Но, говоря о человеческих пороках, не следует забывать и о другом. Ведь тот же Белостоцкий - квалифицированный специалист - был уволен с работы после отъезда за границу его тещи. Друг Белостоцкого на следствии показал: "После этого Борис очень изменился, стал буквально другим человеком. Он отчаялся в своей возможности вновь обрести любимую работу, так как она связана с допуском к секретам, а из-за выезда тещи его к секретам никто не допустит. Борис долго пытался найти себе работу и в конце концов устроился кочегаром на стадион "Зенит". У него было подавленное настроение, и, на мой взгляд, это послужило причиной того, что он подал заявление с ходатайством о выезде к родственникам за границу. Ехать он в то время не очень хотел, потому что у него здесь оставались родители и сестра, которую он очень любит. Борис предполагал, что из-за его режимной работы ему будет отказано в выезде, что и получилось. После отказа я в разговоре предлагал ему попытаться начать всё с начала, на что он ответил мне, что дальше кочегарки его не пустят, а работать кочегаром - это не его дело".
Не берусь оценивать эти показания (материалы следствия свидетельствуют о том, что сговор между Белостоцким и его тещей возник еще до ее отъезда), но хочу отметить другое. Такие ситуации были типичными для тех лет, а значит, надо говорить не только о порочности людей, но и о порочности системы, загонявшей их в угол, толкавшей на преступления и - вольно или невольно - множившей ряды эмигрантов и контрабандистов. Так было и в гуткинской шайке, куда входили и жертвы советской системы, и тертые мошенники. Но крупная контрабанда, даже при наличии опыта и страховки, подобна прыжкам над пропастью. Компаньонов Гуткиной такие прыжки за полмиллиона рублей, видимо, устраивали, саму Тетю Нину - нет. Ведь по мировым меркам иконы XVIII–XIX веков по тысяче долларов за штуку, художественные поделки, антиквариат - товар не бог весть какой, а за него еще приходилось рисковать и выручкой делиться. Гуткина желала сорвать крупный куш одна. И тут ее осенила мысль, от которой захватило дух: Филонов!
* * *
Произведения мастеров русского авангарда высоко ценятся на мировом рынке искусства, хотя Запад наводнен ими. Филонова же там тогда не было, да и сейчас почти нет. Поэтому за любой рисунок художника западные музеи и коллекционеры с радостью отвалили бы десятки тысяч долларов, а за лучшие картины не пожалели бы и миллион. Гуткина знала это. Она также знала, что работы художника находятся на временном хранении в Русском музее и что на Петровском проспекте в Доме ветеранов сцены живет младшая сестра художника, являющаяся единственной распорядительницей его наследства. Войти к ней в доверие и украсть - на этом строился расчет. Задача облегчалась тем, что Гуткина и Глебова были знакомы.
Из протокола допроса Р. А. Рыбаковой, двоюродной сестры Гуткиной, 20 июля 1977 года:
Около пяти лет назад Гуткина Евгения Борисовна познакомила меня с Глебовой Евдокией Николаевной - родной сестрой художника Филонова. Евгения Борисовна была знакома с Глебовой раньше и познакомилась с ней на почве того, что собирала материалы о Павле Николаевич Филонове, по которым планировала писать книгу о его творчестве (это ложь. - А. М.). Евдокия Николаевна покорила меня своей личностью. Она прожила длинную, трудную жизнь, посвятив всю себя благородному делу: сохранению творческого наследия брата. Положительные личные качества Евдокии Николаевны произвели на меня глубокое впечатление, и я очень привязалась к ней, стремясь уделять Глебовой свое личное внимание. Я ухаживала за ней, заботилась, угощала, водила к врагам. Евдокия Николаевна ответила мне полной взаимностью и через некоторое время даже стала называть меня "доченькой". У Евдокии Николаевны я бывала регулярно несколько раз в месяц. Так же часто у нее бывала и Гуткина. За время визитов к Глебовой мы часто рассматривали имевшиеся у нее произведения П. Н. Филонова, Евдокия Николаевна и Евгения Борисовна разговаривали о его творчестве, обсуждали художественное значение его работ, Через Евдокию Николаевну я и Гуткина познакомились с ее племянницей - Емельяновой Марией Александровной. Ко времени нашего знакомства с ней она была тяжело больна. Я кагала ухаживать за ней, ходила к Марии Александровне один-два раза в месяц, хлопотала о получении ею пенсии.
