Эта книга посвящена замечательному художнику Эдуарду Штейнбергу (1937-2012). Материалы, собранные в ней (эссе, письма, интервью самого художника, письма к нему родителей, друзей и коллег по цеху, воспоминания и т.д.), не только дают возможность представить яркую, многогранную, своеобразную личность, вовлекшую в свою орбиту многих деятелей культуры во всем мире, но и отражают атмосферу времени, особенности и противоречия эпохи второй половины ХХ века.
Содержание:
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ 1
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1
ОЧЕРК БИОГРАФИИ 1
Глава 1 - МОНОЛОГ 5
Глава 2 - ПИСЬМА Э. ШТЕЙНБЕРГА - к родным и друзьям, несколько деловых писем 10
Глава 3 - РАЗМЫШЛЕНИЯ ВСЛУХ 33
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. - КОНТЕКСТ БИОГРАФИИ 52
Глава 1 - ПИСЬМА 1949–1954 гг 52
Глава 2 - ПИСЬМА 1970–1990 гг 55
Глава 3 - ПИСЬМА В ПАРИЖ 1990–2012 гг 63
Часть третья. - ПАМЯТЬ 72
Глава 1 - НЕКРОЛОГИ 72
Глава 2 - ПИСЬМА, ПОЛУЧЕННЫЕ МНОЙ В ПАРИЖЕ ПОСЛЕ СМЕРТИ ЭДИКА 75
Глава 3 - ВОСПОМИНАНИЯ 77
Приложение 109
БЕЛЫЙ КВАДРАТ. - ХУДОЖНИК ЭДУАРД ШТЕЙНБЕРГ 109
ИЛЛЮСТРАЦИИ 111
Эдик Штейнберг
Материалы биографии
Смерть – это любовь, это память
Эдик Штейнберг
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Пояснительная записка от составителя сборника материалов о жизни и творчестве Эдуарда Аркадьевича Штейнберга (03.03.1937–28.03.2012) его жены и друга Галины Иосифовны Маневич
Слова из письма одного из авторов, вошедших в эту книгу, послужили для меня дополнительным подтверждением необходимости ее создания: "Дорогие Эдик и Галя… Про искусство Эдика написаны столь удивительные, столь блестящие работы уникальных людей – я имею в виду прежде всего Е. Шифферса, – что трудно даже отдаленно приблизиться к их глубине. И высказывания самого Эдика, такие искренние, такие цельные, такие талантливые, что неизбежно словеса простых историков и критиков выглядят блеклыми тенями истинных слов. Так что не обессудьте… С искренним почитанием, Саша Шатских. 8 мая 2009 г. Нью-Йорк".
Если для написания статьи Саше Шатских, как она свидетельствовала в этом письме, потребовалось пребывание в ауре работ Эдика, то теперь, после его смерти, для осмысления вектора его творческого пути и для непосредственного обновления восприятия всего, созданного им, необходима аура многожанровых и разностилевых текстов, составивших эту книгу. Тем более что при жизни Эдик Штейнберг никогда не был ни комментатором, ни аналитиком, ни протагонистом своих творений, иронично заявляя, что он "не лектор", смиренно ожидающий "провиденциального собеседника". Однако в Эдике всегда жила обжигающая его озабоченность судьбами России, русской культуры с ее "тайной свободой" и метафизикой духа. Об этом с жаром твердил он до последних своих дней.
Отсюда и задача этого сборника: постараться представить яркую, многогранную, своеобразную личность Эдика во всей ее полноте, ибо его органическая одаренность, полученная в наследство от отца (замечательного поэта и переводчика Аркадия Акимовича Штейнберга), каждый раз особым образом преломлялась в жизни. Без всяких волевых усилий, а лишь в силу своего большого творческого дара Эдик сам становился центром притяжения, а дом наш превращался в некое важное, духовно насыщенное пространство, куда тянулись люди. Наша жизнь на "Аэропорте", затем на Пушкинской, 17‐ти летняя – в далекой от Москвы (700 километров) деревне Погорелке делалась культурно-нравственными явлениями, оттеняющими друг друга. Подобное произошло и в Париже, куда Эдик был приглашен для работы в самом начале перестройки галереей "Клод Бернар", и в Тарусе, сменившей Погорелку. Между этими двумя географическими пунктами продолжались жизнь и творчество Эдика на протяжении последних 25 лет.
