Вот и Саша Сидоренко с огромным рюкзаком в руках. Подойдя к Одноблюдову, он вывалил на траву все, что было в рюкзаке: веревки, ледовые крючья, карабины, палатку и десятизубные кошки для хождения по ледникам.
- Кошки! - услышав знакомое слово, удивленно воскликнула сероглазая девочка с короткой косичкой и застенчиво спросила: - А где же котята, дядя альпинист?
Собравшиеся вокруг альпинистов люди, засмеялись, вместе со всеми смеялся и Одноблюдов. Но тут же лицо его стало серьезным, и он не спеша, взвешивая каждое слово, растолковывал, зачем нужно то или другое снаряжение, как с ним обращаться, подробно рассказывал о правилах хождения в горах.
- Правила правилами, - набросив на плечи серый платок, сказала худощавая женщина в очках. - А как нам быть, если не хватит горных ботинок и ледоколов? Кажется, так вы их называете?
- С горными ботинками и ледорубами? - нагнувшись, переспросил Одноблюдов. Румянец горел на его щеках, на лбу выступал пот. Юрий Васильевич знал, как туго со снаряжением, особенно с горной обувью… Промолчать? Уйти от вопроса?.. Выпрямившись, он вышел на середину лужайки и в полной тишине сказал:
- Кому не хватит ледорубов, возьмут альпенштоки, самые простые деревянные палки с заостренными концами. Вместо горных ботинок в переходе сгодятся резиновые сапоги, лыжные ботинки, на худой конец - боты, сапожки и даже валенки…
Сделав короткую паузу, Одноблюдов обвел взглядом людей и снова заговорил так, чтобы каждое слово звучало веско:
- Напоминаю: переход будет не из легких. Требуется спокойствие, порядок и безусловное подчинение инструкторам. Идти будем медленно, со всеми предосторожностями.
Но вопросам не было конца.
- Юрий Васильевич, - подала голос девушка, студентка из Харькова, - а как быть с нашими узлами?
- В поход брать только самое необходимое: свитер, шерстяные носки, белье, головной убор.
- Зонтик тоже брать? - среди общего говора раздался детский голос. - Посмотрите, дяденька, как погода хмурится. - И стриженая девочка показала на серое небо. Потом она вдруг скривилась и едва слышно, сквозь слезы, спросила: - А волки есть на перевале?
Что-то надорвалось внутри. Юрий нагнулся и нежно, по-отцовски, обнял худенькую девочку.
- Откуда там волки. Альпийские галки и те, доченька, не частые гости…
Из-за палатки вышла Мина Фадеевна с Таней на руках. Одноблюдов сразу приметил осунувшееся лицо жены, синеву под глазами и уставшую дочурку. Тане только год минул… А какие ждут испытания… Снежный перевал… Разреженный воздух. Выдержит ли малютка?.. Он чувствовал, как что-то горячее подступило к самому горлу. Такое с ним, старым "горным волком", было впервые.
- Что случилось? - спросил Одноблюдов жену. - Почему ты здесь? С Танюшкой плохо, температурит?..
Мину и саму лихорадило, видно, простудилась. Волновать мужа?.. Она вздохнула:
- Понимаешь, Гриша пришел, коров пригнал, ждет тебя на спасалке.
Смуглый, крепко сбитый паренек, с мягкой, немного застенчивой улыбкой, он был таким, каких, наверное, на свете немало: в голове вроде девчонки, футбол да кино. Но как только Гриша попадал в горы, в лагерь к альпинистам, он сразу становился серьезным, взрослым, ко многому присматривался, прислушивался. Гриша Двалишвили после школы стал токарничать в механических мастерских комбината. Отец его Валериан Иванович был известным на Кавказе шеф-поваром. Много лет работал на лучших турбазах в системе "Интуриста". Летом с отцом часто бывал в горах и Гриша. В горах он и познакомился с Одноблюдовым и Сидоренко.
