Беседа президента с Тедом Соренсеном состоялась как раз перед самым уходом Джонсона домой. Она была долгой и нелегкой. Между ними все равно была бы невидимая стена, даже если б не существовало Роберта Ф. Кеннеди. Хотя Соренсен и решил без шума уйти со своего поста, он относился к своим обязанностям с большой ответственностью и хотел быть полезным. Прежде чем удалиться, он подготовил для президента перечень наиболее срочных дел. Они детально разобрали каждый пункт, а Мойерс делал заметки. Тед вспоминает, что сам он был при этом "прямым и резким". Однако его отношение к Джонсону не было враждебным. Он рекомендовал ему возможно скорее выступить в Капитолии. Отмахнувшись от заявления Соренсена об отставке, президент слушал с непроницаемым видом его характеристики персонала Белого дома (Соренсен не знал, что Джонсон в свою очередь спрашивал у других, легко ли работать с ним. Ответы были разноречивы). В начале беседы президент спросил:
- Считаете ли вы, что в этом, возможно, замешано иностранное правительство?
Тед ответил вопросом:
- У вас есть какие-нибудь доказательства?
Ответ гласил, что веских доказательств нет. Джонсон показал Соренсену донесение ФБР, в - котором сообщалось, что правители одной недружественной державы надеялись на смерть Кеннеди. Но это донесение было слишком туманным, чтобы принимать его всерьез: в нем не приводилось никаких имен или фактов, а имя осведомителя было закодировано. Возвращая бумагу, Соренсен сказал:
- Это ничего не значит.
Президент промолчал. Затем он спросил Соренсена, считает ли тот необходимым принять чрезвычайные меры предосторожности для его охраны во время похорон. Тед отрицательно покачал головой: он этого не считал.
Рано или поздно (оказалось, что рано) отношения между новым президентом и советником прежнего президента должны были испортиться. Как рассказал Соренсен одному члену кабинета вскоре после трех часов дня, он вложил больше десяти лет жизни в карьеру Джона Кеннеди, а теперь псе это пошло прахом, словно жертвой в Далласе пал он, Соренсен. Кеннеди избрал его потому, что они идеально подходили друг к другу. Оба были молоды, образованны. Соренсен был идеальным инструментом для оттачивания интеллекта Джона Кеннеди, так же как О’Доннел содействовал развитию его политических талантов, а Ллуэлин Томпсон руководил им при изучении им русского вопроса. Однако для Линдона Джонсона Тед Соренсен никогда не смог бы быть подходящим компаньоном: они были совершенно разными людьми, страшно далекими друг от друга.
В эти первые дни президент всячески давал понять, будто он верит, что сможет сохранить команду Кеннеди в ее нынешнем составе. Но он не мог этого сделать и, став увереннее в себе, понял, что ему придется подобрать своих людей. Эти его иллюзии были характерны для чувств, которые вызывал Джон Кеннеди. Как выразился сам Джонсон, они свидетельствовали о необходимости сохранить "ореол Кеннеди". 23 ноября 1963 года скорбь нации была столь глубока, что любая иная эмоциональная атмосфера казалась невозможной. Позднее, особенно после того, как Джонсон стал президентом уже в результате выборов, он забыл, что когда-то просил помощников Кеннеди о поддержке. Само упоминание их имен стало раздражать Джонсона, а через год его раздражало все, напоминавшее о Кеннеди. Джонсон стал столь чувствительным к этому, что любой агент секретной службы или шофер Белого дома, носивший булавку для галстука с изображением торпедного катера "ПТ-109", на котором Джон Кеннеди служил во время второй мировой войны, рисковал навлечь на себя гнев президента.
