И никаких длительных подготовок и маневров на виду у всего района. "Скрытная концентрация и внезапный удар – жуковский стиль!" – так оценил этот почерк Масловский на одном из разводов батальона. После Рохлина подобные операции уже не проводились. Его сменщик подполковник Сидоров предпочитал иную тактику ведения боевых действий – пускал пехоту в качестве приманки, подсадной утки. Чем заканчивается подобная тактика, все, кто побывал на афганской войне, прекрасно знают.
А подполковник Рохлин, по слухам, буквально через полгода после перевода в Газни вновь отличился, был поставлен на должность комполка и якобы даже получил звание Героя Советского Союза.
Как были наказаны "боевики" штаба армии, я не знаю. Уверен, что никак. Нас же, уцелевших солдат и офицеров части, наказали, и очень даже изощренно – прислали в полк нового командира, подполковника Сидорова, который, похоже, всех подчиненных считал своими персональными козами и поступал с нами в полном соответствии с собственной фамилией.
Были, правда, и поощрения. Убитых наградили посмертно: офицеров – орденами Боевого Красного Знамени, солдат и сержантов – орденами Красной Звезды. Раненых тоже наградили в зависимости от тяжести ранения, но уже медалями. Всех раненых… Кроме офицеров. Ни Масловский, ни Ильин отмечены не были. Спасибо и на том: только обошли и даже не наказали!
Бывшего товарища Басира тоже не наказали, хотя и попытались еще раз. Собрали такую армию, что Ассадуло только ахнул, покрутил пальцем у виска и… увел своих людей в Пакистан.
Правда, ненадолго, всего на две недели – как раз на время проведения армейской операции "Возмездие". За ним ушли и все жители района Бахарак. Очень веселая была операция и результативная: как же – отбили у супостата (вообще без стрельбы) семь ржавых остовов от БМП.
На этой операции я в первый раз за службу побывал вместе с Ильиным на ночной рекогносцировке. Это была его невинная слабость, и он никогда и никому не разрешал проводить ее без своего участия.
Обычно все начиналось следующим образом. Цезарь улыбался и говорил: "Ну что, пойдем погуляем?" Потом брал нескольких ребят покрепче и часа на два, а то и на три вперед. В тот раз была моя первая и, слава богу, последняя ходка в паре с капитаном. Марафон для двужильных! Легче застрелиться перед началом, чем угнаться за Ильиным. Принцип первый – никаких поблажек себе. Принцип второй – непосильного с людей не требовать, только то, что положено. А выполнить все то, что положено, да еще в связке с Цезарем, и есть та самая почти непосильная для солдата задача.
Ильин взлетел на скалы – как по ступенькам взбежал, пока мы выползли следом, языки на плечи повываливались.
– Фамилия?
– Такой-то…
– Отлично! Вот на эту сопочку. Смотришь в прицел, прикидываешь, – и уже к следующему: – Твоя фамилия?
– Такой-то…
– Вот на эту скалу. То же самое. Все понятно? Вперед! А вы за мной!
Только вскарабкался – упал. Какой прицел?! Какой "прикрываешь"?! Язык бы втянуть да воздуха побольше, а он уже сигналит. Что делать? Встал, побежал… И попробуй не побежать! И быстро! Отстанешь – до конца рекогносцировки не нагонишь! Это только лоси да волки на таких скоростях передвигаются!
И в полку, кстати, было то же самое. Ни разу за полтора года совместной службы я не помню случая, чтобы Ильин не пришел проверить караул. А если батальон не на операции, то из семи пять дней в неделю он в карауле. И каждую ночь капитан не спит, два-три часа ходит, посты проверяет. Но он не был тем человеком, который никому не доверяет и поэтому все делает сам.
Чужой работы Ильин никогда и ни за кого не делал. А лишь проверял, как подчиненные выполняют свои служебные обязанности. Сам он выполнял их безукоризненно. Ни одного упущения, ни одной ошибки, пусть самой незначительной, за всю службу он так и не допустил.
А как Ильин умел постоять за себя и свое решение! И как мог за него ответить!