Грише очень хотелось стать похожим на альпинистов, и однажды он упросил Одноблюдова взять его с собой в горы. С тех пор Юрий Васильевич начал с ним заниматься на скалах и леднике. Гриша сразу показал себя способным учеником, смелым и напористым. Когда в ущелье Адыр-Су проводились показательные выступления горноспасательных команд, Гриша всюду увязывался за Одноблюдовым, помогал ему нести снаряжение, таскал тяжелые рюкзаки, а когда по ходу выступления требовалось показать, как нужно спасать попавшего в беду товарища, он с радостью вызывался быть "потерпевшим" и действительно мужественно терпел, пока его тащили на канате волоком по острым скалам.
- Хороший паренек, - не раз хвалили его между собой Одноблюдов и Сидоренко.
Гриша радовался, услышав похвалу своих тренеров, но полное счастье наступило лишь тогда, когда как-то перед ужином Юрий Васильевич сказал:
- Собирайся, Гриша, пойдем с альпинистами на Гумачи, ты ведь знаешь, многие альпинисты начинали с той вершины путь в большой спорт.
Одноблюдов еще издали заметил Гришу, сидевшего на крылечке спасательной.
- Каким тебя ветром занесло сюда?
- Военным. Из Тырныауза пригнал коров.
- Значит, с мясом будем, - кивнул довольный начальник спасательной и присел рядом с Гришей. - Вижу, ты стал совсем большим. Наверное, и не замечаешь, как здорово вырос за эти годы? Плечи-то у тебя какие! Вот какой богатырь! Наверно, уже и за семнадцать перевалило?
Грише было чуть меньше, но признаваться в этом ему не позволяла гордость. Он опустил глаза и принялся штычком альпенштока вычерчивать на песке замысловатые узоры.
- А мне говорили, что ты заболел. В Гунделене схватил воспаление легких.
- Что вы, Юрий Васильевич, - засмеялся Гриша и выпустил из рук конец альпенштока. - Какое воспаление. Я вполне здоров.
- Раз здоров, тогда как ты смотришь, Гриша, если возьмем тебя в нашу альпинистскую команду?
- Вы еще спрашиваете! - выпалил Гриша, и его открытое лицо засветилось радостью.
В ущелье совсем стемнело. Наступила еще одна тревожная ночь. В переполненном домике горноспасательной станции при тусклом свете коптилки собрались альпинисты и те, кто будет им помогать в ледовом переходе. В небольшой Юриной комнатушке было душно, жарко, накурено. Дым стоял столбом, а в жестяной крышке от консервированного компота, заменявшей пепельницу, росла гора окурков.
- Рассаживайтесь поудобней, товарищи! - предложил Юрий. - Хотя и тесновато, но что поделаешь. - Он отодвинул мешавшую ему табуретку. Нагнувшись над столом, где рядом с пепельницей лежала туристская карта Центрального Кавказа, стал разглядывать подкрашенные Малеиновым жирные стрелки и различные кружочки.
- Надо ли распространяться, - растягивая слова, взволнованно начал Одноблюдов, - обстановка и без моих комментариев чрезвычайно сложна. Фашистские егеря генерала Конрада уже в излучине Кубани, в Домбайской поляне, на Клухорском перевале и даже на Марухе.
- Не только на Марухе, - перебил Одноблюдова Малеинов, - но и на перевалах Басса и Чипер-Азау, и двигаются к Старому Кругозору. Это и Виктор подтвердить может.
Кухтин придвинул к себе стоявший у края стола кувшин с водой и, чуть заикаясь, сказал:
- Не двигаются, дорогой Алексей Александрович, а уже заняли Старый Кругозор, подходят к ледовой базе.
У Виктора лицо широкое, смуглое, серые глаза смотрят внимательно. Коренастый, крепко сбитый радист с метеостанции на склонах Эльбруса, Виктор совсем недавно оттуда и хорошо знал обстановку в горах.
- Если фашисты на Эльбрусе, то не сегодня-завтра их можно ждать и у нас в Баксане, - скрутив цигарку, с тревогой прокомментировал поправку Кухтина начальник перехода. - Поэтому с выходом нельзя медлить ни одного часа.
- Но, прежде чем говорить о выходе, - поднялся с места Сидоренко, - надо твердо решить, куда нам идти: на Донгуз или на Бечо?
Одноблюдов взял со стола туристскую карту с пометками Малеинова и пробежал ее глазами.
- Конечно, надо идти через Бечо! - убежденно сказал он и тут же стал пояснять преимущества маршрута.