Сидя за своим письменным столом в стиле Людовика XV на втором этаже Белого дома у окон, выходящих на Розовый сад и на кабинет президента, Жаклин Кеннеди заполняла один лист бумаги с гербом Белого дома за другим именами людей, которым нужно было позвонить или написать, и перечнем дел, которые следовало уладить. Можно только поражаться тому, что убитая горем первая леди вынуждена была заниматься такими пустяками, однако, подобно любой другой вдове, ей надлежало принять решения по многим частным вопросам. Жаклин Кеннеди могла, конечно, уединиться, и никто не стал бы критиковать ее за это или выражать удивление, ибо это соответствовало врожденной сдержанности ее натуры. Однако она хотела принять участие в организации похорон.
Для Жаклин это было полезным, потому что она не могла спать и ей нужно было что-то делать. Писать было лучше, нежели предаваться тяжелым мыслям, и она сосредоточилась на завтрашнем дне и на послезавтрашнем, посвятив себя подготовке торжественной церемонии, которая именно благодаря ее участию оставила неизгладимое впечатление у всего американского народа. В отличие от других вдов первая леди редко оставалась одна: ее родственники, секретари, находящийся при ней персонал, ее друзья и друзья мужа входили и выходили через двойные раздвигающиеся двери западной гостиной, держа в руках исписанные ею листки бумаги, которые заставляли ее думать и создавали преграду между нею и горем.
Семейство Кеннеди могло защитить Жаклин от невыносимого вторжения посторонних - все студенческие общества, организации ветеранов и общества полурелигиозного характера стремились принять участие в церемонии. Однако, если Жаклин хотела, чтобы церемония соответствовала духу Кеннеди, она должна была действовать активно и даже заниматься политическими деталями. Церковная иерархия имела свое собственное представление о торжественных церемониях, а с соперничеством между различными родами войск ничего нельзя было поделать.
Но настоящее столкновение произошло в связи с выбором собора для панихиды. С точки зрения кардиналов, выбор должен был совершенно очевидно пасть на храм Непорочного зачатия в северо-восточной части Вашингтона. Епископы и кардиналы не могли себе представить лучшего святилища. Собор этот в романском стиле - самое большое и великолепное здание католической церкви в Соединенных Штатах. Там может сидеть 2500 человек, вокруг имеются обширные стоянки для автомашин, да и сам собор стал чем-то вроде достопримечательности для туристов. Весной и летом во время наплыва туристов организуются экскурсии для осмотра собора, а в подвальном этаже устроен большой кафетерий. Но на Жаклин все это но производило впечатления. Она никогда не была в этом храме, и ей не нравилось его название. Собор Святого Матфея казался ей куда более привлекательным. Особенно дорого было ей воспоминание об одной службе там, на которой она присутствовала вместе с мужем. Если какой-то храм и имел отношение к президенту, то именно собор Святого Матфея. Отцы церкви были ошеломлены: по сравнению с их великолепным храмом собор Святого Матфея представлял собой старую запущенную церковь, где не было никаких художественных сокровищ и роскоши. Обе стороны - вдова и служители церкви - стояли на своем. По словам Роберта Кеннеди, "священники настаивали на храме Непорочного зачатия, а Жаклин упорно отстаивала собор Святого Матфея". Роберт сказал Жаклин:
- Мне кажется, собор Святого Матфея очень мал: там может разместиться только тысяча сто человек.
- Мне все равно, - ответила она. - Пусть все стоят на улице. Я знаю только, что это самое подходящее место.
Выбор Жаклин диктовался еще и другой веской причиной, которую она в конце концов открыла: вдова отказывалась ехать на заупокойную мессу по своему мужу в "жирном черном кадиллаке". Она твердо решила идти за гробом пешком, а поскольку роскошный собор находился слишком далеко, он автоматически отпадал Таким образом, вопрос был решен, хотя он создал другие, нецерковные проблемы, и некоторые из них первостепенной важности.