Это была изощренно-тонкая игра. Ведь внимание к Глебовой проявляли многие коллекционеры и деятели культуры: поэт Евгений Евтушенко, кинорежиссер Григорий Козинцев, актер Валентин Гафт. Ей импонировало то, что творчеством ее брата интересуются столь известные люди. В знак благодарности она дарила им или продавала его работы, но, умудренная опытом, особо никому не доверялась. В разговоре с Рыбаковой она как-то сказала, что ленинградскому писателю, который вместе с Пушкарёвым устраивал ее в Дом ветеранов сцены, она "дала три работы Филонова, чтобы они висели в его квартире и таким образом могли экспонироваться, и что их в любое время можно забрать оттуда". А потом добавила: "Впрочем, все, что к нему попало, обратно не возвращается". В итоге после смерти Глебовой работы Филонова остались у писателя. Так что Глебова была отнюдь не наивной старушонкой, ей был присущ здоровый скепсис, и для того, чтобы ее обмануть, нужно было особое умение, которым обладала не только Гуткина.
* * *
В те годы еще одной "звездой" советской контрабанды был Моисей Поташинский, отсидевший срок за крупные коллективные хищения на заводе и освоивший в колонии так пригодившуюся ему профессию переплетчика. Его дело под обиходным названием "Бандероли в Иерусалим", возбужденное 17 января 1978 года, вошло в историю советской контрабанды. Что и не удивительно: ведь среди прочего там фигурировала попытка переправить за границу коллекцию И. Осипова, оцененную в полтора миллиона рублей. Тогда это были огромные деньги. Автомобиль "Волга" (ГАЗ-24) стоил 15 тысяч рублей, а трехкомнатная квартира в Москве - от 80 до 100 тысяч. А тут полтора миллиона! И способ контрабанды был хитроумный, а подсказал его Моисею Залмановичу (или Захаровичу, как он любил себя величать) работник таможни. Потом, на следствии, Поташинский рассказал: "Я был знаком с таможенником и спросил его, а как определяется в книге контрабанда? Он показал мне: вот так - открывается книга, и мы смотрим, в корешке спрятано что-нибудь или нет".
Поташинский понял, что таможенники осматривают просвет в корешках книг, где бывает полость и можно вложить что-либо, а обложки книг или папок с репродукциями не вскрывают - за редкими исключениями, когда на то имеются веские основания. Во времена "железного занавеса" бандероль была, пожалуй, единственным в СССР почтовым отправлением, не подвергавшимся тщательному досмотру. И ушлый мошенник решил этим воспользоваться, тем более что имел профессиональные навыки переплетчика. Поташинский начал вшивать добытые им разным путем картины и рисунки известных мастеров - целые или разрезанные на части - в дешевые деревянные панно, альбомы и папки с репродукциями картин из музеев СССР, с портретами советских писателей и прочей "белибердой" и переправлять эти бандероли в Израиль своему тестю Эфраиму Лесову. Тестем Поташинский обзавелся по расчету: чтобы получить надежный почтовый ящик в Иерусалиме, он женился на его дочери - Лидии Фреймовне Лесовой, а потом уж начал забрасывать тестя бандеролями с безобидными сопроводительными письмами.
Поначалу ничего не подозревавший тесть недоумевал: "Вчера получил бандероль, которую, видимо, прислал Миша. Это уже было видно по внешнему оформлению таким количеством чудесных марок, больше чем на 6 р. 50 коп. Это ведь очень дорого, здесь за все портреты не выручить столько, они неинтересны, разве если только есть особый смысл для Миши". Потом тесть стал горячиться: "Мне кажется, что Миша мог бы найти лучшее применение для посылки бандеролей". Затем в письмах зазвучало явное раздражение: "Не буду вдаваться в критические замечания, но мне жаль денег, которые вы тратите на авиабандероли. Ведь среди них есть такие, которые можно назвать ужасной халтурой, например "Картины Русского музея" и даже "Лесные обитатели"".
На это следовал деловой совет зятя: "Глубже вникай в содержание".
Лесов: "О каких книгах ты говоришь, советуя глубоко вникнуть в содержание? Миринка (жена Лесова. - А М), о каких таких книгах говоришь, что я не могу по-настоящему вникнуть в их содержание?"
Поташинский: "Читай внимательнее".
Лесов: "Письма Ваши читаю внимательно и полагаю, что для их понимания вовсе не обязательно быть Сократом, они доступны простому Ваньке".