Поправив сползшую на лоб прядь волос, Кухтин наклонился к Одноблюдову и тронул его за плечо:
- А я думал, Юрий Васильевич, мы пойдем на Донгуз. Как ни говори, а подъем к Донгузу положе и легче.
- Положе-то положе, да если ты хочешь знать, Витя, и сам перевал пониже Бечо метров на сто пятьдесят, но тем не менее я все-таки за Бечо.
- Почему?
- Видишь ли, подходы к Бечо куда ближе к лагерю, там намного безопасней с точки зрения встречи с врагом.
- Что ж, я согласен.
- Еще будут какие мнения? - допытывался начальник перехода.
- Вопрос ясен, Юрий Васильевич, - сказал Малеинов и по привычке поправил очки.
- Значит, решили: ведем людей самым коротким путем - через Бечо.
- Один вопрос, - поднялся с места молодой инженер из управления комбината. - Как поведем народ: общей колонной или отдельными группами?
- Конечно же, товарищ Баранов, отдельными группами: по сто - сто двадцать человек в каждой. Поровну - сильные, слабые, дети. В каждой группе будут коммунисты, комсомольцы и руководящие работники комбината, выделенные нам в помощь. Я имею в виду товарищей Проценко, Безладнова, Евлапова, Гудима и других. Что касается порядка движения - первую группу поведу я с Кухтиным, вторую - Малеинов с Двалишвили, замыкать придется тебе, Сидоренко, вместе с Моренцом… Переводим одну группу, потом возвращаемся за другой. И так пока всех не перетащим…
В горном лагере были разные люди: старики, женщины, больные и даже инвалиды на протезах. Хотя они и могли самостоятельно передвигаться, но беспокойство за них ни на минуту не оставляло альпинистов.
- А если кто-нибудь заболеет или оступится в горах, тогда как? - поделился своей тревогой с начальником перехода Малеинов.
- Пустим в ход самодельные носилки.
Носилки были самые примитивные. Палки-жерди длиной метра по четыре. К ним приладили самодельные санки-носилки. В случае необходимости их можно было пристроить к седлам ишаков. Так и можно будет транспортировать больных.
Поздно ночью альпинисты разошлись по своим отрядам и группам. Луна давно скрылась за тучами, и, словно гигантские призраки, недвижимо стояли причудливые скалы. Впереди были полные опасностей дни перехода…
ТАМ, ГДЕ ТЕЧЕТ ЮСЕНЬГИ
В ущелье темно. Солнце еще не видно, но бледноватый отблеск его медленно разливается по небу.
- Гриша, пора вставать, - поеживается от холода Моренец.
- Разве уже четыре? - высовываясь из палатки, спрашивает Гриша Двалишвили.
- Конечно. Сейчас будет подъем.
В этот момент прозвучал сигнал.
Будить людей не пришлось. В ту тревожную ночь почти никто не сомкнул глаз. Горели костры. Матери готовили еду в далекую дорогу. Мужчины собирали скромные пожитки тех, кому трудно передвигаться, и, как умели, вьючили ишаков…
Чтобы было светлее, шоферы заводили моторы и включали фары… Так и стояли машины с включенными фарами, пока люди собирались в дорогу.
Трудно в дороге с детьми. Только маленьких, до шести лет, было около двухсот. Малыши сидели у взрослых на руках, на плечах, некоторые "путешествовали" в рюкзаках, других родители привязывали к себе полотенцем или простыней, а про запас каждому ребенку вешали на грудь узелок с едой. Так и шли.
Первую группу в колонне вел Одноблюдов. Чувствуя за спиной прерывистое дыхание, начальник перехода понимал: нужно идти не спеша, так как путь впереди предстоял длинный и трудный, а люди не подготовлены к горным переходам. Одноблюдов за эти двое суток спал от силы три часа, но, как ни странно, чувствовал себя сравнительно бодро. Видимо, большая ответственность за людей придавала ему силы. За спиной у Юрия был увесистый рюкзак с веревками, крючьями, теплыми вещами для жены и ребенка и еще плащ-палатка. Чтобы не создавать излишней нервозности, семью передал на попечение Моренца. Одноблюдову так казалось удобней.
