– Ну что ж, определяемся по обороне. Зайка, берешь Фадеева, вот тебе еще Уразбаев, и топаете туда, где был подрыв, там оборудуем выносной пост. Щупом вокруг хорошенько потыкать, вдруг в земле еще что лежит. Грунт не копать, камни ворочать поаккуратнее, сигналки ставьте метрах в пятидесяти вниз по склонам. Завтра с утра роете к нам траншею, если нападут, то под обстрелом появится возможность от вас выползти сюда и, наоборот, к вам добраться. Алимов, Тажибабаев, Исаков на самой горке останутся, пусть снайперы наблюдают окрестности. Каждому построить по отдельному укреплению!
Узбеки, стоя в сторонке, прислушивались к разговору, и им явно не нравилось мое распоряжение. Поняли: придется работать и стоять на посту всем.
– Товариш лэйтенант, – попытался исправить положение Алимов, – дайте нам Уразбаева или Сидорчука.
– Хрен вам на рыло и тебе, Алимов, и особенно на твою, Исаков, толстую морду. На твое наглое мурло, Исаков, персонально! Ты самый неблагонадежный, если что, выроешь яму, и перед строем расстреляю! Понял?
– Понял. Опять издеваетесь, – криво улыбнулся Исаков.
– Нет, не издеваюсь, а обещаю. Я никогда не забуду, как ты угрожал взводного Ветишина застрелить. Вот как раз тебе я гарантирую расстрел, если начнешь борзеть! Таджибабаев! Назначаю старшим, будешь проверять часового и докладывать.
– Если я – старший, то надо еще одного на пост!
– Ладно, Ташметова даю!
– Опять узбек! – возмущенно выдохнул Исаков.
– Исаков! А ты что, разве узбеков не любишь? – удивился я.
– Как не люблю, я ведь сам узбек. Но что это вы нас всех вместе собрали и отделили? – продолжил удивляться Исаков.
– А потому, что узбек узбеку глаз не выклюет! Мните свое дерьмо между собой! По крайней мере честно поделите смены. Таджибабаев, командуй!
Исаков с Алимовым продолжали о чем-то недовольно переговариваться.
– Что такое? Чем опять недовольны? – поинтересовался я.
– Ничем, всем вполне довольны, – сердито ответил Алимов.
– Вот видишь, Улугбек, даже ты всем доволен! – ухмыльнулся я.
– Я не доволен! – воскликнул Исаков. – Дайте одного русского.
– А зачем? Чтоб было над кем издеваться и заставлять стоять на посту за вас? – ехидно улыбнулся я. – Могу добавить вам еще Васиняна.
– Нэт, спасибо, нэ пойду я к чуркам! – воскликнул армянин-пулеметчик.
– Сам ты чурка! – подскочил к нему Алимов.
– Я не чурка, я с Кавказа! – огрызнулся пулеметчик.
Мне пришлось схватить обоих за шивороты и растащить.
– Эй вы, петухи, успокоились!
– Кто петух? – вскричал Алимов. – Я – петух?
– Уймись, я не то сказал, что ты подумал. Это не касалось целости твоей задницы, а я имел в виду, что кукарекаешь и перья распускаешь. Пошли отсюда прочь!
– Марш отсюда! – рявкнул Муталибов.
Вся "шайка" узбеков, окончательно загрустив, побрела к указанному им месту.
– Первый фланг обороняете вы четверо, – обратился я к оставшимся солдатам, – Зибоев, Васинян, Царегородцев и ты, Сидорчук. Настоящий интернационал. Ты, Зибоев, старший на посту. Для ПК сделай отдельную бойницу, камней много, на всех хватит. За работу! Потом еще командный пункт подойдете оборудовать.
Солдаты принялись за дело, а я присел на камни и стал ориентироваться на местности и наносить точки на карте. Сережкина карта так и осталась чистой – не успел ничего отметить.
Вечерело. Наконец-то зашло за вершины гор это проклятое солнце. Будь оно проклято, как я его сейчас ненавижу! И еще год, если я останусь жив, оно будет нещадно палить и поджаривать меня. На год вперед загадывать не стоит, но вот на ближайший месяц – это точнее. Какой кошмар! Эх, бляха, как хорошо быть "тыловой крысой"! За месяц тут можно сойти с ума.
