В действительности, конечно, под эгидой Дягилева никакого объединения талантов не произошло и не могло произойти, как считали многие - и артисты, и театральные критики. Все внимание было обращено на Нижинского, которого Дягилев выделял в труппе. Павлову заметили, но она не стала для зрителей единственной, неповторимой. Даже ее портрет работы Серова вызвал больше откликов в печати, чем искусство самой балерины. Проработав в дягилевской антрепризе всего один сезон, Павлова покинула Дягилева с чувством глубокого огорчения.
Возвратившись в Петербург, в интервью "Петербургской газете" Павлова так оценила свой летний сезон:
- Я была тронута успехами, которые выпали на мою долю в Швеции, Дании, Германии, Чехии. Немцы особенно меня понимают и ценят. Быть может, потому, что я танцевала для них без всяких прикрас, то, что нравилось зрителям и на моей родине. Они любят классическое искусство… В Париже, - продолжала она с иронической улыбкой, - русское искусство подавали, как и русские кушанья, по обычаю слишком роскошно, слишком уж сытно. Взяли все, что было лучшего во всех областях, и преподнесли сразу. Отдельные исполнители потерялись. Да я и не танцевала там того, чем создала себе имя здесь и в Германии. Просила Дягилева поставить любимую мною "Жизель" без всяких затей и без роскоши декораций, он побоялся!
Дягилев не дал возможности Павловой показать лучшее в ее репертуаре. Но без колебаний создал такой репертуар для Нижинского, "необыкновенно одаренного юноши", как все называли его тогда в кругах поклонников "искусства для искусства". Одаренность Нижинского не вызывает ни у кого сомнения. Но пренебречь проникновенным редким талантом Павловой?!
Правда, многие сразу поняли и оценили искусство Павловой. Когда Камилл Сен-Санс посмотрел Павлову, танцующую его "Лебедя", он добился встречи с ней лишь для того, чтобы сказать:
- Мадам, когда я увидел вас в "Лебеде", я понял, что написал прекрасную музыку!
Легкость, с какою Дягилев согласился расстаться с Павловой, насторожила артистов труппы, и прежде всего Фокина.
И с великой горечью писал Фокин об уходе Павловой: "В первый сезон Павлова была прекрасна в "Сильфидах", хороша в "Армиде" и очень трогательна в "Клеопатре". Но реклама, сосредоточенная на Нижинском, почти обошла эту великую танцовщицу. Естественно, что она не удержалась в деле и в других сезонах не участвовала в дягилевской антрепризе. Это большое художественное дело лишилось своей лучшей танцовщицы, а Павлова лишилась художественного ансамбля. Как это жалко! Как это несправедливо!"
Через несколько лет то же самое можно было сказать и о самом Фокине, также вынужденном покинуть антрепризу Дягилева.
Александр Бенуа в своих воспоминаниях утверждал, что "выступления русского балета в Париже в этом сезоне знаменуют собой начало новой эры в истории театра Франции и, пожалуй, всей Западной Европы".
Но все это явилось результатом не одного "русского сезона" в Париже, а многих и не в одном Париже, а и в Лондоне, и ряде городов Соединенных Штатов Америки.
"Петербургская газета" сообщала о грядущих русских сезонах за границей в 1910 году. "Кочующий балет. Нынешнюю зиму балетные артисты находятся все время в бегах. С легкой руки Дягилева, показавшего нашему балету дорогу за границу, балетные артисты рвутся то в Париж, то в Лондон, то в Берлин. Г-жа Преображенская приглашена в Миланский театр "La Scala", Седова - в парижскую Большую оперу, г-жа Павлова в феврале уедет в Лондон, а оттуда в Париж и опять в Лондон. Балерина приглашена также в нью-йоркский театр "Метрополитен", Фокин с женой беспрестанно то уезжает, то приезжает из-за границы".