Светало. В тени ущелья зарождалась дымчатая синева. Она светлела, поднималась ввысь и превращалась в пронизанную солнцем зябкую голубизну неба. Сквозь ветки сосен и елей уже просматривались бело-матовые контуры снежных вершин, а внизу, в чащобе леса, солнечные блики, словно дразнясь и играя, перебегали зайчиками по нескончаемой цепочке людей, покидавших турбазы.
Следом за группой Одноблюдова вышли еще две группы. Их провожали те, кто оставался ждать своей очереди. В хвосте колонны находился Николай Моренец. Широкоплечий, вихрастый, в пестрой ковбойке, обвешанный ремнями, флягами и другими походными доспехами, в раздумье стоял он на пригорке, слегка опершись на ледоруб.
Движется пестрая цепочка людей. Идут кто в чем. Вот невысокая молодая женщина в коричневой стеганке, как-то странно перепоясанная не то бельевой веревкой, не то шнуром. Это машинистка из управления комбината. Дышит тяжело, часто останавливается. У нее больные легкие… Сгорбившись, бредет сухощавый старик с черноглазой девочкой, внучкой Женей. В Нальчике во время бомбежки погибли ее родители. Поэтому особенно дорога она старику. Он не отпускает ее ни на шаг.
Вот проходит девушка в грубошерстной кофте, тонкая, с глубокими, не по летам, морщинками под глазами. Идет медленно, словно слепая, никого не видит перед собой.
Моренцу показалось ее лицо знакомым, но он не сразу признал в ней Варю Ткаченко, молчаливую, угрюмую девушку, работавшую уборщицей в той же школе в Тырныаузе. Он слышал о ее тяжелой судьбе от старого учителя, соседа девушки. Однажды, возвращаясь с педсовета, учитель разговорился с Моренцом и рассказал о ней.
Родом с Черниговщины, после смерти родных Варя переехала с мужем и дочкой в Кабарду, на родину мужа, а через месяц - война. Мужа забрали в армию, а у Вари вскоре родилась вторая дочь. Когда началось наступление фашистов на Северный Кавказ, Варя отправила детей с матерью мужа в верховье речки Черек, в селение Бабуген, и с тех пор не получала никаких вестей ни о муже, ни о детях. Ко всему же простудилась. Больной и ушла с Тырныауза…
- Борис Иванович, - окликнул Моренец геолога Митрофанова, шедшего следом за Варей. - Присматривайте, пожалуйста, за ней…
Геолог и так присматривал за Варей, хотя шел не один. С ним была Таня, старшая в семье девочка лет восьми-девяти. Держась за подол бабушкиной юбки и стараясь не отставать, семенила младшая - Люся, а самая маленькая - Наташа сидела у мамы на руках. Вскоре после выхода из турбазы тяжелая ветка ударила Наташу по лицу. Редкие зубки порозовели. Не то чтоб уж очень больно, но Наташенька почувствовала во рту солоноватый привкус крови. Уткнувшись в мамино плечо, она никак не могла успокоиться…
Вслед за семьей Митрофанова вышел из-за кустарников Кухтин в пестрой ковбойке, из-под распахнутого ворота которой виднелась морская тельняшка. Он шел медленно, ведя за руку бледного мальчугана с удивительно желтыми волосами. Часто наклоняясь к нему, он говорил: "Гляди, Боря…"
Борька смотрел во все глаза, видел и слышал совсем не то, что объяснял и показывал ему инструктор. То он прислушивался, как монотонно стучит неутомимый дятел, то настороженно ловил чье-то пронзительное "чью-ви! чью-ви!"…
Вдруг Боря вскочил на пенек и громко закричал:
- Дядя Витя! Смотрите!
Увидев на сучке под самой верхушкой сосны белку со вздернутым кверху пушистым хвостиком, Боря страшно обрадовался.
- А можно залезть на сосну?
- Ты что, сорваться хочешь…
Но зверек в этот момент перепрыгнул на другую ветку и исчез.
Когда подъем становился круче и замедлялось движение колонны, чтобы отвлечь ребят, да и взрослых от мыслей о крутизне, от усталости, Виктор что-нибудь придумывал. То он рассказывал какую-нибудь забавную историю, приключившуюся с ним на Эльбрусе, то вдруг подымал руку, держа в ней сорванный цветок.