В середине лета 1983 года был отдан приказ по воинской части: в очередной раз пристрелять и перепроверить все оптические приборы и прицелы. Ротный взял пятерых снайперов, пару гранатометчиков; мы взвалили на себя АГС, три РПГ, все эсвэдэшки, собрали в вещмешки прицелы от остальных АГС, патроны, гранаты и не спеша поплелись на полигон. Капитан, естественно, был уже там. Расположились между пятой и минбатом, так же не торопясь занялись делом. Людей немного, работа рутинная – тысячу раз деланая-переделанная, настроение летнее, занимаемся… Дежурный по полигону иногда поднимает мишени, иногда нет, в общем, все работают.
Начало спора я пропустил, заинтересовался на фразе: "Да ладно, капитан, так никто не стреляет!"
Поворачиваюсь. Спиной ко мне стоит Пухов, мой командир роты, а рядом – главный минометчик батальона добряк капитан, которого даже солдаты иногда в глаза называли Леша, улыбаясь, что-то доказывает Ильину. Подхожу поближе. Цезарь молчит, минометчик шутя горячится:
– Ну ладно, командир! Ну, под километр из СВД без прицела, может, и он, – тыкает в меня пальцем, – попадет! Но из АГС – извини! Ну… допустим! Кто тебя знает?! Но вот из миномета! Ну уж нет! Из-ви-ни! Я, капитан, десять лет на "самоварах" сижу, "абортов" тысячу, наверное, сделал! Отвечаю! Без прицела никто и никогда не стреляет! Никто! Даже духи!
Ротный чуть ли не в голос смеется, Ильин, как всегда, бесстрастен. Спокойным голосом, без тени сомнения:
– Пари?
Порешили следующим образом: начштаба делает по три выстрела из винтовки, гранатомета и миномета. Оптики – нет, для СВД цель – ростовая фигура на вершине холма, где-то восемьсот – восемьсот пятьдесят метров, для АГС – кабина от "Урала", это метров девятьсот, и для миномета – остов "уазика" метрах в шестистах. Для победы достаточно было сделать хотя бы одно попадание из каждого вида оружия. Приз – десять банок югославского джема из военторга. Ильин стоял молча и отсутствующим взглядом смотрел на заснеженные перевалы, а все технические вопросы решали между собой наш ротный и Леха Белов. В роли рефери выступил начполигона. Пухов спросил, согласен ли тот на такие условия. Цезарь молча кивнул.
Начал без разминки. Я уже подсуетился, прицел снял. Протягиваю. Спокойно берет винтовку, не спрашивая, пристреляна ли, становится на линию и двумя выстрелами с колена укладывает крайнюю мишень. Солдатня радостно заорала, ротный просиял, а командир минбата выдал нечто шутливое, но не очень радостное. Кабину Ильин накрыл тоже со второго раза и третий раз стрелять из гранатомета, конечно же… не стал – пошел к минометам.
Направился почему-то не к первому, а сразу ко второму, но и тот ему чем-то не понравился, выбрал третий. Примерно выставил, походил вокруг, посмотрел, еще подкрутил, еще отошел, посмотрел, чуть-чуть подправил и, уже не вставая… положил с колена мину. Пока она по траектории набирала высоту, пока со свистом падала, Ильин встал, отряхнул штанину и повернулся к Леше. По всему его виду было ясно – стрелять он больше не намерен. И правда, мина легла настолько рядом, что многострадальный ситообразный "уазик" крякнул, подскочил и что-то там от него в очередной раз отвалилось. (А ну-ка, два года мишенью отработать!) Солдатики взвыли от восторга. Но Белов решил напоследок немного поломаться:
– Нет, извини, командир. Это не прямое попадание! Так что давай, еще два выстрела за тобой.
Ильин, конечно, вполне мог послать его подальше и вечером все равно получить свои законные десять банок, но какой Цезарь унизился бы до спора с плебеем?! Он молча развернулся, подошел к миномету, взял из ящика мину и… не притрагиваясь к миномету, небрежно положил ее в ствол. Выпрямился, чуть ли не по-уставному развернулся на месте и, не оборачиваясь, направился в расположение полка. Да и оборачиваться нужды уже не было. Толпа, окружившая спорщиков сплошным кольцом, не то что взвыла, а буквально завизжала от восторга, когда мина рванула точно посередине искореженной машины.