Включенные в эту книгу тексты русских и зарубежных авторов позволяют не только ощутить неповторимость личности художника, но и передать дух, атмосферу, напряжение времени, в котором он существовал – начиная с детства (сына "врага народа") и кончая смертью в парижском хосписе и похоронами на тарусском кладбище.
Первая часть сборника – "Голос художника: монологи и диалоги" – представляет письменные и устные высказывания самого Эдика: это небольшие эссе, письма, интервью. В них высказано творческое кредо художника, осмысление им путей и судеб русской культуры, а также собственный экзистенциальный опыт, через который просвечивает время.
Эту часть предваряет биографический очерк о творчестве Э. Штейнберга, написанный мной, сорок шесть лет жившей рядом с художником и пытавшейся разделить его судьбу.
Вторая часть – "Контекст биографии" – состоит из сохранившихся в моем архиве, адресованных Эдику и ранее не публиковавшихся писем: из ссылки – от отца; из эмиграции – от Вал. Воробьева, М. Гробмана, Б. Шрагина; из поверженной Праги – от И. Халупецкого и В. Пивоварова.
Немалую долю этой эпистолярии составляет внутренняя российская переписка: писали друзья – Е. Шифферс, В. Янкилевский, Б. Лисицкий из Новосибирска, Ф. Светов из алтайской ссылки; жители Погорелки, в которой мы провели почти 20 лет и которой был посвящен знаменитый цикл живописных и гуашных работ Эдика.
И, наконец, это письма от друзей из постперестроечной Москвы в Париж и письма новых наших парижских знакомых – художников, поэтов, а также журналистов и дипломатов, некогда работавших в России, таких как Вальтер Зигль (посол Австрии) или Бергхард Кюпперс (многолетний представитель газеты Sueddeutsche Zeitung), или Вольфганг Шлотт (поэт, специалист по творчеству О. Мандельштама, один из главных кураторов по изучению неофициальной культуры в Бременском архиве) и т.д.
Третья часть – "Память" – представляет материалы, написанные после смерти Эдика Штейнберга: воспоминания, некрологи и письма ко мне с выражениями соболезнования. Большая часть из этих писем от уже названных корреспондентов Эдика или авторов статей о нем, а также от друзей, с которыми не было причин переписываться при его жизни: И. Кабакова, Б. Жутовского, Г. Кизевальтера, В. Башлыкова, Ю. Коваленко, В. Голышева, А. Аккермана и т.д. Открывается эта часть моими воспоминаниями о последних месяцах жизни мужа, героически переносившего свою болезнь.
В "Приложение" предполагалось включить статьи о творчестве Э. Штейнберга, как переведенные и опубликованные по-русски (но в каталожных изданиях и потому мало известные широкой публике), так и существующие в оригиналах на немецком, французском и польском языках и здесь впервые напечатанные в русском переводе. Укажу лишь некоторых из их авторов: богослов Е. Шифферс; искусствоведы – С. Кусков. В. Пацюков, Е. Барабанов, А. Боровский, Б. Гройс; художники – В. Янкилевский, В. Пивоваров; западные исследователи – Х. – П. Ризе, Ж. – К. Маркадэ, Б. Ковальская, Д. Фернандес, Х. Гюнтер, Р. – П. Тюрин, К. Беелитц. Но из-за превышения возможного объёма издания пришлось от этого намерения отказаться и оставить лишь заявку на неосуществившийся замысел документального фильма "Белый квадрат".
