Что это за глупость: нельзя же так наивно признаваться в своей нищете. Или это совершенно серьезное убеждение, что человеку достаточно пообещать "мыла наравне с немецкими солдатами", и он будет покорен. Все неистово издеваются над этим пунктом. А он один из важнейших. Какое убожество мысли и фантазии. Но все же те остатки молодежи, какие здесь имеются – идут. Слишком голодна и безнадежна наша теперешняя жизнь. Все-таки там хоть надежда не помереть с голоду.
Сегодня разговорилась с одной из моих прачек, интеллигентной девушкой Зоей. Она настраивается все больше и больше просоветски. Она с начала войны работает на тяжелых работах, так как не хочет продаваться за суп в солдатских частях. А там без этого невозможно. Всякий повар смотрит на этих несчастных девушек, как на свою законную добычу. Если девушка отбивается, то ее все равно сживут.
15. 10. 42. В прачечной все по-старому. Капитан то впадает в меланхолию – и тогда щелкает солдат по физиономиям, то в лирику – и тогда постоянно торчит в моей пошивочной мастерской и совершенно не дает мне работать, требуя внимания к его болтовне. Вчера он мне авторитетно заявил, что Чайковский не может быть русским, так как он слишком культурен для русских. Знает он у Чайковского только оперы и больше, конечно, ничего. Я спокойно ответила, что русская культура не пострадает от признания или непризнания ее каким-то безграмотным интендантским чиновником. А он очень гордится тем, что кончил интендантскую академию. Думала, что он меня ударит. Но он выскочил как ошпаренный. Теперь, по крайней мере, неделю не будет мне мешать.
16. 10. 42. Напрасны были надежды на спокойную работу: капитан сегодня пригласил меня завтракать с собой. Я отказалась. Они всегда смотрят тебе в рот и удивляются, что ты не хватаешь еду, как голодный пес. И очень мне обидно было. У него такой прекрасный кофе. Выпьешь чашку и чувствуешь себя бодрым целый день. Не хочу есть ничего вкусного, если Коля сидит на голодном пайке. И не хочу пользоваться завтраками у интендантских капитанов только потому, что в данный момент у этих капитанов хорошее настроение. Разопсевают они очень быстро, эти самые капитаны. Сейчас же в благодетели записываются. А мне благодетели всех наций и всех пород осточертели.
18. 10. 42. У нас появились новые друзья. Сидим мы с Колей вечером в своей комнатушке и разговариваем. Вдруг в кухне какой-то грохот и рев, распахивается дверь, и в комнату вваливаются пять испанских солдат. Все сущие дети. Стали что-то лопотать. Один увидел книги на полках и завопил: "Муча культура". Начали пожимать нам руки. Уселись, кто на диване, кто на полу, и начался высококультурный разговор. Говорили по-немецки, по-испански и по-французски. На всех этих языках все знаем по несколько слов. Все были весьма довольны. Потом один из них куда-то слетал и притащил бутылку крепчайшего коньяка. Мы выпили с Колей по глотку и совершенно опьянели, а они высосали остальное – и хоть бы что. Потрещали, посмеялись и улетели. Обещали приходить часто.
3. 11. 42. Вчера к нам в прачечную приехал с фронта сержант за бельем. Голова у него была вся забинтована. Я взволновалась о раненом солдате и начала суетиться, чтобы его скорей отпустить. И никак не могла понять, почему моя забота о раненом вызывает такое гомерическое веселье у моих солдат. Они ржали, как полоумные. Я обозлилась, но ничего понять не могла, пока не пришел переводчик и не сказал мне, что в испанской армии существует позорное наказание за нетяжелые преступления против дисциплины – солдатам бреют головы начисто. Вот они потом и бинтуют себе головы. Я взбесилась и потребовала, чтобы мне были рассказаны все их фокусы. Ибо я не хочу больше разыгрывать из себя дуру. Что он им переводил не знаю. Но все они притихли и ходили смущенные. Конечно, недолго. Хорошо, что это был не Доцкий. Тот бы напереводил. Такая дрянь, что сказать невозможно. И он дрянь, и невеста его дрянь, вероятно, и "тетка дрянь".
5. 11. 42. Сегодня исполнилось одно из моих детских желаний. Прочитав роман Лоти о басках, я страстно мечтала их увидеть. И вот сегодня я видела. Приезжали ко мне за бельем. Как они не похожи на испанцев. Очень привлекательная внешность. Высокие, худые, несколько похожи на американских индейцев по типу лица, но благороднее и тоньше. Как будто бы из камня высечены. Очень сдержанно и благородно держатся. Все манеры и осанка имеют какое-то неподражаемое достоинство. Совсем не то – португальцы. Это совершенно комические фигуры. Высокие, упитанные и все, сколько я их видела, на одно лицо: точная копия старых парикмахерских вывесок или парикмахерских кукол. Румяные лица, приклеенные, закрученные кверху усики, ярко красные губки, масляные карие глазки. Те самые, о которых поется в жестоком романсе. Прямо на заказ, идеал горничной или швейки из старинной русской провинции. И все как один. Двойники.