- Что за цветок? - гремел его голос.
Те, кто слышал, поднимали голову. Красивые синие звездочки были ясно видны, но ответа не следовало.
- Так что за цветок? - вновь кричал Кухтин, еще выше поднимая пучок синих звездочек.
- Васильки.
- Нет.
- Хохлатка.
- Тоже нет.
- Горечавка.
- Кто сказал горечавка?
Чуть в сторону вышел мальчишка лет двенадцати и поднял альпеншток.
- Молодец, Паша! - похвалил его Кухтин. - У меня в руках действительно самые обыкновенные альпийские горечавки.
В пути Виктор придумывал и другие забавы. Он хорошо разбирался не только в альпийских цветах, но и в живом мире гор. Заметив в пути или на привале любое насекомое или животное, он стремился рассказать о нем что-нибудь интересное.
- Вот ты, Степа, - спросил он идущего впереди него ученика-шестиклассника, - знаешь, сколько у мухи глаз?
- Два, - бойко ответил мальчик.
- А вот и нет, - сказал Виктор. - Пять: три простых круглых на лбу и два больших по бокам.
Когда на привале тот же Степка поймал стрекозу, Виктор не преминул громко спросить его:
- С какой скоростью может летать стрекоза?
- Десять километров в час, - ответил Степа.
- Сколько?
- От силы тридцать, - поправился Степа.
- Не десять и не тридцать, а сто тридцать и даже сто сорок километров в час, - уточнил Кухтин.
Начитанный, любознательный и немного мечтательный - таким был Виктор. С детства пристрастился он к природе и к путешествиям. Сначала в его руках был самый обыкновенный ученический глобус. По глобусу было легко перебираться из Европы в Азию, плавать из одного моря в другое. Когда Виктору исполнилось десять лет, он с отцом отправился в дальнее путешествие… к Черному морю.
Закончив школу, он увлекся моделями детекторных приемников, освоил радиосвязь. Тогда его потянуло к морю. Потом, уже радистом, Виктор плавал на торговых судах Черноморского пароходства. Был в Босфоре, плавал по Средиземному морю, возле берегов Мадагаскара, заходил в Варну и другие порты. А когда прослышал про горные зимовки, распрощался с флотом и устроился зимовщиком-радистом на Эльбрусе. Там и застала его война.
Моренец задумчиво смотрел вслед Кухтину, уходившему вверх с мальчиком, как вдруг до него донеслась знакомая печальная мелодия: "Солнце низенько, вечер близенько…"
"Откуда здесь эта песня?" Моренец прислушался… По тропинке шел молодой кабардинец, в широкой каракулевой шапке, худощавый, быстрый. Он вел навьюченного осла. Рядом с юношей шла загорелая девушка лет двадцати и пела. Вскоре они скрылись за поворотом тропинки. Песня удалялась, а Коля стоял по-прежнему неподвижно и слушал, слушал… Глаза его были полны слез. То ведь была его родная песня, с Украины, где он родился и вырос.
Снова ожил лес. Слышны крики погонщиков, детский плач. Это пробирается сквозь густые заросли кустарника группа Малеинова и Двалишвили. В ней, как и в других группах, люди различного возраста, национальности.
Вот идет молчаливый осетин Сагид Такеев из конструкторского бюро комбината. Тяжелый рюкзак прижимает его к земле. Рубашка мокрая. Пот заливает глаза. За ним - худощавая татарка с добрым и открытым лицом, работница комбината Аминя Арустамова с годовалой дочуркой Розой на руках.
Из ложбины вышли жены шахтеров, ушедших на фронт. Софья Ивановна Елкина с тремя малолетними детьми и Евдокия Ивановна Лысенко с двумя похожими друг на друга мальчиками.
- Ну и как вы управляетесь, Евдокия Ивановна? - разглядывая шумных мальчишек, как бы невзначай спрашивает Малеинов.
- Управляюсь, - уклончиво отвечает Евдокия Ивановна. - Мальчишки хорошие, послушные.
- Значит, и чувствуют они себя превосходно?
- Они да, а я вот, правду говоря, чувствую себя неважно. Голова побаливает, в ушах шумит. Только не пойму отчего: от возраста или высоты?