– Муталибов! Предлагаю чаю попить. Наверное, пора, как думаешь?
– А чем еще заняться, одно удовольствие в жизни осталось, – вздохнул сержант и принялся поджигать кубики сухого спирта.
Выбросив острые камушки и колючки и расстелив спальник в укрытии, я обнаружил у стены два мешка.
– Гасан, это чье здесь барахлишко лежит?
– Лейтенанта Ветишина.
– А оружие его где?
– Оружие погрузили в вертушку, а мешки тут остались. Паек солдаты разделили всем поровну, а взводного доля вам досталась.
– Если мне, то, значит, и тебе, поделим по-братски, давай, устраивайся рядом.
– Да я думал к Зибоеву идти, он на двоих лежанку соорудил, – ответил Муталибов.
– Ты что, предлагаешь мне месяц в одиночестве мучиться? Тут места троим хватит.
– Хорошо, сейчас переберусь. Там, кстати, у взводного должен быть надувной матрас, на него можно лечь, все мягче спать.
– Хорошая новость, а то я уже приготовился отлеживать себе бока на камнях. Тонкий поролон – это все, что есть между телом и землей, жутко неудобно, особенно если рейд будет продолжаться целый месяц!
Внизу виднелся небольшой участок дороги, по которому продолжал двигаться нескончаемый поток наших и афганских машин. Рев двигателей, скрип тормозов, сигналы и ругань водителей, шум стоял, как во время великого переселения народов.
Темная ночь сменила короткие вечерние сумерки. Что-то в стороне за речушкой взрывалось, по горам била артиллерия, время от времени над высотами взлетали осветительные ракеты. Но с каждым часом становилось все тише и тише, ночь вступала в свои права.
Голова страшно болела, ломило виски и затылок, болели уши. Чертова контузия, от разрывов заложило уши, и теперь все гудит. Шум в ушах, головокружение, тошнота волнами подкатывает к горлу, ломит кости, резь в глазах. Они болят и слезятся.
– Гасан, сейчас двадцать три часа, до трех проверяешь караул, после тебя до утра проверять буду я. Не спи и не давай спать часовым. Я совсем скис, тепловой удар, а теперь еще и слегка контузило. Как барабанные перепонки не лопнули, когда взорвалась мина у дороги и пушка молотила прямо над ухом? Хорошо, что еще рот открытый был, смягчило силу удара.
Я надул матрас, постелил спальник, отбился от комаров и москитов, накрылся маскхалатом и, немного поворочавшись, заснул.
Среди ночи Муталибов с трудом сумел заставить меня открыть глаза.
– Тебе чего, сержант?
– Товарищ лейтенант, спать хочу, ваше время проверять посты.
– Твою мать! Так спать хочется, что башку не поднять! Ой, попить бы чего! Вода у тебя есть?
– Нет, вечером закончилась. И сока нет, а компот только что выпил!
– Черт! И я вчера все опустошил. Ну что ж, будем мучиться.
Я обошел посты и, на счастье, нашел воду. Уразбаев ушел с бурдюком воды на выносной пост Зайки, вот у них-то она только и осталась.
– Ну, Хитрый Глаз, ну, гад! Почему воду спрятал? – набросился я на солдата.
– Почему спрятал, я не прятал, она лежит на виду, только от солнца прикрыта.
– Она лежит, она лежит! Захватил весь запас и счастлив до безобразия! Наливай всем по фляжке, остальное неси к Муталибову.
Солдат нехотя принялся сцеживать воду из резиновой емкости. Вода была отвратительной на вкус, ужасно вонючей и противной, но пить после нее захотелось еще больше.
– Уразик, зажигай спирт, некипяченая она в горло не идет, просится обратно. Будем пить резиновый чай.
Действительно, в виде чая жидкость оказалась куда лучше, но все равно этим бы напитком да "любимую" тещу напоить!
Ночь сменило утро, утро перешло в день с его невыносимым пеклом, затем вновь радость от вечерней прохлады и опять ночь. Не осталось ни воды, ни еды. Еще не хватало для полного счастья голодать в трехстах метрах от дороги, по которой целые сутки везут и воду, и продовольствие. Где же этот проклятый тыл?