12. 11. 42. Колей продолжают интересоваться разные высокие особы. Вчера лежали мы себе в постели. Коля уже заснул, а я еще читала, держа коптилку у себя на груди. Стук в двери, и входят два тевтонских красавца. Уже то, что они постучали, указывало, что это или из СД, или похуже. Эти самые вежливые люди на свете. Наши ГПУ тоже всегда вежливы были. Один-таки прямо настоящий красавец. Хоть в кино показывай. Мое предположение оказалось правильным. Новые СД пришли знакомиться. Один говорит по-русски как русский. Он из Эстонии. На вопрос, где это он так научился говорить по-русски, ответил: играл в детстве с русскими детьми. Ну, от игр так не научаются. Мы сами с усами, хоть и не СД. Зовут его Курт, а другого – Пауль.
Что им от нас было нужно, не понять никак. Но ясно, что что-то нужно, что-то выпытывают. Просили составить наши пожелания насчет газеты. Сидели примерно часа два. Надоели. Манеры самые изысканные, и беседа носила самый "дружественный и непринужденный" характер. Мне больше понравился немец, который по-русски не говорил и не понимает ничего. Эстонец – штучка.
16. 11. 42. Знакомство с новыми друзьями из СД принимает все более "интимный" характер. Сегодня были уже в третий раз. Приезжали со специальной целью: поговорить со мной по поводу моего гадания. Видите ли, какая осведомленность! Я им объяснила мою точку зрения на гадание вообще и на фронте в частности. Я сказала, что не надо много ума на это, а надо только немного знания человеческой психологии. А к тому же, мол, и помирать с голода на фронте мне тоже неохота. А это чуть-чуть, но подкармливает. Засмущались. А кончилось тем, что просили им погадать. Сначала это было только желание меня проконтролировать насчет "знания психологии". Я была в ударе и показала им! Они прямо рты пораскрывали. И несмотря на всю их СД-шную практику, не разглядели, что я не "гадала", а раскрывала их характеры. Никаких же предсказаний, собственно, и не было. А так как характеры их не весьма загадочны, то и вышло, что я гадалка вне конкуренции. На лесть они идут так же, как и мои девушки и бабы. Может, даже еще больше. Только с ними надо потоньше разыгрывать психологические этюды. Немец Пауль так просто пищал от восторга. После гадания они просили меня написать им маленькие заметочки о "настроениях населения". Пожалуйста. Если они думают (а они именно так думают), что я им поднесу на ладошке: вот тот-то большевик, а та-то шпионка, то они весьма ошибаются. Я знаю, что им написать, и настроения населения я тоже очень хорошо знаю. Заказ должен быть выполнен послезавтра.
20. 11. 42. Вероятно, я очень скоро вылечу из своей прачечной. Вчера зверски поскандалила с капитаном. Обыкновенно к нашему приходу военнопленные растапливают котлы, и мы прямо приступаем к стирке. А сегодня новое распоряжение: прачки должны сами топить печи. А у нас, как назло, срочные заказы с фронта, и я все время трясусь, что мы их не выполним. Я рассвирепела и вызвала переводчика из штаба и потребовала, чтобы он переводил точно все, что я скажу. Сказала я много, но ничего грубого, а только весьма серьезно указала на то, что при такой вдохновительной манере работать как следует невозможно. И притом женщинам очень тяжело таскать воду и наливать ее в котлы самим. Мужчинам это и то не под силу, тем более, что я никак не могу добиться самой примитивной механизации всего нашего производства. По каким-то, мне совершенно непонятным причинам капитан не хочет устроить даже шланга для наливки котлов. Т.е. подозреваю, что причина просто та, что этот дурак обиделся, что не он догадался. Но этого я не говорила. Капитал ревел, как разъяренный бык. По-видимому, Доцкий переводил не совсем точно. Он меня терпеть не может за то, что я никак не скрываю своего мнения о нем, и наврал капитану каких-то грубостей от моего имени. Когда капитанский рев достиг своего зенита, я хлопнула дверью и ушла с работы раньше времени, без разрешения и без провожатого. Часовые меня уже знают и пропустили. Сейчас сижу и жду вызова в немецкую комендатуру и всяческих казней египетских. Но я не пойду работать, если должна буду заставлять женщин таскать сотни ведер воды. Пусть идет, кто хочет.