В том же 1909 году Павловой довелось вспомнить прошлое, годы ученичества в театральном училище - и вот при каких обстоятельствах… На Знаменской площади состоялось торжественное открытие памятника Александру III. Присутствовали царский двор, министры, генералитет.
Проходившими перед памятником войсками командовал последний из дома Романовых, сын Александра III, Николай II.
Павлова приехала на торжество с опозданием. И не стала пробираться сквозь толпы разного народа. Они с приятельницей остановились на тротуаре одной из улиц, выходивших на площадь. Толпа, как обычно, постепенно продвигалась силой инерции вперед.
Удивление и страх охватили Павлову, когда с конной статуи сдернули покрывало.
- Посмотри, посмотри, - тихо проговорила она подруге, - как лишено всякой мысли его лицо! А эта неподвижная, почти четырехугольная фигура на тяжелом коне! Разве она не символизирует тупую силу?!
Гениальная выразительность бронзового монумента на приземистом, похожем на ящик гранитном подножии ошеломила многих. Все, кто был на площади, приняли памятник молча. Из целого ряда предложений, представленных на закрытый конкурс в Зимнем дворце, Николай II самолично выбрал именно этот проект. Его автором оказался известный скульптор, князь Паоло Трубецкой, родившийся и живший в Италии, а в тот год гостивший у своих родственников в Москве. В монументе Николай II увидел только ярко выраженную мощь самодержавия, которой молодой царь намеревался следовать.
Анну Павлову интересовало не портретное сходство бронзового человека с живым, а художественная идея, воплощенная в скульптуре мастера.
В часы редкого досуга она и сама занималась скульптурой - лепила фигурки, изображавшие различные моменты танца. С одной из статуэток Павловой на императорском фарфоровом заводе сделали копию, и их охотно покупали. Но Анна Павловна понимала, что они - забава ее рук и более полное осмысление возможностей человеческого тела в танце. Когда кто-нибудь просил у нее разрешения показать ее работы на выставках, она отвечала, что не может поставить под ними свое имя, что они недостаточно художественны для этого.
Анна Павловна живо вспомнила приезд Александра III в училище и школьный спектакль. Вспомнила она и тревожный 1905 год… Ничто не могло резче оттенить прошедшие с тех пор годы и события, как этот памятник.
Да, время не стоит на месте. Исполнилось уже десять лет со дня дебюта Павловой на сцене Мариинского театра.
За эти годы она выработала безукоризненную технику. Ее репертуар был обширен. Начав со вставных вариаций, она станцевала затем почти все ведущие партии балетов, шедших в те годы на сцене Мариинского театра: Жизель, принцессу Аврору, Гюльнару, Никию, Раймонду, Аспиччию, Ундину, Сванильду, Китри, Евнику и еще менее значимые, но по-павловски неповторимые. Она неподражаемо танцевала классические балеты Петипа и смело пропагандировала на сцене то новое, что привнес в свои постановки молодой Фокин.
16 ноября 1909 года в Мариинском театре состоялось чествование артистки.
Накануне Анну Павлову посетил интервьюер "Петербургской газеты".
- Десять лет позади, половина артистической жизни, - с грустной улыбкой говорила Анна Павловна, - сколько лет осталось работать? Пять, шесть, может быть, десять - не больше!
Задумавшись на минуту, она продолжала искренне:
- Оглядываясь назад, я вижу, что мне везло. Мне посчастливилось не быть затертой, выдвинуться, встать на ноги. Первый год службы я была в тени, нисколько не стараясь обратить на себя внимание. Меня все-таки заметили, стали давать хорошие места в балетах…
Интервьюер торопливо записывал, держа блокнот на коленях, Анна Павловна говорила, воскрешая в памяти прошлое.
- Я хорошо знаю, какой балет мне удается, а какой не в моем стиле… Но нужно иметь репертуар! Я была бы счастлива, если бы поставили особый балет для Павловой! Теперь еду в Париж и Лондон танцевать балеты, которые ставит для меня Фокин… А пока готовлюсь к тяжелому путешествию и совершенствуюсь в технике и выносливости у Чекетти…
Кончая беседу, Анна Павловна вспомнила Петипа и с уверенностью сказала, что как бы ни развивалось балетное искусство, то, что создано Петипа, останется вечно.