Леха, засмущавшись, побежал следом то ли извиняться, то ли обговаривать время подношения приза. Тем временем солдаты-минометчики, как всегда, все опошлили своими комментариями. Как оказалось, после выстрела тренога (или как там она называется) "самовара" дает незначительную осадку на грунте, и следующая мина ложится всегда дальше предыдущей. Чем больше выстрелов, тем меньше осадка – грунт утрамбовывается. Обычно это несколько метров в начале стрельбы, и чем дольше стрельба, тем меньше разлет. Я тут же помчался за подтверждением. Так и есть! В ящиках первых двух минометов было полно мин, а в третьем всего одна. Такая жалость – как все банально!
Второй случай произошел через несколько месяцев. Проводили очередную колонну. Осень, жара неимоверная. И вот она – долгожданная ночевка на "точке" Второй мост.
До ночевки, впрочем, еще далеко, часа три только, но дальше сегодня уже точно не пойдем. И очень хорошо, "точка" эта, не считая Каракамара, самое благословенное место на всей дороге. Главное ее достоинство не в том, что район относительно спокойный и сама "точка" довольно просторная, а в том, что на ней заботливыми солдатскими руками (для себя же!) сделано маленькое озеро с проточной водой. Дно каменное, базальт, вода как стекло – ни песчинки, прогревается за день градусов до сорока – сауна!
В полусотне шагов, под самым мостом, в Кокчу вливается какой-то приток, именуемый всеми почему-то Пяндж. Туда не то что лезть, смотреть страшно. Кокча дикая, ледяная, мутная, а вот приток ее, не менее дикий и ледяной, чист и прозрачен – дно каменное, и галька по берегу.
Пока "молодняк" огромной толпой запрудил бассейн, мы, "старики", терпеливо стоим в боевом охранении – вечерком спокойно попаримся, и людей поменьше, и времени раз в десять побольше. Рядом стоит Ильин, разговаривает с седоусым капитаном, начальником "точки". Ему, конечно, купаться некогда, ему вообще отдыхать некогда. Правда, и он себе послабление позволил – каску снял. Все-таки "точка" Второй мост, дальше сегодня не двинемся. А в горах Ильин каску ни за что бы ни снял. А как же?! Положено в боевых условиях иметь каску на голове? Положено! Какие еще тут могут быть вопросы? Это Масловский, уже будучи подполковником, в конце службы мог позволить себе роскошь выйти на операцию с одним болтавшимся где-то у колена пистолетом Стечкина (это примерно как выйти на Куликово поле, вооружившись спортивной рапирой, или на Бородинское сражение с резиновой дубинкой, а может, и еще хуже!)
Цезарь же, не дававший поблажек никому и ни в чем, не давал послаблений и себе. Но сейчас, коль уж прибыли, можно и расслабиться, каску снять, с капитаном парой слов переброситься. Начальнику "точки" эти колонны – как гвоздь в одном месте, стоит, материт все и вся. Принялся за реку, за Пяндж.
– Сколько раз я вашей босоте говорил: есть бассейн, там мойтесь! Так нет же, горячая! И лезут в Пяндж. А потом мне же и идти, задницу за них подставлять!
Судя по всему, он имел в виду вполне конкретный случай, когда несколько месяцев назад течением унесло санинструктора нашего батальона, который вздумал искупаться в этом притоке! Уже далеко за "точкой" духи его из Кокчи выловили. И замордовали. То, что от санинструктора осталось, через месяц нашел этот седоусый капитан вместе со своими гавриками. Он упаковал останки в полиэтиленовый мешок из-под "выстрелов" и на очередной "восьмерке" отправил в полк. И на том спасибо – убитый, не пропавший без вести, да и родителям есть где поплакать.
Ильин смотрит на реку и неожиданно, как будто сам себе, говорит:
– Нормальная река.
Капитан устал, ему не до шуток, он раздраженно машет рукой:
– Ой! Ладно… Мне только мозги не пудри! – и, как бы в подтверждение своих слов, зло сплевывает в воду.