22. 11. 42. Ничегошеньки не произошло. Утром, как и обычно, за мной пришел патруль и весело мне что-то лепетал про капитана. Но я ничего не поняла. Поняла только то, что капитан был на меня страшно зол и хотел послать за мной патруль. Но почему-то не сделал этого. Вероятно, пришло время обедать. А капитан до обеда и после него – две вещи совершенно разные. Пришла я на работу, и все солдатишки, и даже мой сержант Хозе, встретили меня весьма почтительно. Капитана я не видела. Но когда ко мне в мастерской стал нахально приставать какой-то пьяный португалец, то Маноло заявил ему: не приставай. Это "нобле синьора". Капитан ее очень уважает, и у нее синьор "профессор". А я уж совсем собралась угостить португальца по морде. А что если когда-нибудь угостить капитана по морде! Как он на это отреагирует!
Сейчас только что к нам приходил городской голова и читал мне мораль, что я плохо себя держу с капитаном. Насплетничал Доцкий. Что капитан мной очень недоволен и что я вылечу из прачечной и ему, голове, будут неприятности. Ну, я сказала все, что я по этому поводу думаю и даже немножко больше. Но нарочно ничего не сказала о том, что капитан меня уважает. Пусть трясутся. Какая все дрянь.
Вот страна погибает, народ переносит такие мучения, какие и не снились никакому другому народу в мире. Его зверски уничтожает и издевается над ним и свое правительство, и всякая иная шпана. Он гибнет от войны, от голода, от непосильных работ. Нет такого оскорбления, какого бы ему ни наносили. И вместо того чтобы его интеллигенции сплотиться с ним – эта самая интеллигенция старается его мучениями, его потом удержаться на постах, на которых она обязана ему помогать.
Сегодня опять приезжали "друзья". Заказ я выполнила. В моем меморандуме было на все вкусы. И о порке девушек в полиции, и о назначении немецкими врачами женщин, больных ишиасом, на пилку дров, и публичный дом, и все удовольствия. И не подкопаешься. Мы-то ученые. Во всем, конечно, немецкое правительство было совершенно не виновато, а только плохие солдаты и офицеры. Я указывала, какой вред это приносит "нашему общему делу" – делу борьбы с большевиками. И все это мне было нетрудно, потому что я была совершенно искренна. Конечно, было глубокое и весьма наивное разочарование. В беседе по поводу меморандума Курт пытался смягчить впечатление от порки тем, что законы военного времени очень жестоки, и если человека отдать под суд, например, за кражу, то его расстреляют. Я сказала, что девушки виноваты не в краже, а в том, что не угодили лично ефрейтору такому-то, и назвала Фюрста. Еще одного врага нажила на свою голову. Черт с ним. Вопрос "замяли" и уехали с холодком. Пусть ищут себе других осведомителей. Им нужны были настроения русского народа. Получайте!
26. 11. 1942. Что-то невероятное. Сегодня приходил к нам домой Доцкий. Сообщил, что капитан на вопрос немецкого коменданта, как идет прачечная, расхвалил меня. Особенно подчеркивал, что у меня дисциплина и порядок, что я умею работать и серьезно отношусь к делу. Тут, конечно, было желание в пику немцам показать, как он умеет хорошо выбирать работников. Никакого сомнения нет, что беседа происходила после обеда. Я немного поиздевалась над Доцким.
Друзья из СД приезжают "просто" побеседовать. Чем-то это пахнет. Теперь нас не так просто уверить в симпатиях немцев к русским. Для меня их приезд всегда приятен. Они обычно деликатно "забывают" у меня папиросы и табак. Правда, после испанских сигарет, немецкие – неважные. Но все же, это прямо подарок с неба.
Кажется, мы поняли, зачем они приезжают так часто. Курт проговорился. Они, по-видимому, боятся, что нас у них украдут испанцы. Очень много расспрашивали меня про мое отношение к капитану. Кто бывает у нас из испанских офицеров. Дураки. Испанцев пропаганда совершенно не интересует. Это дело немцев, по их мнению, а они только гости. И им совершенно наплевать на все русские и нерусские дела в мире. И на всю политику. Это просто наемники, которые решили подработать денег на войне. Как в Средние века. Только теперь стараются заработать на автомобиль, а тогда на лошадь и на хорошую землю. Мой портной Маноло так и считает, как только будет довольно на покупку автомобиля – он едет домой и женится на своей Пепите. Вот и вся их политика.
Сегодня я сказала Курту, что мы будем с ними до конца. Пока они победят большевиков. А там посмотрим, что нам принесут немцы. Он заявил, что ему-то я могу это говорить, но что больше никому из немцев это говорить нельзя. Что это: в самом деле искренно или провокация на дружбу? Я поблагодарила. Еще он сказал, что ему много говорили о Коле, но он теперь видит, что и я имею очень большую ценность. Я спросила: для чего? Для разведки? Он начал с жаром уверять, что он и Пауль нас очень ценят просто как замечательных русских людей и постараются нас во что бы то ни стало спасти. От чего "спасти"? Сомнительное преимущество быть ценимым вражеской разведкой. Ведь теперь совершенно ясно уже, что немцы нам не помощники в нашей борьбе с большевиками. И ни на кого нам надеяться, кроме как на самих себя, не приходится.
