размешал и лепи, лепи, лепи. А виноградники и кустарники весной следующего года вновь будут стоять зеленой стеной, как будто их и не ломали, и не рубили. Джунгли! Создать в этих местах безопасную зону – сизифов труд! Бессмысленный и чрезвычайно опасный.
Глава 4. Большая трагедия и маленькие драмы
– Ростовцев? Мой заместитель?!! Какому идиоту пришла в голову подобная бредовая мысль? Это что, продолжение эксперимента по проверке прочности моих нервов и терпимости? – заорал Подорожник на весь полковой плац, когда Артюхин сообщил комбату решение командования.
Его усищи, топорщившиеся в разные стороны, гневно дрожали, и лоб покрылся испариной. Я скромно потупил глаза к асфальту и ответил, хитро улыбаясь:
– Могу подсказать и фамилии, и должности этих идиотов.
– Василий Иванович! Все решалось на высоком уровне. Я тут ни при чем. Хотя мое мнение: хуже других он не будет, – вступился за меня Артюхин. – Людей знает, с обстановкой знаком, боевого опыта немерено. А руководить людьми научится.
– Юра, и ты туда же, заступаешься за него? – возмутился Подорожник.
Артюхин молча развел руками, скорчил скорбную гримасу и произнес сакраментальное:
– Замена в опасности, а где она? Один не доехал из Союза, двое увильнули от моей должности в штабе армии. Сколько еще можно ждать?
– А я и не навязываюсь. Не нравлюсь – напишите рапорт комдиву. Меня и первая рота вполне устраивает. Между прочим, Севостьянов другие, более спокойные батальоны предлагал, – подал я голос, окончательно обидевшись на реакцию комбата.
Подорожник гневно сузил глаза и прошипел:
– Опять батальоном разбрасываешься? Мы тебя сделали за год человеком! Почти Героем!
– Я не разбрасываюсь, но реакция ваша не нравится. Конечно, лучше меня люди есть. Мелещенко, к примеру, спит и видит, как бы большим начальником стать.
– Но-но! Только не надо ерничать. Сами с усами, разберемся! Без сопливых! – рявкнул Подорожник, постепенно сменив гнев на милость.
Чувствовалось, что внутренне он с каждой минутой смирялся с таким поворотом и готовился сделать шаг к примирению. Я же захотел ужалить в отместку будущего шефа и сыронизировал:
– С усами, да еще с какими! Зависть всей афганской армии…
– Вот что верно, то верно. Но это уже не усы, а так, пародия! Были когда-то… – не понял шутки комбат и искренне загрустил: – Никифор, ты помнишь, какие у меня они были прошлым летом и осенью? – Я подумал и кивнул. – Так вот, мою красоту и гордость, каждый ус по семнадцать сантиметров, при вступлении в должность комбата заставили обрезать!
– А вы их что, измеряли линейкой? – улыбнулся я ехидно.