Меня бы он, конечно, такими доводами сразу убедил, и я бы поверил, что река действительно полное дерьмо. Я бы поверил. Но Цезарь?! Он смотрит еще раз на Кокчу, потом на капитана и уверенно, глаза в глаза, говорит ему:
– Здесь можно плыть.
Это уже почти оскорбление. Ну как минимум вызов. Капитан взвивается: "А-а-а! Ну, давай, давай!"
Те, кто хотя бы чуть-чуть знает Ильина, замирают. А он спокойно направляется к реке, так же неторопливо раздевается… заходит в быстрину по пояс, ледяной водой аккуратно и тщательно смывает с себя грязь, копоть и пыль "колонны", а умывшись и потянувшись до хруста, резко бросается в середину потока! Абсолютно отчетливо помню, как в тот момент вздрогнул.
Неплохо зная Ильина, я все равно был почти уверен, что сейчас он обмоется, отшутится и вылезет на берег. Но, оказывается, знал я его очень даже плохо. Это Цезарь-то вылезет?! Цезарь от слова откажется?! Как же, ждите!
Вынырнул Ильин через мгновение. Но за это время его снесло течением метров на пять, а до Кокчи всего-то ничего – и тридцати не будет. И тут Ильин поплыл… Кролем. Против течения. Все, кто стоял рядом, только что рты не пораскрывали. В моем сознании капитан всегда ассоциировался с чем-то жестким, холодным и острым – как клинок кинжала, как кусок стекла в полете. Эта речушка была ему подстать – точно такая же. И вот схлестнулись две стихии – бешеные, непокорные, стремительные. Счет шел не на метры… а на сантиметры. Цезарь плыл с какой-то звериной мощью, яростью и остервенением. Лица видно не было, но тело буквально сотрясалось от напряжения. И не было ясно, кто выигрывает, а кто уступает: река или Цезарь – он стоял на месте! На доли секунды река отбрасывала Ильина на полметра ниже, потом он возвращался, вырывал свое.
Так продолжалось, может, минуту, может, больше, но вот Ильин, как-то неуловимо крутнувшись на месте, пронесся метров пять вниз по течению и в два прыжка вылетел на берег. Какой стоял рев! Даже седоусый руками развел:
– Ну, мужик, бля! Ну, мужик! Извини…
Цезарю, понятно, все эти восторги побоку. Молча оделся, зашнуровался, накинул бронежилет, подцепил автомат и каску и потопал к себе на БТР. И даже отдышаться за это время успел незаметно – буркнул что-то ротному, а по голосу и не слышно, что устал. Цезарь! Ему-то тогда и тридцати, пожалуй, не было…
* * *
Последний раз я увидел капитана Ильина в конце мая или в начале июня 1984 года. Полк уже успел перейти на летнее время: ложились в двадцать три ноль-ноль, вставали в четыре утра, а недостающие три часа досыпали днем, как раз во время самого сильного солнцепека. В тот день рота заступила в наряд, мы, несколько дедушек, завернувшись в мокрые простыни, отчаянно пытались уснуть. Но тщетно. Я выполз из палатки, опрокинул на себя бачок воды и уселся в курилке.
Возле санчасти приземлился "Ми-8". Помню, еще отметил про себя: к чему бы? Раненых в полку тогда не было, трупов тоже. Ну да ладно, мало ли чего. Минут через пять прилетает взводный лейтенант Звонарев:
– Бобер! Накинь куртку и за мной… Бегом!
Делать нечего, пришлось вылезать из-под масксети на солнце. Через несколько секунд догнал лейтенанта, и почти бегом мы направились в палатку штаба батальона. По дороге спросил:
– Что за спешка?
– У Ильина дембель… Вертолет за ним пришел.
Вот оно что! Где-то с месяц назад, по слухам, получать полк ушел куда-то в Венгрию подполковник Масловский. Теперь пришла очередь и его бывшего напарника. Замена ему прибыла еще неделю назад, но хозяйство батальона, державшееся на Ильине (а кому бы он его доверил в отсутствие комбата?), было не маленьким, и только сегодня, видимо, передача была закончена.