Перелистывая сильно пожелтевшие, постаревшие листы петербургских газет начала нынешнего века, невольно удивляешься формальности художественной критики. Большинство отчетов носит домашний характер и ограничивается повторением общеупотребительных определений, как "талантливый", "даровитый", "гениальный". Попытки раскрыть конкретное содержание этих понятий очень редки. Это чувствовала и Павлова и потому внимательно вслушивалась в отзывы товарищей по профессии.
Насколько Гердт был прав и как учитель, и как воспитатель, предсказав своеобразие таланта Анны Павловой, свидетельствуют отзывы современных ей балерин. Приведем здесь один из них - Натальи Владимировны Трухановой:
"Анна Павлова! Какие определения найти, говоря о ней? Балерина? Танцовщица? Тех и других существует, как и существовало, множество, а Анна Павлова была во всем мире единственной. Секрет ее превосходства и отличия ото всех прочих заключался в ней самой, в ее неповторимой индивидуальности. Сама природа наделила ее какими-то особыми и несравненными сочетаниями. Глядя на нее, казалось, что видишь не танцы, а воплощение своей мечты о танцах… Стоит мне закрыть глаза - и образ Павловой предстанет передо мной, воздушный и неземной. Она летит, как пух, и растворяется, как облачко. Она была небольшого роста и буквально идеального сложения. У нее от природы были какие-то особые мускулы, благодаря которым она без усилий располагала тем, что никакой работой не дается: баллоном, элевацией, шагом. Она то опускалась на сцену, то возносилась над ней, то пролетала через нее, как молния. Никакой особо головокружительной техникой она не обладала, да и не гналась за ней, но в силу нервного своего темперамента располагала беспримерной быстротой движений".
Павлова была на редкость естественной и обаятельной балериной. Она никогда не скрывала ни от кого тайны своего успеха.
- Секрет моей популярности в искренности моего искусства! - говорила она.
Имея чрезвычайно широкий круг знакомых, но очень мало свободного времени, Павлова не могла распоряжаться собой, как того хотелось бы. И далеко не всех собратьев по сцене, искусство которых ценила высоко, знала вне сцены.
Балерине не пришлось встретиться в жизни с великой Дузе, хотя их многое роднило в сфере сценического искусства. Павлова более других артистов любила именно ее; балерина находила в своей современнице ту же искренность, высокую простоту, которые исповедовала сама на сцене.
И Дузе отметила среди балетных артистов именно Анну Павлову.
Как-то один из зрителей после спектакля, зайдя к ней за кулисы, сказал, что ее голос сегодня унес его в волшебный мир. На лице Дузе появилась добрая усталая улыбка. Помолчав, она ответила: "Вероятно, потому, что я вчера видела эту волшебницу Павлову и только о ней и думаю".
Павлова любила в жизни естественность во всех проявлениях. У нее были и среди цветов, и среди животных свои любимцы. Анна Павловна не представляла себя без заботы о собаке, кошке, птице. Сколько собак перебывало в гостеприимном павловском доме! Однажды балерине подарили громадного пса. Он был несколько неуклюж и часто цеплялся за тяжелые шелковые портьеры, смахивал своим хвостом флаконы духов, вазы с цветами. Раз Анна Павловна решила искупать его. Пес упирался, а Павлова упрямо подталкивала его, пока тот не схватил свою хозяйку за ногу и крепко держал, не разжимая зубов. Она ласково уговаривала собаку до тех пор, пока та не успокоилась и не отпустила ногу. Балерина потом шутя говорила друзьям, что, возможно, и она поступила бы аналогично, если бы ее заставляли насильно делать то, чего она не хотела.