Никто, в том числе и Боб Кеннеди, не ожидал, что целая колонна знаменитостей пойдет за гробом пешком. Всех, кто имел отношение к вопросам безопасности, это привело в ужас. Шеф протокольного отдела государственного департамента Энджи Дьюк предчувствовал катастрофу в том, что касалось этикета, и он не был даже уверен, что подобная дань уважения президенту соответствует американским традициям. По его предложению ищейки Библиотеки конгресса были снова брошены на поиски. Они вернулись, сгибаясь под тяжестью пожелтевших томов с выцветшим газетным шрифтом и коробок с микрофильмами, с помощью которых удалось установить, что аналогичные процессии следовали за гробом Вашингтона, Линкольна, Гранта и Теодора Рузвельта. За телом Джорджа Вашингтона к его могиле в Моунт-Верноне следовали тридцать две - тридцать три тысячи ветеранов Американской революции. Это было наилучшим прецедентом из всех возможных, и Дьюк включился в работу.
Сначала вдова хотела проделать пешком весь путь - от президентской резиденции до Капитолия, а оттуда до собора Святого Матфея и Арлингтонского кладбища. Независимо от нее члены Объединенной группы начальников штабов приняли такое же решение. Солдатам и морякам это представлялось вполне достойной почестью павшему верховному главнокомандующему. Тед Клифтон осторожно указал, что последствия будут катастрофическими: мужчины откажутся сидеть в машинах, если овдовевшая первая леди будет идти пешком, а из них мало кто может выдержать такой поход. Клифтон напомнил г-же Кеннеди, что за ней поплетутся самые старые члены конгресса и Верховного суда, которым под семьдесят и под восемьдесят, а также президент Турции, который имел чин майора еще тогда, когда Эйзенхауэр (а теперь ему уже семьдесят три года) был только кадетом военной академии в Уэст-Пойнте. Вполне возможно, заметил Клифтон, что в итоге половина стран - членов Организации Объединенных Наций останется без своих лидеров.
Жаклин подумала и изменила свое решение: они пройдут пешком восемь кварталов от Белого дома до собора Святого Матфея, а главы государств, которые не смогут сделать этого по состоянию здоровья, приедут туда заранее. Организаторы похорон пытались возражать и против этого, но Жаклин отказалась отступать далее. Она сказала:
- Никто не должен идти, кроме меня.
Но когда ей заметили, что участники церемонии будут настаивать, чтобы присоединиться к ней, она пожала плечами. Это их дело, подчеркнула она, "это не важно". Один твердолобый спросил:
- А что мы будем делать, если пойдет дождь?
- Мне безразлично. Я все равно пойду. Решительный тон Жаклин заставил отказаться от дальнейшей дискуссии. Все поняли наконец, что даже свирепый ураган не помешает ей пройти по Семнадцатой улице и Коннектикут-стрит до собора святого Матфея на Род-Айленд. Вдова должна была это сделать, подобно тому как она оставалась с телом в Далласе, отказываясь снять запятнанную кровью одежду, пока не возвратится домой.
Дело в том, что друзья Жаклин никогда ее не понимали. Ее понимал муж. Семь лет назад, сидя на краю стола в штаб-квартире демократической партии в Бостоне, он сказал друзьям:
- Моя жена застенчивый и тихий человек, но когда события приобретают крутой оборот, она вполне способна с ними справиться.
Только теперь они поняли, что, говоря так, Джон Кеннеди в данном случае проявил свою склонность к излишне сдержанным оценкам.
В памяти выбитого из колеи американского народа суббота 23 ноября 1963 года осталась как интервал между двумя днями - потрясением от известия об убийстве Кеннеди в пятницу и убийством преступника в воскресенье. Телевизионные передачи драматических церемоний в Вашингтоне в воскресенье и понедельник усугубили это впечатление, так же как и улучшившаяся в эти дни погода. Ужасающе мрачный день в субботу был не похож на все другие. Исследование, проведенное Чикагским университетом, показало, что каждый взрослый человек провел в этот день у телевизора в среднем десять часов. Однако зрители мало что узнали. Позднее большинство из них могли вспомнить лишь несколько бессвязных эпизодов событий: душераздирающий спектакль в Восточном зале Белого дома у гроба Кеннеди, где каждые полчаса сменялся почетный караул: оскорбительно контрастирующие с этим сцены в далласской тюрьме, когда некоторые кадры (например, как Освальд меняет рубашку) преподносились как события большого значения; и прежде всего чувство изумления, что по молодому американскому президенту скорбят не только соотечественники, но и весь мир.