Слова Эдика, сказанные им новому французскому другу Жилю Бастианелли о том, что для нас, русских, "смерть – это любовь, это память", некоторым образом материализовались в этой книге. Она стала эхом любви, которую по-рыцарски пронес через свою судьбу Эдик Штейнберг, всегда памятуя о "Свете Невечернем".
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ОЧЕРК БИОГРАФИИ
В период хрущевской "оттепели" – в конце 1950-х и самом начале 1960-х годов – в Москве возникли немногочисленные семейно-дружеские союзы художников, связанные не столько единством эстетической позиции, сколько экзистенциально выбранным способом существования. Были и одинокие персоналисты, которые блюли свою независимость от тех или иных творческих и дружеских пристрастий. Этих полунищих и одержимых чудаков объединяло одно – радикальное неприятие социально-политической лжи и нормативной эстетики 1930–1950-х годов. Такое бытование художников и поэтов в искусстве именовалось "подпольным".
Эдика Штейнберга, скорее всего, можно причислить к представителям младшего поколения одиночек-персоналистов, хотя истоки своего творчества он связывает с Тарусой, с домом отца, Аркадия Акимовича Штейнберга.
Аркадий Штейнберг – поэт, переводчик, выпускник ВХУТЕМАСа. Он прошел адовы круги войны и сталинских лагерей, при этом сохранил до конца дней дар ощущения великого смысла жизни. Эпическое восприятие мира природы входило в стихию его поэтического языка, пронизывало пространство его неоромантических полотен и эхом отзывалось в его переводах Джона Мильтона и Ван Вэя. Большую часть жизни Аркадий Акимович проводил на природе, черпая в ней силы. И умер он на реке, сидя в лодке. Все оригинальное поэтическое наследие А. Штейнберга начало появляться в печати только после его смерти, в период перестройки.
Мать Эдика Штейнберга – Валентина Георгиевна Алоничева-Штейнберг – родом из ортодоксальной православной семьи, экономист, в одиночестве растила двоих сыновей. В ее смиренной и жертвенной жизни проглядывают классические черты характера русских женщин.
Эдуард Штейнберг родился 3 марта 1937 года в Москве. 1937-й – не только год его рождения, но и год, когда впервые был арестован его отец. Трагические приметы времени предопределили его судьбу. Психологический комплекс сына "врага народа" способствовал раннему депрессивно-неосознанному взрослению подростка и его переходу в иную социальную среду.
Мир творчества открылся сознанию Эдика вместе с возвращением из лагеря отца. Аркадий Акимович, не имея возможности жить в Москве, поселился в маленьком городе Тарусе на реке Оке, в 130 километрах от столицы, и забрал к себе сына.
Красота среднеокского пейзажа привлекала к себе внимание художников еще на заре века. Долгие годы провел здесь Василий Дмитриевич Поленов. В Тарусе прошло детство Марины Цветаевой. О Тарусе написал философские, трагически-безнадежные стихи Николай Заболоцкий. Здесь, вернувшись из ссылок и лагерей, жили Надежда Яковлевна Мандельштам и дочь Марины Цветаевой, Ариадна Сергеевна Эфрон. Здесь же впервые зазвучала и воскресшая из небытия поэзия Мандельштама и Цветаевой. Естественно, что в пору "оттепели" этот город стал центром притяжения для молодых художников и поэтов. Одним из учителей, наставляющих юных паломников, был Аркадий Акимович Штейнберг. Так в Тарусе скрестились два поколения русской культуры – прошлой, чудом уцелевшей, и новой, нарождающейся.
В эти годы еще юный Эдик Штейнберг работает в рыбацкой артели. В близости с природой ожогом прививается ему трагедия русской культуры. Органическая связь природы и культуры станет существом его экзистенции.