Знаменитый полярник Седов подарил как-то Павловой красивую умную лайку. Анна Павловна любила брать эту собаку с собой на прогулку. Но случилось непредвиденное. Ехали они мимо заснеженной Невы, - лайка увидела бескрайние просторы снежного поля, с лаем выскочила из саней и, радуясь знакомому пейзажу, быстро исчезла из виду. Так и не дождалась Павлова своего питомца.
Был и еще пес у Павловой - английский бульдог но кличке Буль. Его все знакомые балерины очень любили. Буля сменил Поппи - бостон-терьер. Смышленый лес привык к гастрольным поездкам хозяйки и, чтобы но расставаться с ней, сам залезал в корзину и, как бы ни была далека дорога, ни разу не выдал на таможне своего присутствия. Так он объездил с труппой всю Северную Америку.
В той же Америке Павлова еще раз показала удивительное самообладание в любых ситуациях. В одном из национальных парков, недалеко от отеля, сбрасывали кухонные отходы. На злачное место повадились приходить медведи. И Павлова ежедневно появлялась там и подкармливала их сахаром или шоколадом. И вот однажды один из медведей встал на задние лапы, переднюю положил на плечо балерины и выпрашивал лакомство, не отпуская Павлову. Все пришли в ужас, глядя на когтистую лапу зверя, лежащую на хрупком плече Павловой. А она смеялась и разговаривала с ним, как со своей собакой. И медведь отпустил балерину, лизнув на прощание ей руку.
IX. Старый и новый свет
…До тех пор, пока вы не будете чувствовать, вы будете не артисткой, а автоматом!
А. Павлова
И до гастролей Анны Павловой в Соединенных Штатах Америки там бывали танцовщицы из театров западноевропейских стран. Своего же балета, каким он существовал в Европе и России, в Новом Свете не было. Редкие гастролеры, однако, не могли жаловаться на равнодушие американцев. Импресарио Сол Юрок вспоминал, что прославленная австрийская балерина Фанни Эльслер, выступавшая чуть ли не во всех странах мира, в том числе и в России, своими танцами в "Жизели" и "Эсмеральде", "полными драматизма и страстности, сводила Америку с ума. Она была гостьей президента в Белом доме. Конгресс в дни ее выступлений отменял свои заседания. Ее забрасывали цветами, на ее пути расстилали красные ковры".
Все это говорило о том, что и в Америке есть люди, которые тонко чувствуют и способны полюбить хореографическое искусство, если бы могли его видеть.
Знаменательный факт - появление Анны Павловой в Нью-Йорке на сцене "Метрополитен онера Хауз" 28 февраля 1910 года, по мнению Сола Юрока, следовало бы считать в Америке днем зарождения американского балета. Юрок содействовал знакомству американских зрителей с искусством Шаляпина, Глазунова, Павловой.
Гастроли Павловой организовал директор "Метрополитен опера" и вице-президент Филармонического симфонического общества Отто Германович Канн. Путешествуя по Европе, Канн увидел Павлову в Берлине и немедленно заключил с ней контракт па гастроли в течение месяца.
Начало выступлений в "Метрополитен опера", казалось, не сулило хорошего продолжения. Но, как это порой случается в жизни, плохое начало ведет к счастливому концу. Директор Итальянской оперы, занимавшей в это время здание театра, Гатти-Каццадзи не любил балета. Он боялся потерять зрителей, не веря в успех русских танцоров. Стремясь застраховать свое дело от неуспеха, Гатти отдал распоряжение, чтобы выступление Павловой шло после "Вертера" Массне. Этот очень длинный спектакль оканчивался почти в одиннадцать часов вечера.
Гатти рассчитал верно. Была почти полночь, когда подготовили сцену для Павловой. Немногие зрители остались только из любопытства посмотреть, для "какого дьявола там еще готовят сцену!". Правда, по окончании балета они долго аплодировали и шумели, не спеша разойтись по домам.