Государственный департамент, считающийся авторитетом в том, что касается настроений за границей, был ошеломлен. Его папки от 23 ноября были забиты телеграммами от послов Соединенных Штатов, описывавших глубокую печаль всех, кто их окружал. Политики за границей испытывали подобное же чувство. Премьер-министр Великобритании Дуглас-Хьюм признался, что "поражен глубиной реакции англичан, особенно нашей молодежи". Президент де Голль сказал своему другу: "Я ошеломлен. Повсюду во Франции плачут, словно он был французом, членом их собственной семьи".
Быстрая связь, бесспорно, усиливала накал страстей во всем мире. Содействовало этому и отсутствие других событий. Если бы, к примеру, Китай напал на Индию, внимание Азии было бы быстро отвлечено. Поскольку в эти дни не происходило исторических событий равной значимости и отвлечься было не на что, смерть Джона Кеннеди оставалась единственным в своем роде событием. Последствия ее во всем мире были, можно сказать, столь фантастическими, что привели в собор Святого Матфея восемь глав государств, десять премьер-министров и большинство из оставшихся еще на свете коронованных особ.
Если бы оставалось больше времени и если б государственный департамент оказал быстрое содействие, то иностранные делегации были бы еще многочисленнее. Во второй половине дня в пятницу заместители государственного секретаря обсудили этот вопрос и затем послали телеграммы всем послам Соединенных Штатов, предлагая им отговорить государственных деятелей страны своего пребывания от присутствия на похоронах Джона Кеннеди, ввиду того, что появление одних может стеснить других. К вечеру того же дня стали поступать недовольные отклики. Английская королева Елизавета II ждала ребенка и не могла прибыть сама, но она хотела послать мужа и премьер-министра. Руководители ряда других стран сообщили Вашингтону, что желают приехать в качестве частных лиц. Один из них телеграфировал, что если не может быть речи об официальном приглашении, то он намерен явиться "по праву личной дружбы". Государственный департамент начал задумываться. Однако утром в субботу Дин Раск собрал всех своих заместителей и подтвердил принятое в пятницу решение. Похороны должны были состояться через сорок восемь часов, и приглашения, считал он, опоздают. К этому времени, однако, столицы мира начали чувствовать растущее давление со стороны своих собственных граждан, и к середине дня плотину прорвало. Первым, кто сделал это, был генерал де Голль; Людвиг Эрхард, Де Валера, принц Филипп и сэр Алек Дуглас-Хьюм тоже заявили, что они прилетят на похороны.
Сначала де Голль хотел остаться в Париже. Американцы сказали, что они хотят этого, а он человек гордый. Кроме того, его расхождения с Кеннеди не были секретом, и резкий поворот мог быть истолкован как проявление лицемерия. Решение де Голля изменила Франция. Если президент Соединенных Штатов так много означал для французов, заявил он близким людям, то президент Франции должен отправиться на его похороны, и он сам позвонил французскому послу в Вашингтоне Эрве Альфану и сказал ему об этом. Кэ д'Орсе сообщило о решении де Голля в 12. 02 по вашингтонскому времени. Через десять минут Брюссель объявил, что в Вашингтон прибудет король Бодуэй. Государственный департамент спешно телеграфировал официальные приглашения, и, по словам Гарримана, "за телеграммами последовал необычный поток сообщений о принятии приглашений": от королевы Греции, императора Эфиопии, великого герцога Люксембургского, кронпринца Нидерландов, кронпринцесс Норвегии и Дании, президентов Западной Германии, Израиля, Южной Кореи и Филиппин, премьер-министров Турции, Канады и Ямайки, Анастаса Микояна, первого заместителя Председателя Совета Министров СССР, принца Нородома Сианука из Камбоджи. Всего послали свои делегации девяносто две страны. Президент Пакистана Айюб Хан остался дома, как и президенты большинства латиноамериканских республик, но это только потому, что они не могли по конституции покинуть свои страны без принятия особого законодательного акта. Несмотря на это, их избиратели сердились на них. О настроениях, господствовавших в конце этой недели, свидетельствует тот факт, что названным главам государств пришлось публично разъяснить, почему они не могут стоять у гроба главы иностранного государства.