В пять утра, проверив несколько раз посты, я слегка задремал и был разбужен связистом:
– Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! Проснитесь!
Солдат теребил меня, но крепкий сон никак не уходил, я словно увяз в болотной жиже: слышу, чувствую, но двигаться не могу, несмотря на все усилия. Это продолжалось около минуты, затем, выматерившись, я наконец-то очнулся.
– Царегородцев! Пошел на х…! Чего тебе надо, вот пристал!
– Сначала пошел на х…, а потом спрашиваете, чего надо? – обиженно откликнулся солдат. – Ротный вызывает, я зову-зову, а вы как бесчувственный, я думал, без сознания.
– Что-то с головой у меня стало не в порядке, думал, сейчас задохнусь и издохну! Уф-ф, – ответил я, тяжело выдохнув. – На связи "Кобальт-2"! Слушаю! – рявкнул я, нажав тангенту радиостанции.
– Не ори, спишь крепко! Чего долго не отвечаешь? Наверное, пить и есть не хочешь? – спросил Сбитнев.
– Хочу, но не могу. А еще через пару дней и не нужно будет присылать, получателей не окажется, вымрем, как мамонты, – обиженно ответил я.
– Не горюй, в семь утра готовность к получению еды и воды, Головской доставит на БМП. Трех или четырех бойцов ко мне пришлешь, и отсюда вместе пойдут к дороге за провиантом. Как слышно, все понял?
– Ура! Спасены! – обрадованно воскликнул я.
– Хватит радоваться, собирайте фляжки – и ко мне!
По холодку вернуться с провизией не получилось. Как всегда, тыловые где-то задержались и приехали к полудню. Солдаты притащили после обеда три большие коробки и полные вещмешки с фляжками. Добрались еле живые.
– Чуть не помер по дороге, – пожаловался, выбравшись наверх, Фадеев. – Тут паек на трое суток, а воды теперь у нас очень много! Мы родник нашли в лощине, случайно наткнулись! Вода вкусная, не то что эти помои, сплошная хлорка!
Эта новость нас обрадовала больше всего: у родника можно не только попить, но и помыться, не нужно экономить и трястись над каждой каплей!
– Гасан, а кем ты хочешь быть после армии? Куда пойдешь работать? – поинтересовался я у лежащего рядом сержанта.
– Торгашом. Я кооперативный техникум закончил, товароведом или зав. складом стану, может, заготовителем, наверняка где-нибудь среди материальных ценностей окажусь. У нас если в этой сфере работаешь – большим и уважаемым человек считаешься.
– По всей стране так, не только у вас. Хотя на Кавказе особенно! Доступ к закромам Родины – самое главное дело! И как же ты в армию попал, обычно на такой работе откупиться можно?
– Вокруг слишком многих посадили, некоторых даже расстреляли, кампания началась по переделу сфер влияния, я предпочел два года армии пяти годам тюрьмы. Считаю, что мне крупно повезло, моим друзьям – нет, многие арестованы.
– Н-да. Значит, есть еще бойцы, радующиеся службе в армии на благо Родины! Молодец!
– Гасан, а тебе не кажется, что у нас тут очень уж сильно воняет? Загадили всю гору! А? – возмутился я однажды утром, когда вместо рассветной свежести ветерок принес отвратительный запах выгребной ямы.
– Да, товарищ лейтенант, еще неделю, и мы или окончательно задохнемся, или мухи заедят, – ухмыльнулся Муталибов.
– Это мы уже более-менее принюхались, а если посторонний, новенький какой прилетит, с ног запахом собьет. Сегодня проводим субботник, как раз суббота по календарю.
После завтрака я озадачил посты уборкой окружающей территории. Если взглянуть со стороны, то действительно жуткое зрелище, мусорная свалка какая-то: пустые банки, обрывки загаженных газет, упаковки, огрызки и всюду кучи, кучи, кучи и кровавый понос.
– Дристуны! Всем вооружиться саперными лопатами и вниз на двадцать метров вокруг по склону все присыпать, банки сбросить в пропасть. Если кто попробует скрытно ночью подойти, то хоть загромыхают, будут исполнять роль второго рубежа сигнализации. Да аккуратнее с сигналками, ногами не зацепите, – распорядился я и отправил Гасана контролировать выполнение приказа.