1. 12. 42. Среди прочей дряни, какую нам немцы присылают здесь для чтения, вдруг попалась книжка Ивана Солоневича "Бегство из советского рая". Читала ее всю ночь. Такой правды о нашей дорогой родине еще никто не написал. Стало обидно, что мы сидим здесь в этой дыре. И мы могли что-нибудь подобное написать. Коля все мечтает о газете. Я уже ясно вижу, что ничего из этого дела не выйдет, но пусть потешится.
3. 12. 42. Испанцы неподражаемы. Сегодня один из них, катаясь на финках, провалился под лед Славянки. Утонуть в ней невозможно, но промок он до нитки. Он и не подумал пойти переодеться, а продолжал кататься как ни в чем не бывало. На финках обычно все здравомыслящие люди катаются вдвоем, и тогда один сидит в кресле, а другой правит, стоя на полозьях. Для этого они и устроены. Но испанцы становятся на сиденье и так катятся с горы в реку. Орут они при этом так, как будто бы пришел их последний час. Испанцы доставили мне огромное удовольствие и злорадство. Все в доме сидят без света. Испанские часовые на электростанции пекли ночью картошку и мимоходом сожгли станцию. Городской голова пришел к нам жаловаться на это, какие они теперь несчастные. Я сказала, что не могу найти в своем черством сердце сочувствия. Сидим все время без света и ничего, не помираем. Он был страшно сконфужен, так как, конечно, он забыл, что у нас нет проводки. Только и нашелся спросить, почему я ему не сказала об этом раньше. Я сказала, что и говорила, и писала. Очень быстро после этого недоразумения вымотался. Коля говорит, что нельзя быть такой беспощадной к людям. Почему! Что же мне еще ему и сочувствовать? Такое эгоистическое хамье. Спасибо милым испанцам.
12. 12. 42. Мой капитан совершенно помешался. Вчера опять устроил баню, но уже для штаба полка. И почему импульс чистоты нападает на них именно тогда, когда у нас срочная работа для фронта. Капитан с ехидным видом представил мне начальника штаба, который меня благодарил за прекрасную БАНЮ. Какой-то повальный идиотизм.
1[.]. 12. 42. Совершенно невозможно передать все сумасшествие последних дней. При виде меня капитан только яростно выворачивает глаза и скрывается. Мне стало очень весело жить. Все-таки хоть какое-то развлечение. Сержанты и все солдатишки не понимают, как им вести себя со мною, и потому моя мастерская все время пустует. Никогда я не работала в таком покое.
20. 12. 42. Прибегал Доцкий и орал, что я подкапываюсь под его авторитет как переводчика, что завела шашни со штабом полка и пр. Я его осадила. А с авторитетом было так: я попросила его перевести капитану, что мне необходимы бельевые корзины, а он не знал слова "корзина". Тогда я ему посоветовала к следующему разу выучить все прачечные слова и прибавила, что ругательных и коммерческих мне не требуется. А так как он дико спекулирует на всем, то он и рассвирепел. А тут его еще нацукали в штабе. Этим я не улучшила моих с ним отношений, но он такая дрянь, что позорно быть с ним в хороших отношениях.
21. 12. 42. Приезжал какой-то тип из пропаганды из Гатчины. Немец. Приглашал Колю перейти к ним на работу, а значит, и переехать в Гатчину. Все-таки близится, кажется, наше освобождение с фронта. Но, Боже, как это все медленно. Да и выйдет ли еще это дело.
22. 12. 42. Прачечную закрыли на праздники. Порядочность тоже имеет свои отрицательные стороны. Ни я, ни прачки не получили полагающихся нам подарков к празднику или за строптивость моего характера, или, может быть, испанцы их украли. Все может быть. Ничего, сдеру с немцев как-нибудь. За себя-то мне наплевать, а вот прачек жалко. Все же там какая-то еда полагается.
23. 12. 42. Странно, но Рождество ощущается и в нашем ужасном и фантастическом мире. Немцы его ощущают острее, нежели испанцы. По-видимому, акции мои стоят высоко. Доцкий САМ принес подарки для меня и прачек. Нежирно, но все же кое-что сладкое есть и даже по пяти сигарет. Боюсь, что их полагается больше, но выяснять не стала. Получили от городского головы приглашение ЗАВТРА на елку. Наше-то Рождество только через две недели. Вот уже поистине бескорыстный подхалимаж.