Так продолжалось больше года. И вот когда тесть, добитый очередным подарком "рехнувшегося" зятя, чуть было не начал крыть его "русским слогом", он вдруг понял, в чем дело. И тогда посыпались письма иного рода: "Доченька, один сувенир я получил, жду второго. <…> Меня интересует, какую сейчас интересную работу выполняет Миша", - и т. п. А затем в переписке тестя с зятем всплыла и все настойчивее начала звучать фамилия Филонов. Лесов рекомендует Поташинскому обратить внимание на работы этого художника и указывает на его сестру - Евдокию Николаевну Глебову, которая живет в ленинградском Доме ветеранов сцены имени М. Г. Савиной. Тесть советует зятю завести с ней знакомство, войти в доверие и постараться добыть хотя бы несколько работ Павла Филонова. Повод для визита был - Поташинский мог сослаться на знакомство Лесова с Филоновым. Конечно, Лесов делал все это завуалированно, с оглядкой на советских цензоров, - но делал, и чем дальше, тем настойчивее. Переписка Поташинского и Лесова обширна. Их красочные диалоги - уникальный документ, вскрывающий психологию контрабандистов. Но ограничусь лишь избранными местами из писем тестя:
25.01.77: "Миринка и Миша, вы так и не собрались к Евдокии Николаевне, а жаль!"
11.03.77: "Я хотел еще сказать о Евд. Ник. Я думаю, что она должна быть заинтересована, чтобы хоть одна вещь его попала в Лувр при ее жизни, мы когда-то об этом беседовали, но она не проявила должного духа. Это могло быть ее подарком музею. Пусть бы хорошо подумала".
06.07.77: "Ваше посещение Евд. Ник. меня очень обрадовало, может быть и польза будет. Мне достался тогда самый маленький карандашный рисунок (по жребию). А очень хотелось бы иметь более солидное что-нибудь, которое можно было бы демонстрировать как характерную для него работу".
19.07.77: "Если бы у меня была стоящая, крупная и характерная для П. Н. вещь, то я бы мог лично отвезти ее в Лувр и подарить. А ведь на руках в частных собраниях в Ленинграде находится порядочное количество первоклассных вещей. Причем многие из них написаны на бумаге, и это упрощает дело".
14.12.77: "Из русских мастеров здесь ценятся только известные модернисты Кандинский, Ларионов, Малевич, Фальк. <…> И конечно если бы был хороший Филонов, то можно было бы вокруг этого имени создать нужную рекламу и соответствующую цену. <…> Самый большой рынок сбыта - Америка".
Откроем карты: Эфраим Лесов был учеником Павла Филонова и прекрасно понимал ценность его произведений. А зная, предал его, ибо не ради прославления имени учителя стремился поместить его в Лувр, а ради рекламы, поскольку жила в нем мечта об антикварной лавке, где - цитирую по хранящемуся в уголовном деле письму - "сгодилось бы все: и Хоббема, и японские гравюры, и Филонов". Ради этого Лесов советовал Поташинскому сходить к Глебовой и давал ценные указания, что взять и как. И тот ходил, и небезуспешно. Позднее на следствии Поташинский рассказал: "Глебова тогда жила в ленинградском Доме ветеранов сцены. Я получил через нее картину Филонова "Карл Маркс" - он там как святой, с нимбом". Однако потом в отношениях Поташинского с Глебовой что-то сломалось. Евдокия Николаевна потеряла к нему доверие. То ли внешний вид этого скользкого человечка с бегающими вороватыми глазками, то ли что-то еще насторожило ее, но она прервала контакты.
Характерен эпизод с упомянутой картиной Филонова "Карл Маркс", выполненной в редкой технике масло на цинке. Поташинский купил ее за полторы тысячи рублей у племянницы Глебовой - Емельяновой. Но когда он пришел к Глебовой за атрибуцией, она разуверила его, сказав, что это работа ученика Филонова - Сергея Купцова. Поташинский страшно расстроился и перепродал картину, сильно потеряв в деньгах. А когда весной 1978 года ведший дела Поташинского и Гуткиной следователь КГБ приехал к Глебовой и спросил, есть ли у Филонова картина "Карл Маркс", Евдокия Николаевна подтвердила, что это подлинная работа ее брата. Узнав об этом, Поташинский пришел в ярость и сразу оценил картину в 50 тысяч рублей. Глебова раскусила Поташинского, так что коварный замысел Моисея Залмановича и его иерусалимского тестя сорвался.