Но как всегда, говоришь одно, а делают совсем другое: две сигнальные мины узбеки зацепили, и осветительные ракеты сериями взметнулись в разные стороны.
– Что случилось, почему сигнальные мины сработали? – запросил меня по связи Сбитнев.
– Зачищаем от мусора гору, боремся с антисанитарией, маскируем фекалии! – отрапортовал я бодрым голосом.
– Боретесь за чистоту – это похвально! А вот военное имущество без толку истребляете – плохо.
– Почему без толку истребляем. Все одно тут мины бросим, когда уйдем, – ответил я.
– Пререкаешься? Давай топай к нам, возьми с собой бойца и сейчас же выдвигайся, получишь указания на следующую неделю.
"А чего их получать, – подумал я, – что на этой неделе, что на следующей будет все одно и то же: лежать, наблюдать, загорать, есть, мусорить и гадить!" Нехотя я взял автомат, лифчик с боеприпасами и, тяжело вздыхая, отправился в путь. Вниз-вверх, вниз-вверх – пятнадцать минут неторопливой ходьбы под раскаленным солнцем. Насквозь взмокший, я выбрался на командный пункт.
На вершине меня никто не встретил, не окликнул, сплошное сонное царство. Только Колесников приоткрыл глаза и уставился с любопытством на меня, он дежурил у радиостанции, и спать ему было не положено.
– Колесо! Где отцы-командиры?
– Там, в своем эспээсе.
– Чем занимаются?
– В карты играют, курят, анекдоты рассказывают.
– Как у Самого настроение?
– У Сбитнева – хорошее, у врача – не очень, – ответил солдат.
– А у тебя? – продолжил расспросы я.
– У меня еще хуже: зуб болит, и спать хочется. Капитан-медик пообещал зуб без наркоза вырвать, если засну на посту у радиостанции, вот и борюсь со сном!
– Вот и молодец, борись дальше! А то еще рассердится стоматолог да перепутает, вместо больного здоровый зубик удалит, – сказал я солдату.
– Ни хрена себе перспектива, без наркоза да еще здоровый! Ох, солдатская судьба – злодейка!
– Это точно, – ухмыльнулся я. – Тяжела жизнь военного подростка.
Оглядевшись, я посмотрел в сторону своей горки. Позиции взвода абсолютно не видны, они закрыты соседней высотой, и прямой видимости у ротного нет. Это и хорошо, и плохо. Плохо, что друг друга поддержать не сможем, а хорошо то, что Сбитнев не видит, чем я занимаюсь: болтаюсь бесцельно по горе или сутками дрыхну. Не может и придраться к организации службы. Нет повода прокомпостировать мне мозги.
– Привет, страдальцы! – крикнул я, приподняв палатку, растянутую над укрытием.
– Пошел к черту, – заорал в ответ ротный. – Не тяни полог, а то сейчас стена завалится. Что, присесть тяжело и на карачках заползти, обязательно все ломать? Быстро лезь сюда к нам и не пыли! Третьим будешь?
– А что я в вашей конуре забыл, там душно! Третьим быть, а на каком мероприятии? – отказался я. – Играть в карты не хочу – жульничество одно!
– Сгниешь на своей горе, больше не пригласим! – пообещал нахально Володя.
Я ушел, загребая кроссовками песок и мелкие камушки, а игроки, обсыпанные пеплом, так и остались лежать и потеть под пыльной палаткой, куря и обжигая губы о старые окурки, которые они держали пинцетом, и продолжая сворачивать самокрутки. Бедолаги…
Ночь. На связь вышел Бронежилет. Он переговаривался со всеми постами, запрашивал о том, что нужно бойцам для счастья. Оповестил о грядущем празднике жизни на горе: доставка воды и продуктов вертолетом.
– Замполит, тебе сигареты нужны?
– Нет, я не курю, – ответил я.
– А бойцам сколько "Охотничьих" забросить?
– Лучше бы нисколько, пусть бросают курить.
– Товарищ лейтенант, вы что совсем обалдели? – возмутился оказавшийся по близости сержант Зайка.
– Иди ты к черту, бросай курить, займись спортом, а то в гору лезешь и дохнешь, хрипишь, как старый дед! – ответил я ему яростно в ответ.