Партнером Павловой в этих гастролях был Михаил Михайлович Мордкин - артист огненного темперамента и редкостной красоты. Он первый на русской сцене показал, что танцовщик может исполнять сложную технически партию и быть не только партнером, но и мужественным, героичным. Покинув Московский Большой театр, он работал в антрепризе Дягилева. Но у Дягилева ему, танцовщику, делать было особенно нечего, и он охотно принял предложение Анны Павловны отправиться в Америку.
Набранный Павловой кордебалет состоял из молодежи, считавшей участие в турне с Павловой и Мордкиным лучшим началом своей карьеры.
Павлова решила для первого раза показать балет "Коппелию" Делиба и с успехом станцевала и исполнила роль Сванильды. Такого высокого искусства посетители "Метрополитен опера" еще не видели. Балерина покорила зрителей, и они не заметили, что партия Франца не давала возможности Мордкину показать свое исключительное мастерство. Кордебалет служил только скромной рамкой для Павловой. Не был балетным дирижером и дирижер оркестра "Метрополитен опера" Подести, хотя вообще считался способным симфонистом. Тем не менее прежде всего благодаря Павловой балет очень понравился. Русские газеты со слов нью-йоркских корреспондентов сообщали: "Печать восторженно отзывается о русской артистке. После Нью-Йорка предстоят гастроли г-жи Павловой в Бостоне, Филадельфии, Балтиморе".
Действительно, после первых представлений труппа Павловой совершила турне по ряду американских городов, вернулась в Нью-Йорк и провела здесь весь сезон. Мало того, Павлова заключила соглашение с "Метрополитен опера" о гастролях в будущем году.
Во время поездки несколько раз до Анны Павловны доходили известия, что в Нью-Йорке побывали русские танцоры и что теперь они совершают турне по тридцати городам Америки. Добродушно говорили, что среди них один совсем "крейзи-рашн", который много пьет виски и вообще куролесит.
Случилось так, что, когда Павлова приехала в Сан-Франциско, в двух часах езды от него, в Окленде, находились и те русские артисты, о которых она слышала. Недолго думая, Анна Павловна отправилась в Окленд. "Русским" оказался Федор Васильевич Лопухов, участник турне Павловой и Больма по Скандинавским странам в 1907 году.
"Никогда не забуду благородного поступка Павловой, - вспоминает Лопухов. - Кто я был для нее? Ровным счетом никто. Человек я по сравнению с ней маленький, на дружбу с Павловой никогда не рассчитывал. Тем не менее она бросила свои дела (а ее "жизнь на колесах" была расписана по часам, истощая все физические и душевные силы), чтобы образумить какого-то Лопухова…
В том, что сделала Павлова, не было ни рисовки, ни подвига, - поясняет он далее. - Внешне сухая, даже неинтересная, погруженная в себя и свои заботы, она была вместе с тем хорошим, чутким, сердечным товарищем, очень простым в обращении и чрезвычайно отзывчивым…"
В чем заключались его "безумства", Федор Васильевич не сообщает. В Соединенные Штаты вместе с сестрой Лидией Лопуховой и московским танцовщиком Александром Волининым Лопухов был законтрактован для выступлений в американских театрах неким Манделькерном, служащим антрепренера Фромана. Он доставил набранную им труппу в Нью-Йорк. Фроман уступил заключенный контракт другому антрепренеру, Дилингаму. И так еще несколько раз русские артисты переходили к разным хозяевам, даже не подозревая об этом. Для деловых американцев такой стиль делать деньги считался нормальным. Для многих артистов "микроб бизнеса" оказывался губительным.
"Павлова терпеливо и долго убеждала меня, - рассказывает Лопухов, - потерпеть до окончания срока контракта и не "крейзить"… Помню только, как мы сидели с ней в оклендском парке, без конца говорили и плакали, вспоминая Россию. На всю жизнь запечатлелась у меня в памяти Павлова… тепло ее души, покорившее меня и растопившее мою дикую тоску.