Начало, короче говоря, было положено, – а что было дальше, известно так хорошо, что и говорить о том нет никакой надобности. Помяну лишь, что в 1858 году, когда ни одного свидетеля событий уже не было в живых, в Бостоне начали отмечать День Мучеников Свободы, а в 1888-м был установлен памятник жертвам резни, на фронтоне которого перечислены славные имена всех шестерых, включая, разумеется, и Кристофера Сейдера. Учиться на их примере много десятилетий наставляли детвору. Нынче, правда, о суде (но не о предыстории сюжета) уже рассказывают все более и как есть. Хотя отголоски старой версии, гласящей, что "капитана Престона и его солдат осудили за убийство", типа, как насчет иракских ОМП, с которыми когда-то, – бывает, бывает, – слегка ошиблись…
Глава 2. Мы, американский народ
Генеральная репетиция
А сейчас вернемся на век назад и поговорим о событиях, связанных с именем Натаниэля Бэкона. Дело было, правда, еще в эпоху колониальную, то есть скорее к Англии относится, чем к Соединенным Штатам, которым еще только предстояло возникнуть полный век спустя. Однако, с другой стороны, именно этот сюжет будущие отцы-основатели Империи Добра, – в частности, сам Томас Джефферсон, голова из голов, – считали примером для подражания и вообще первым случаем, когда "американский народ заявил о себе как об отдельной от англичан нации, исполненной чистого патриотизма, добродетели и любви к свободе". А это, согласитесь, уже кое-что.
К тому же в самом сюжете таится некая будоражащая душу загадка. Задолго до нынешних времен толерантности и взаимного согласия, отношение к Бэкону странным образом объединяло несоединимое. Самые твердокаменные, прошлого еще поколения коммунисты США, типа Герберта Аптекера, считали его "чудесным, ярчайшим примером объединения всех угнетенных, белых и черных, в борьбе с колониальным гнетом Англии". Спустя поколение в ту же дуду дудел идеолог "новых левых" Теодор Аллен, указывавший, что "выступление народа против буржуазии, начавшись как результат расхождений в "индейском вопросе" между элитными и неэлитными плантаторами, превратилось в гражданскую войну, в которой вооруженный рабочий класс, черный и белый, дрался плечом к плечу за отмену рабства". И вместе с тем, что интересно, примерно в том же ключе высказывались и закоренелые консерваторы, даже расисты вроде Ника Салливана, рассматривавшие Бэкона как "самого великого патриота и демократа Америки до Вашингтона". Уже любопытно. Получается, что какой-то конфликт между группами каких-то плантаторов, чего-то не поделивших по "индейскому вопросу", каким-то непонятным образом перерос в совместную вооруженную борьбу белых и африканских рабочих против рабства, да еще и против гнета Англии. Странно. Непонятно. Будем разбираться…
Мы в Город Изумрудный идем дорогой трудной
Вирджиния, самая, как говорили тогда, "царственная" колония Англии в Северной Америке, по праву считалась славным местечком. Не холодно и не жарко, аккурат между будущим Севером и будущим Югом, но все-таки больше Юг. Населена была не хмурыми сектантами-разночинцами, как чуть севернее, а людьми свободомыслящими, ни Бога, ни себя не забывающими, в немалой степени дворянами. Занимался тамошний люд в основном сельским хозяйством, в социальном смысле делясь на "джентльменов", – около 1000 семей, – потомков первых поселенцев, прогнавших индейцев с берега и владевших большими и богатыми плантациями близ моря, где трудились чернокожие невольники, и "народ", численностью раза в четыре больше. "Народ", в свою очередь, распадался на "сквайров" (плантаторов победнее), фермеров и безземельную мелюзгу – в основном из отбывших семилетний срок "кабальных слуг" ("белых рабов"), то ли сосланных из метрополии на каторгу, то ли оплативших трудом переезд. Ну и еще полезно для понимания дальнейших событий знать, что управлялась Вирджиния, как положено, своей Ассамблеей, но губернатора, поскольку колония считалась коронной, назначали из Лондона, а правом голоса обладали только свободные белые мужчины, владевшие землей или иной собственностью, вроде мастерской или судна. Но главное, конечно, землей, поскольку мастерские были в основном на плантациях, а корабли плантаторам же и принадлежали.
В общем, поначалу такой порядок дел был даже справедлив, но по мере роста колонии белых свободных "лишенцев" становилось все больше, и они все настойчивее поговаривали о том, что неплохо бы получить право голоса. Не политики ради, политика мало их волновала, а потому что к 1674 году на повестку дня вышел "индейский вопрос", которого раньше как бы и не было. В отличие от суровых сектантов Новой Англии, считавших краснокожих еле-еле животными и спровоцировавших туземцев вести себя соответственно, а затем вырезавших "дьяволов" подчистую, в Вирджинии царило согласие. Девятнадцать небольших местных племен, проиграв войну 1644–1646 годов, жили, не нарушая договор, лояльно служили английской короне, платили дань пушниной и даже помогали колонистам в войнах с более далекими, "немирными" племенами.