Когда примчались в палатку штаба, капитан собирал последние вещи. Даже в этом проявился его характер: всю службу он прожил в расположении батальона, хотя имел право, как старший офицер, жить в офицерских модулях. Но соседство с майорами и подполковниками тыла и штаба полка его не привлекало, и он с первых дней службы, как все командиры взводов и рот, остался жить в палатке. Впрочем, популярности ему это не прибавило: "Жопу рвет!" – решило большинство офицеров.
Отправка была, судя по всему, неожиданна и для Ильина. Заранее у него оказались собранными только небольшой чемодан да спортивная сумка. Но капитан все равно не суетился, а спокойно собирал личные вещи в линялый, но чистый вещмешок.
Заметив нас, он повернулся, кивнул мне головой на книжную полку и сказал:
– В сумку, – а потом, обращаясь уже к Звонареву, добавил: – Сережа, разбери сухпай.
По имени! Вот это да! Оказывается, близостью дома даже Цезаря можно растопить… до определенных пределов, разумеется.
Целая книжная полка и еще два десятка книг двумя аккуратными стопочками сверху даже для читающих офицеров по афганским меркам – домашняя библиотека. Сейчас, столько лет спустя, я, к моему великому сожалению, не могу вспомнить, какие книги были на полке у Ильина. Помню только, что сверху, в стопочках, лежали те, что мы называли "для служебного пользования": уставы, тактико-технические характеристики стрелкового оружия стран НАТО, партийные материалы и прочее. Но это сверху, в стопочках, а на полках была иная литература – "штатская". Одну из этих книг я все же увидел и запомнил. Может быть, потому, что она лежала чуть в стороне, отдельно от других.
Я взял ее последней. Среднего формата, темно-зеленая, скорее всего, из серии "Литературные памятники" (а может, и из какой-либо иной, теперь уж не вспомнить), и на обложке имя автора: Гай Юлий Цезарь! То ли письма, то ли записки о какой-то давно минувшей войне. Так вот оно что! Повернувшись спиной к офицерам, я быстро открыл томик.
Этого я никак не ожидал увидеть… Весь текст, сверху донизу, был испещрен пометками, подчеркиваниями, карандашными бисерными надписями на полях и между строк. Ни одной чистой страницы! Пролистал до конца – то же самое. Даже комментарии, на треть книги, и те проработаны с карандашом в руках. И обложки внутри были усеяны номерами страниц, значками и пометками, и листочки, собранные из разных тетрадок, которые я обнаружил внутри книги, тоже были густо и убористо исписаны от руки.
Вот она – настольная книга Цезаря!
Интуитивно я почувствовал, что положить сейчас эту книгу вместе со всеми остальными будет почти что святотатством. Повернувшись к Ильину, я тихо сказал:
– Товарищ капитан, ваша книга…
Он оценил. Внимательно посмотрел мне в глаза, аккуратно взял томик. Поправил листочки и положил в планшет.
Наконец-то собрались. Ильин окинул взглядом палатку и направился к выходу. Тут вмешался Звонарев:
– А на дорожку посидеть, товарищ капитан?!
Улыбнувшись внутренне, я наклонился за сумкой и чуть ли не замер, как в немой сцене. Боже! Что дембель делает с человеком?! Несгибаемый Цезарь подчинился! Развернулся на месте и молча сел на краешек заправленной койки. Сели и мы. Посидели. Помолчали.
Я подцепил сумку с книгами и оказавшийся удивительно легким чемоданчик, взводный набросил на плечо вещмешок. Двинулись к санчасти. Пошли напрямик. Через расположение пятой роты. Под грибком – дневальный. Незнакомый, порядком опустившийся молодой солдатик. Видимо, только-только прибывший в полк. Молодой, а ситуацию оценил сразу. Глянул искоса, лениво зевнул, но так, чтобы мы заметили, и, отвернувшись, облокотился на столб. Ну понятно, это мы их, "молодых", никого не знаем, а они-то, наоборот, всех знают! Кто ему Ильин? Уже никто! И Звонарев всего лишь лейтенантик чужой роты. Это я понял сразу. Оценил, естественно. С-сучка! Посчитал ты быстро, гаденыш, но не учел, что есть еще и другая власть!