Но виды на Глебову имели не только они. В 1976 году в деле еще одной контрабандной группы, занимавшейся сбытом на Запад произведений русского авангарда, мелькнули имена Филонова и Глебовой. Так что вокруг Евдокии Николаевны помимо достойных мужей кружился рой преступников и прощелыг, воспылавших страстной любовью к творчеству ее брата и, естественно, к ней.
* * *
Но Глебова не верила никому. А Гуткиной - поверила. Следователь, который вел ее дело, сказал мне: "Гуткина - самая большая авантюристка, какую я когда-либо встречал в своей следственной практике. Энергична, очень умна, изощренно искренна, с мужским характером". Это проявлялось и в ее интимных наклонностях (что вскрылось в ходе следствия), кои она умело использовала для дела и в повседневности. В спорах гуткина не уступала мужчинам. Однажды один из компаньонов возмутился несправедливым, по его мнению, дележом прибыли. Так Тетя Нина со словами: "Ах ты, старая сволочь!" - проломила ему голову ломберным столиком. А на суде Гуткина матом пыталась дирижировать хором свидетелей и сидевших возле нее "солидных мужчин". Ее мужская хватка и ум в сочетании с образованностью, женской хитростью и лукавством производили сильное впечатление. К тому же Гуткина была увлекающейся натурой. Ценила искусство, а Филонов действительно был ее любимым художником, о нем она могла восторженно говорить часами. Этой своей "изощренной искренностью" Гуткина и обаяла Глебову, ударив в самую незащищенную точку: она пообещала написать монографию о Филонове, для чего просила выдавать ей "на время" его работы. При этом Гуткина не подпускала к Глебовой никого. Полагаю, именно она раскрыла глаза Евдокии Николаевне на своего конкурента Поташинского, а устранив его, развернулась вовсю. Первой жертвой мошенницы стали две известные филоновские работы.
Свидетельствует Р. Рыбакова:
В доме у Емельяновой находились три работы Филонова, исполненные в реалистической манере: портрет матери Емельяновой (сестры Филонова), картина маслом на холсте с изображением букета роз и картина маслом на картоне с изображением женщины с чалмой на голове (эту картину называли "Натурщица").
Первые две после смерти Емельяновой перешли к Глебовой, а картину "Натурщица" где-то в 1975 году Емельянова продала Евгении Борисовне по ее просьбе. Какую сумму заплатила Гуткина за "Натурщицу", мне неизвестно. Однако в разговоре со мной Емельянова сказала, что после того, как она продала эту картину, у нее на сберегательной книжке лежит полторы тысячи рублей (истинная стоимость картины намного выше. - А. М.).
Вскоре после покупки "Натурщицы" Евгения Борисовна приобрела у Глебовой еще одну работу Филонова, написанную в присущей ему манере аналитической живописи, называвшуюся "Переселенцы", - на библейский сюжет "Бегство в Египет". Эта картина висела на стене в квартире Евдокии Николаевны и очень нравилась Евгении Борисовне. После того, как я и Гуткина много сделали для Марии Александровны, помогая ей лекарствами и устраивая ее к нашему знакомому врагу, Глебова как-то сказала мне: "Вы так много сделали для меня и Марии Александровны, и я дам вам "Переселенцев"". Через некоторое время, когда картина появилась в нашем доме, я спросила Евгению Борисовну: "Неужели это подарок?" Она ответила мне: "Ну что ты, это куплено, и за большие деньги". Картины "Натурщица" и "Переселенцы" около двух лет висели на стенах в большой комнате, а потом мы с Евгенией Борисовной запаковали их в клеенку и в полиэтилен и поставили за шкаф. Но когда после второго обыска (в ходе следствия. - А. М.) я посмотрела туда, то обнаружила там только рамы от обеих картин. Я была очень удивлена и напугана этим, так как Евгения Борисовна ничего мне не говорила о том, что картин нет в нашем доме. Куда делись "Натурщица" и "Переселенцы", мне неизвестно.
Судьба "Натурщицы" загадочна. А вот участь "Переселенцев" (1918, холст, масло, 71 х 89 см) прояснилась. Гуткина за крупную сумму продала картину в Москву А. И. Гринбергу (коего она шарахнула ломберным столиком), тот переправил картину в Вену своему сыну, а в ноябре 1978 года она была продана на аукционе Sotheby’s в Нью-Йорке под названием "Бегство в Египет" за 225 тысяч долларов (по каталогу № 3104).