Так было много лет, но теперь привычный мир нарушился. Летом 1675 года цены на табак падали (голландцы интриговали вовсю), сильная засуха сократила урожай маиса на три четверти, и "народу", и "джентльменам" приходилось затягивать пояса, а тут еще с севера, из Массачусетса шли нехорошие слухи о взбесившихся индейцах, берущих штурмом и выжигающих целые города. То есть о знаменитой "войне короля Филиппа". Это, конечно, было далеко, но у страха глаза велики, а к тому же ситуация давала возможность решить остро волнующие всех вопросы. Короче говоря, большая группа фермеров, обитающая по соседству с лояльными индейцами, потребовала отменить договор, прогнать их, неважно, что лояльные, и распределить возделанные земли, поскольку "это даст добрым подданным дополнительный доход". Того же требовали и бывшие кабальные слуги, не имеющие заработка и мечтающие о своей земле, тем паче уже ухоженной, поскольку средств на самостоятельную очистку участков и постройку домов не имели.
Власть в лице губернатора, пожилого джентльмена по имени Роберт Беркли, такие настроения не поощряла, как "противоправные", а провести соответствующие законы через Ассамблею "народ" не мог, поскольку "малых плантаторов" было немного, а мелюзга не имела права избирать и быть избранной. Вопрос сделался актуален, но "джентльмены" добра от добра искать не собирались, – и в какой-то момент фермеры решили брать дело в свои руки по северным стандартам. Начались пограничные стычки, – белые явочным порядком занимали индейские угодья. Затем дело дошло до убийств, а в июле 1675 года и до крупного конфликта. Преследуя воинов из "немирного" племени доик, укравших свинью и побивших сторожа плантации, отряд виргинской милиции по ошибке пересек границу Мэриленда и – опять-таки, по ошибке – атаковал поселок ни в чем не виновных саскеханоков, своих союзников. Индейцы оказали сопротивление и прогнали почему-то нагрянувших белых. Возможно, зря, поскольку сопротивление рассматривалось как "грех и нарушение Божьего права".
Разозленные виргинцы, объединившись с милицией Мэриленда, вернулись в августе, уже огромной по тем временам армией, – 1100 человек окружили форт саскеханоков, пятерых главных вождей выманили на переговоры и без лишних церемоний повесили, а затем атаковали укрепление, но взять не смогли и решили удушить "чертей" блокадой. Но опять просчитались: когда голод стал невыносим, осажденные под покровом ночи покинули городок и неслышно проскользнули через оцепление, убив по дороге пятерых часовых, по одному за каждого вождя. Могли и больше, но не захотели. Однако договора больше не существовало: саскеханоки встали на тропу войны.
Парень без предрассудков
Все эти события, понятное дело, обострили политическую ситуацию в Вирджинии. "Народ" требовал или указа губернатора о войне с индейцами, или права голоса для всех, чтобы вотировать войну через Ассамблею. И как раз в этот момент на авансцене появился всего лишь года полтора как приплывший из Англии молодой сквайр Натаниэль Бэкон по прозвищу "Junior", поскольку был и Бэкон-старший – один из столпов колонии, богач и член государственного совета Вирджинии. Он, собственно, и пригласил молодого кузена, дела которого в Англии шли плохо, перебраться за океан, тем паче что его сестра, соответственно, тоже кузина англичанина, была замужем за самим губернатором, мистером Уильямом Беркли, и тот гарантировал свояку хороший прием. Так оно и вышло: немедленно по прибытии Натаниэль купил по дешевке две небольшие, но очень хорошие плантации в престижном районе у моря, нашел надежного компаньона, Уильяма Бёрда, и получил от губернатора выгодную, далеко не всем достававшуюся лицензию на право ведения пушной торговли с индейцами. А затем, – очень понравившись мужу кузины умением красиво говорить и толково советовать, – стал и членом госсовета Вирджинии. Искушенный политик, губернатор, видимо, полагал, что молодой человек, в колонии чужой и всем ему обязанный, станет его надежным сторонником.