– Товарищ лейтенант, на колени встанем всем коллективом, умоляю, не отказывайтесь от курева, устали уже в табак, собранный из окурков, чай добавлять, такая гадость, и от этого легким еще хуже. Так туберкулез заработаем!
– Ну ладно, раз такие дураки, продолжайте себя травить, – ответил я сержанту и обратился к зам. комбата – Народ просит тридцать пачек.
– Каждому! – воскликнул с тоской Юра.
– На всех? – переспросил Лонгинов. – На неделю им хватит?
– Хватит! Здоровее будут, – утвердительно ответил я.
– У-у…, – провыл сержант, и таким же воем, словно эхом, отозвались сидевшие поодаль узбекские "мафиози".
Сержант что-то тихо проговорил в мой адрес и, матерясь, побрел на свой пост.
– Зайка, если ты что-то плохое сказал про меня или обиду какую затаил, то я сейчас вообще заявку отменю!
– Нет, нет, это я на себя. Уговариваю слабовольный организм отказаться от проклятого никотина.
– Вот иди и борись! – рявкнул я.
Тут меня вызвал Сбитнев и принялся распекать:
– Тебе что, зануда, жалко дряни этой? Почему мало заказал солдатам папирос?
– Нормально. Всем хватит, – ответил я.
– Если тебе было бы лишнее, то отдал бы мне подымить. Вернемся, объявлю выговор за недостаток чуткости и отсутствие заботы о личном составе! – заявил Володя.
– Это не черствость, это, наоборот, забота о здоровье, хочу продлить им жизнь на несколько лет.
– Старовер проклятый! Из-за таких, как ты мы тут страдаем и мучаемся! – рявкнул Сбитнев и отключился.
Рано утром над высотой принялся кружить вертолет. Почему-то он выбрал нашу площадку, наверное, потому, что она оказалась плоской и самой широкой.
Вертолетчики приземлились, из люка высунулась испуганная рожа Берендея, который принялся торопливо выбрасывать коробки с пайками, мешки с газетами, бурдюки с водой, еще какие-то мешки, и через минуту-другую "стрекоза" улетела. На правах хозяина горы я принялся распределять еду, воду, газеты.
– Ник, ты что там делаешь? – опять начал кричать по радиостанции ротный.
– Сортирую и делю продукты на всех.
– Прекрати, я сейчас приду и все поделю! Газеты не трогай, воду не воруй!
– Не понял! Плохо слышно! – ответил я.
– Сейчас приду, уши прочищу, – ответил Сбитнев, и радиостанция замолчала.
Вот черт, не сидится, не доверяет моей честности. А зря не доверяет! Обидел – отомщу.
– Фадеев, Зайка! Хватайте вот этот РД-100 и тащите воду к себе в эспээс, там накройте палаткой. Гасан, бери аккумуляторы к радиостанции и спрячь вот эту пачку самых интересных газет. Тут и "Советский спорт", и "Известия". А ротный пусть изучает "Красную звезду", "Правду" и "Окопную правду".
– А нам "Красную звезду" взяли? – поинтересовался Гасан. – Там фотографии солдат из третьей роты должны быть и разведчиков!
– Взял, все посмотрим, беги, маскируй прессу, покуда командир роты не конфисковал.
Вскоре показался взмыленный Сбитнев, который в лоснящемся от жирных масляных пятен автомобильном комбезе и без погон походил на зачуханного шофера колымаги.
– Так признавайся, что украл, что спрятал? – наигранно строго спросил Володя.
– Все по-честному, – уверенно, не моргнув глазом ответил я, и бойцы дружно закивали головами, подтверждая мои слова.
Командир разделил коробки по взводам, а из холщового мешка высыпал мягкие батоны. Свежие настоящие батоны, каждый завернут в отдельную целлофановую упаковку, внутри каждой были видны бумажки, на одной из них я прочитал: "Днепропетровский опытный хлебозавод, дата изготовления 17 мая, упаковщик №…".
– Ни хрена себе! Свеженький… – озадаченно почесал затылок Муталибов. – Больше месяца! Да там такая дрянь должна быть!
Я разорвал упаковку, и в нос ударили пары спирта.
– О-о-о, вот это да! Чистейший спирт! Божественный аромат! Володя, вдохни! Чудесно!