Оживленные вечерние чаепития, домашние поэтические чтения оказались источниками высокого напряжения. К тому же рядом исступленно работал художник Борис Свешников, который совсем молодым провел восемь лет в лагерях вместе с Аркадием Штейнбергом, а в начале 1950-х жил рядом, у Штейнбергов в Тарусе. Эдик начинает рисовать. Настольной книгой художника становятся "Письма" Ван Гога. По совету отца он свободно копирует рисунки Рембрандта, ежедневно работает на натуре. Пейзажи Тарусы, излучины Оки видятся Штейнбергом в зеркале вангоговской экспрессии.
Здесь же, в Тарусе, летом 1959 года происходит знакомство Эдика со сверстниками, студентами художественного факультета ВГИКа, прибывшими на практику.
Обзаведясь друзьями и как бы завершив "самообразование", осенью 1961 года Эдик перебирается в Москву. Он поселяется в доме родителей на улице Карла Маркса, бывшей Басманной, недалеко от тех мест, где в XIX веке жил Петр Яковлевич Чаадаев – оригинальный русский религиозный философ, которого позднее полюбит цитировать художник. Семнадцатиметровая комната типичной сталинской коммуналки, где он вместе с матерью и братом обитал до возвращения отца, превращается в "ателье" и становится местом встреч младшего поколения художников московского "подполья".
Своей нищетой комната напоминала горьковскую ночлежку (с той только разницей, что стены ее были увешаны картинами), в ней теснились люди, которые могли по двенадцать часов в сутки самозабвенно работать. О том, что Ван Гог при жизни продал всего одну картину, здесь знал каждый. И Штейнберг вполне осознанно выбрал для себя путь "нестяжательства" в искусстве.
В эту пору палитра художника начинает подчиняться монохромной сумеречноохристой тональности. Штейнберг пишет портреты друзей, создает первые сюжетные композиции: "Дворник", "Продавец цветов", "Татарская свадьба", "Ты не получишь воздаянья" и т.п. В персонажах работ этого времени проглядывает некоторое внешнее сходство с автором, отчетливо читается романтизация собственного образа жизни. Как некий эпатажный жест рождается серия белых абстракций, выполненных нитрокраской с густой фактурной поверхностью, вскоре уничтоженных самим художником. Не имея денег на холсты и подрамники, Эдик много работает на бумаге (тушью, акварелью, карандашом). Работы этого периода он в основном раздаривает друзьям, лишь некоторые из них сохранялись в мастерской.
Весной 1962 года известие из Тарусы о смерти Марьи Ивановны, вдовы замученного в 1920-х годах священника, вносит новый мотив в творчество Штейнберга. Эта смерть рождает для него идею воскресения, идею временного и вечного. С одной стороны, погружение в мир поэзии и жизни Блока, с другой – реальная смерть близкого человека высокой веры, доброты и жертвенности открывают художнику смысл женского архетипа как субстанции духовной красоты. Женская фигура, горизонтально распластанная на пейзаже в работах художника этого периода, неосознанно повторяла композиции древних плащаниц Богородицы, а музыкально-ритмическое ощущение некоего вселенского ландшафта делало картины Штейнберга созвучными символическим полотнам Врубеля и Борисова-Мусатова, закончившего свою жизнь в Тарусе.
В то время как художника все более манит к себе мир вечных смыслов, жизнь его протекает далеко не безоблачно. Дважды его привлекают к суду за "тунеядство". Он устраивается на работу то ночным сторожем, то вахтером и, наконец, рабочим в Суриковский институт. 3десь у него появляется возможность подбирать старые кривые подрамники и закрашенные холсты, которые он отмачивает, отстирывает и пускает в работу. Иного способа иметь их не предвиделось. В связи с разгромом Н. Хрущевым выставки в Манеже зимой 1962 года художник лишается и последней надежды на единожды возникшую жалкую помощь от молодежной секции МОСХа.
В 1964 году родители Эдика перебираются в Москву, и художник практически лишается места для занятий живописью. В результате длительного обмена он получает шестиметровую каморку в огромной коммунальной квартире. Здесь он продолжает работать с тем же фанатизмом. В этом мини-ателье у Штейнберга начинают бывать старшие представители московского "подполья" – В. Вейсберг, О. Рабин, Ю. Соостер, – признавая в нем младшего собрата и единомышленника. "Диплом" на законное пребывание в "подполье" ему выдает собиратель М. Шагала, В. Кандинского и К. Малевича – Георгий Дионисович Костаки, приобретая две его работы.