И ошибся. Юноша был птичкой совсем иного полета, и амбиции его, как очень скоро выяснилось, пределов не имели. Практически сразу он ушел в оппозицию Беркли по "индейскому вопросу". Губернатор, исходя как из инструкций Лондона, так и из собственных взглядов, стоял на том, что любая "враждебность" краснокожих, неважно, что послужило ее причиной, должна быть наказана, так что карательные экспедиции против саскеханоков одобрял и поддерживал, а к их просьбам о мире не прислушивался. Вместе с тем, утверждал он, аборигенов, соблюдающих договоры, лояльных короне и "смиренно принимающих несправедливость судьбы", трогать не следует, торговать с ними должно более или менее честно и столкновений за землю не провоцировать. "Я бы хотел, – писал он, – сохранить тех индейцев, которые ежечасно в нашей власти, чтобы они служили нашими шпионами, помощниками и проводниками", предлагая построить вдоль границы несколько небольших фортов, которые исключили бы возможность вторжения с земель, где жили "немирные" индейцы. "Джентльмены", как уже говорилось, были с губернатором заодно. А вот "народ" на такое "миролюбие" роптал.
Pro forma людей не устраивало неизбежное, при решении строить форты, повышение налогов, но на деле все было куда проще. Кому-то хотелось расширить свои фермы до ранга плантаций, кому-то просто обзавестись фермой, а кого-то, безденежного, бесило, что за свои меха "краснокожие черти" требуют плату, вместо того чтобы с радостью отдавать их даром. В связи с чем "народ" сходился во мнении, что индейцев, мирные они или нет, следует попросту перебить, а их имущество поделить по-честному, "согласно заповедям Божьим". Очень скоро в вожди "народа" выдвинулся Бэкон, индейцев хотя и увидевший впервые совсем недавно, но возненавидевший сразу; сам он этого не отрицал. На тех, кто считал причиной тот факт, что в стычке с саскеханоками погиб один из его работников, даже сердился. "Хардинг, – заявил он на одном из сходов, – был выпивоха и богохульник, его гибель меня ничуть не огорчила, однако я уверен, что сокрушить, а лучше без предрассудков, полностью искоренить всех индейцев было бы делом угодным Господу и полезным для всех простых людей".
Щедрый, красноречивый и храбрый, Junior очень быстро стал популярен в среде поселенцев пограничья, вполне согласных с его программой "окончательного решения" индейской проблемы, а ощутив за собой реальную силу, бросил вызов и самому губернатору Беркли. Для начала аккуратно попробовав старика на прочность тайным предложением "поддерживать во всем честно и усердно", если его и Бёрда компания получит "меховую монополию", – то есть, в сущности, бюджет колонии. Естественно, Беркли послал "вождей народа" куда подальше, для начала отказав "наглецу Нату" в чине офицера колониальной милиции, в связи с тем, что он "своеволен и не уважает власть". А чуть позже, в марте 1676 года, вообще ударил ниже пояса, проведя через Ассамблею решение о проверке лицензий и отборе их у "виновных в контрабанде". Естественно, Бэкон с напарником оказались в числе лишенцев, – и естественно, честолюбивый и обидчивый Junior был взбешен, поскольку удар был двойным, и по амбициям, по планам, и по кошельку.
Именем народа
В мае 1676 года "лояльное" племя оканичи сообщило губернатору, что поблизости от их селения появились саскеханоки, и получило в ответ уничтожить "немирных" своими силами. Поселенцам отправляться в поход было запрещено, однако Бэкон – это было первым его официальным актом неподчинения – созвал недовольных таким решением, выставил им несколько бочек виски, а затем, естественно, избранный "генералом", двинулся в земли оканичи, где нежданных гостей, изможденных и голодных, встретили удивленно, но очень приветливо. Их накормили, дали отдохнуть, а пока они отдыхали, гостеприимные хозяева сделали все сами. Внезапно атаковав лагерь саскеханоков, оканичи убили около 30 воинов, еще десяток замучили у столба пыток, а прочих (человек двадцать) подарили Бэкону. Рабов Junior, конечно, принял с благодарностью, однако возвращаться назад не спешил: у него были совсем иные планы. Позже его люди честно рассказывали, что "по слухам, у дикарей скопилось пушнины на тысячу фунтов стерлингов, и было несправедливым оставлять в их руках такое богатство". В общем, за день до предполагаемого ухода, во время прощального пира, люди Бэкона, как не без гордости написал он в докладе, "набросились на мужчин, женщин и детей снаружи, обезоружили и уничтожили их всех".