Бросалось в глаза, что в списке блестящих высокопоставленных лиц, которые должны были собраться в столице США, отсутствовало имя отставного дипломата Джозефа П. Кеннеди, американского посла в Великобритании в 1937 - 1940 годах. Он не мог присутствовать на похоронах своего сына, так как два года назад его разбил паралич. Он был самым жестким н хитрым из всех Кеннеди и поэтому подвергался самой безжалостно" критике. Теперь, когда он был беспомощным, его, конечно, оставили в покое. Маленькая группа репортеров, дежурившая около дома в Хайяннис-Порте, вела себя спокойно. В то время как перед глазами телезрителей мелькали Вашингтон и Даллас, мыс Код, где находится Хайяннис-Порт, редко даже упоминался. Сообщения оттуда ограничивались краткой информацией о прибытии родственников и серией фотографий матери президента Кеннеди во время первого богослужения в Хайяннис-Порте.
Весь день в субботу прибывали самолеты, но затем плохая погода отбила охоту пользоваться ими, и поэтому иностранные государственные деятели отложили свой полет в Вашингтон до воскресенья.
Любая поездка бывших президентов Трумэна и Эйзенхауэра предварительно внимательно взвешивалась. После того как Эйзенхауэр возвратился в Геттисбург, он не мог вырваться со своей фермы из-за плохой погоды. Тем не менее н он оказался захвачен событиями.
Трумэн остановился в Блэр-хаузе - официальном правительственном особняке для гостей. Там он жил во время своего второго президентского срока, когда шел ремонт резиденции главы правительства. В Блэр-хаузе пуэрториканцы совершили на него покушение. В этот день Трумэн сказал Авереллу Гарриману, что он очень сочувствует Линдону Джонсону, поскольку помнит, каким он сам был "неопытным", когда умер Рузвельт.
По своему возрасту и положению Эйзенхауэр и Трумэн были окружены особым вниманием, и они в нем нуждались. Пройти даже восемь кварталов до собора Святого Матфея им не рекомендовалось. Опрос общественного мнения, проведенный в Чикаго, показал, что убийство Кеннеди не затронуло лишь одного американца из каждых десяти. Можно сказать, что в ту субботу почти любая реакция на происходящее вокруг казалась естественной. В Лос-Анджелесе умер Олдос Хаксли, в Огайо при пожаре больницы погибло шестьдесят три человека. В другое время это были бы крупные события, но в этот день газеты упомянули о них вскользь. Горе нации было доминирующим фактором, а оно было почти всеобщим. Институт по изучению общественного мнения страны сообщал, что даже среди южан, которые были настроены против Кеннеди и возглавляли оппозицию против него, шестьдесят два процента "чувствовали, что потеряли кого-то близкого и дорогого".
Однако печаль проявлялась по-разному. В пятницу страна была охвачена прежде всего тревогой за Жаклин Кеннеди и детей, а также чувством стыда и гнева, ни против кого, однако, определенно не направленного. В столице гнев господств рвал всю субботу. В вашингтонском отделении далласской "Морнинг ньюс" беспрестанно раздавались телефонные звонки с угрозами.