К 1965 году палитра художника начинает заметно высветляться и приближаться к пастельной. Переливающаяся перламутровая поверхность холста, его подвижное вибрирующее поле обволакивают странные органические формы: камни, раковины, черепа, силуэт мертвой птицы, рыбы. Эти формы мыслились художником как знаки или идеи, напоминающие о вечности. Среди них художник находит свой собственный мир, в котором он начинает естественно дышать и работать.
В начале 1966 года Эдик переезжает ко мне в однокомнатную квартиру у метро "Аэропорт". В этот период происходит знаменательное для творчества и биографии Штейнберга знакомство с чешским искусствоведом Индрихом Халупецким и большой группой его коллег, впервые обративших серьезное внимание на русскую школу "подпольных" художников. Между Эдиком и Халупецким завязывается переписка. Письма чешского критика для его московского адресата в ситуации социальной депрессии являлись не только голосом надежды, но и стимулом к творчеству.
В 1967 году, начав сотрудничать с журналом "Знание – сила", Эдик вступает в Горком графиков. Это дает ему возможность быть застрахованным от очередного обвинения в тунеядстве. В том же году вместе с Оскаром Рабиным, в составе двенадцати художников, он принимает участие в выставке в клубе "Дружба" на шоссе Энтузиастов. Выставка художников "подполья" стала сенсацией, она просуществовала два часа и была закрыта на глазах у тысячной толпы.
Работы участников выставки вызвали интерес у иностранных дипломатов и журналистов, аккредитованных в Москве. Таким образом были куплены несколько программных холстов и у Эдика, разумеется, за малые деньги. Однако этот материально соблазнительный по тем временам, но губительный для творчества период в биографии Штейнберга продлился не более года. Художник почувствовал унизительность подобных отношений и прервал завязавшиеся контакты, довольствуясь лишь редкими, случайными продажами.
Осенью 1968 года у него появляется спасительная возможность попробовать свои силы в качестве художника кукольного театра. Оформив четыре спектакля, болезненно разрываясь между театром и живописью, он оставляет и театр.
В конце 60-х годов просыпается осознанный интерес Штейнберга к русской религиозной философии – трудам В. Соловьева, С. Булгакова, Н. Бердяева, П. Флоренского… Он принимает крещение и почти полностью порывает с теми, с кем плотно общался в предыдущее десятилетие. В это же время завязывается его дружба с религиозным философом Евгением Шифферсом, который расшифровывает Штейнбергу архетипические формулы его образной системы. В 1973 году Шифферс пишет статью "Идеографический язык Эдуарда Штейнберга". Через книгу Бердяева "Новое средневековье" художник вступает в творческий диалог с Казимиром Малевичем. Малевичу, художнику "ночи", он противопоставляет себя, художника "дня".
В начале 1970-х годов, во время первой волны еврейской эмиграции, у Эдика, как и у его друзей, появляется возможность разрешить свою безысходную ситуацию отъездом. Тяжело переболев этой повальной болезнью, он, тем не менее, принимает твердое решение остаться. В напряженный период обострившейся социальной депрессии через искусствоведа Василия Ракитина он сближается с Виктором Пивоваровым и Ильей Кабаковым. Новые друзья Штейнберга были членами Союза художников, известными иллюстраторами детских книг, обладателями мастерских. Но вопреки столь несхожему социальному статусу трех художников объединили интерес к метафизическим проблемам и программная ориентация на некоммерческий подход к искусству. Халупецкий, впервые после чешских событий вновь посетивший Москву весной 1972 года, дал этому дружескому объединению название "Сретенский бульвар", включив в него также Владимира Янкилевского и Эрика Булатова, старых друзей Ильи Кабакова.