Укрепленный городок, правда, взять не смогли, да и не пытались, но добычи и рабов набрали достаточно и без потерь, – по словам Джереми Уитта, "не убив ни одного враждебного индейца, но убив, обобрав и обратив в рабство множество дружественных", вернулись домой, где были встречены "народом" как герои. С точки зрения губернатора, конечно, это было совсем не так, – Беркли расценил действия Бэкона как "мятеж" (а современные историки именно с этого момента исчисляют начало "восстания"), но от заявлений старого джентльмена "народному генералу", ставшему самой популярной фигурой в Вирджинии, не было ни холодно ни жарко. Напротив, он сам перешел в атаку на Беркли и чиновников колонии, обвиняя их в "любви к индейцам" и "ненависти к честным белым людям", – в связи с чем, дескать, "ни один мужчина не смел убивать индейцев, даже враждебных… пока я не разрубил этот узел, что заставило людей смотреть на меня как на своего друга". Это, конечно, была ложь чистой воды, индейцев и раньше стреляли почем зря, но люди, естественно, верили каждому слову "нашего Ната". Сомневавшихся били. Кое-кому подпустили красного петуха. А сам "народный генерал" тем временем уже позволял себе намекать и на то, что в Лондоне не знают, кому пристойно быть губернатором, так что решать это следует не английским чиновникам, но "народу, большинством голосов", а следовательно, необходимо отменить "несправедливое установление 1670 года", лишающее права голоса "свободных белых людей, не владеющих землей".
Ничего удивительного, что Бэкон, хоть и объявленный "нарушителем закона и мятежником", легко победил на выборах в Ассамблею, первая сессия которой должна была начаться 5 июля 1676 года. Активнейшее участие в кампании, вовсю пиаря супруга среди женщин и убеждая их уговорить мужей голосовать только за "народного генерала", который "с Божьей помощью убил множество индейцев и убьет еще больше", принимала и леди Бэкон, – к слову сказать, на этом основании считающаяся нынче "основательницей американского феминизма". Совсем уж на всякий случай, – хотя сомневаться в успехе не было никаких оснований, – Junior 5 июня, в день выборов, приказал своим вооруженным сторонникам захватить избирательный участок в графстве Энрико, от которого он баллотировался. А после подсчета голосов, вместо того чтобы, как положено было, отправить в столицу колонии своих доверенных лиц со списками и опечатанными бюллетенями, двинулся на Джеймстаун во главе вооруженного до зубов отряда ополченцев, заявив, что хочет лично проследить за окончательным подсчетом и, если понадобится, сместит "негодяя Беркли, который, Бог свидетель, определенно стремится украсть у народа мою победу".
В борьбе обретешь ты право свое
Первый блин, однако, вышел комом. Поход полусотни людей с мушкетами изобразить "законным действием народа" не получилось. 7 июня на окраине Джеймстауна Бэкон и его люди были задержаны спешно созванной милицией. Всерьез рассерженный Беркли, созвав ассамблею, поставил вопрос о судьбе "мятежника и нарушителя закона". Дело пахло петлей, и ею бы, видимо, кончилось, прояви Junior хоть сколько-то гонора типа того, что выказывал в своем кругу. Он, однако, были смиренен, как овечка, во всем каялся, пав на колени, целовал руку губернатору, называя его "любимым дядюшкой", клялся на Святом писании, что никогда больше не будет, – и таки вымолил прощение. Более того – миловать так миловать, – был утвержден депутатом и вновь назначен членом Госсовета. После чего уехал домой, а полторы недели спустя, 23 июня, вернулся в Джеймстаун уже во главе 500 вооруженных сторонников.
На сей раз, понятно, город он легко захватил, самого губернатора пленил, и 30 июня, на 5 дней раньше "законного" срока, открыл первую сессию нового созыва Ассамблеи, вошедшую в историю под названием "Ассамблея Бэкона". Подавляющим большинством голосов были утверждены знаменитые "Декларация народа Вирджинии" и еще более знаменитый Акт VII, восстановивший избирательное право "свободных белых людей, не имеющих недвижимости". А также, вернее, еще до того, Акт I и Акт II, объявившие все ранее заключенные договоры с индейцами недействительными, а все их земли, "в первую очередь, должным образом возделанные", и все "запасы пушнины, а также иные полезные припасы" собственностью колонистов. Против Акта VII не выступил никто, его поддержал даже Беркли, присутствовавший на сессии в кандалах, а вот Акты I и II вызвали споры. "Джентльмены" и бывший губернатор настаивали на том, что так поступать с "лояльными" индейцами все-таки неблагородно и Лондону это придется не по вкусу. Однако Бэкона несло. Прислушиваться к поверженным оппонентам он не собирался. На его стороне была сила, и поэтому за него голосовали даже "джентльмены". Единственное, чего "народному генералу" все-таки не удалось, – поскольку ни одно из обвинений не подтвердилось, – это привлечь "любимого дядюшку" к суду за махинации с налогами, протекцию друзьям и "преступный сговор с индейцами". В конце концов, Беркли пришлось не только оправдать, но и отпустить домой, поскольку на границе, откуда ушли почти все вооруженные мужчины, стало неспокойно и старик, согласно закону, имел право защищать свою семью.