Кочегар сгребает жар к передней стене, к самым трубам, и очищает от шлака середину. Работает очень быстро: топка сильно охлаждается, а в котле пар и бурлящая вода. Могут потечь трубы или связи. Он торопится, на нем взмокла одежда, пот струится с лица, но ему пе до этого. На очищенные от шлака места подгребает жар.
Шлаком уже забито все поддувало. Его тоже надо чистить. Это обязанность кочегара. Обычно помощник чистит топку, а потом кочегар скребком выгребает из поддувала. Но сейчас машинист, сбросив вниз скребок, кричит:
- Эй, выгребай поддувало, да поживей!
Окрик звучит оскорбительно, но делать нечего. Виктор молча берет скребок и сует в поддувало. Мимо него, видимо, возвращаясь с гулянья, шумно идут трое ребят. Ну и пусть гуляют. Ему надо выгребать горячий вонючий шлак, от которого даже на воздухе угорают. Он может совсем отбросить скребок и грести голыми руками…
Спустя полчаса на колосниковой решетке ярко горел ровный слой угля, раздуваемый сифоном. Закончив свои дела, Виктор поднялся, взял лопату, чтобы подбросить.
- Не тронь! - заревел машинист. Уходи с левого крыла, топить будет кочегар.
- Да нет, теперь хорошо, он справится, - смущенно забормотал кочегар.
- Видели, как он справлялся, с меня хватит! - зло ответил механик, и кочегар умолк.
В депо приехали в одиннадцать часов утра.
Сейчас Виктор больше всего боялся, как бы знакомые не увидели за левым крылом кочегара. Ему было стыдно.
Стояла хорошая солнечная погода, и его это раздражало. Ему хотелось бы идти домой ночью или в дождь, чтобы никому не попадаться на глаза. Будь он хоть без сундучка и без этих блестящих пуговиц, еще ничего, а сейчас чувствовал себя как в чужой одежде, будто чужую славу присвоил. А тут еще кочегару оказалось по пути с ним, и тот шагал рядом. Оба молчали. Как назло, один за другим попадались знакомые. "Привет, Витя!", "Здорово, механик!", "Поздравляю, Витя!" - только и слышалось со всех сторон.
Молодой слесарь, с которым Витя вместе учился, узнал его, когда уже прошел мимо, и на ходу спросил:
- Как съездил, Витька?
Не успел Виктор и рта раскрыть, а на помощь ему пришел кочегар.
- Здорово съездили, хорошо! С него причитается. - И кивнул на Виктора.
Но это уже было совсем невмоготу.
- Плохо съездил, завалился! - крикнул он вдогонку слесарю.
А тот по-своему понял эти слова, обернулся и, погрозив пальцем, сказал:
- Это ты брось, не отвертишься, все равно стребуем. Виктор шел, глядя далеко вперед, чтобы заранее увидеть врага. А врагом теперь казался каждый знакомый.
Вскоре он заметил идущую навстречу уборщицу общежития. Он знал ее как надоедливую и болтливую женщину. Уж она наверняка остановит, начнет расспрашивать. Но, на счастье, кочегар стал прощаться. Ему надо было перейти на противоположный тротуар и свернуть в сторону. Воспользовавшись этим, Виктор сказал:
- Пожалуй, и я пойду по той стороне, там идти удобнее - тротуар лучше.
И он направился вслед за своим спутником.
Но когда судьба издевается над человеком, жалости в ней нет. Она бьет, пока человек не упадет, потом бьет лежачего, бьет обессиленного и чем меньше он сопротивляется, тем сильнее ее удары.
Не успел Виктор ступить на тротуар, как из-за угла показалась Маша. Эта девушка работала на складе, куда он заглядывал не только по делу. Когда лишь мечтал о паровозе, именно ее хотелось ему встретить после первой же поездки. Но сейчас!.. Уж пусть бы лучше он не переходил на эту сторону, пусть бы хоть час терзала его болтливая уборщица, но только бы не встретить Машу.
Остановиться у него не хватило сил. Растерянно поздоровавшись, он неестественно быстро прошмыгнул мимо.
К вечеру у Виктора начался жар. Врач выписал лекарство, велел потеплее укрыться на ночь и дал бюллетень на три дня.
То-то посмеются над ним в нарядной. Машинист, конечно, рассказал, как он съездил, а то, что сказано в нарядной, распространяется быстрее звука. И уж ни один машинист не согласится его взять.
Наутро ему стало лучше, но вставать не хотелось. Он лежал лицом к стене и думал. Думал только об одном: как быть дальше? С паровоза он не уйдет. Но и позориться так больше невозможно, подводить машиниста нельзя. Впрочем, ведь его и не возьмет никто. Интересно, как ездят другие?
Он обернулся и, убедившись, что в комнате никого нет, быстро оделся и вышел. Температура еще не совсем спала, его немного мутило, кружилась голова.
Виктор шел в сторону депо, пи от кого не прячась, поглощенный своими мыслями. И когда увидел шедшего навстречу старого машиниста-наставника, которому сдавал экзамены, спокойно отметил про себя: этот уже все, конечно, знает, а ведь оп не любит молодых помощников. Наверное, торжествует сейчас.
И как ни странно, его не испугал предстоящий разговор, хотя он понимал, что разговор будет неприятный. Уже первые слова наставника подтвердили опасения Виктора.
- Ну что, герой, - иронически сказал наставник, когда они поравнялись, - завалился? Расскажи-ка!
Виктор молчал. Ничего больше не говорил и старик.
Виктору приходилось не раз бывать на собраниях, он знал, как достается бракоделам, и ему хотелось, чтобы наставник уж поскорей выругал его и отпустил. Молчание становилось невмоготу, и он спросил:
- Рассказать, что произошло?
- Что произошло, я тебе расскажу! - неожиданно резко ответил наставник. - Ничего не произошло! Понял? Ничего!
Теперь уж, действительно, Виктор ничего не мог понять. А тот продолжал:
- В каждом деле всегда разобраться надо. Понял?
- Понял, - с готовностью ответил Виктор.
- Так вот, падать духом тебе рано. Почему? А вот почему. Уголь вам дали один тощий, шлакующийся, а надо бы немного жирного подкинуть. Это раз. Теперь. Машинист не очень в топке углем разбирается. Это два. Так? Да к тому же паровоз ваш последний рейс перед капитальным делал. Там только накипи на трубах с палец толщиной. Это три. Значит, зови хоть самого Стефенсона или обоих Черепановых, пару не будет.
Виктор ушам своим не верил. И хотя старался спрятать радость, но лицо расплывалось в улыбке. Наставник не смотрел на него и продолжал:
- Только и радоваться тебе нет причин. Главное все-таки в том, что топить ты не умеешь. Это четыре. Но с первого раза и никто не умеет. Понял? Научишься. Машину ты знаешь хорошо, а это главное.
…Виктора назначили на маленький паровоз О работавший на ветке. Она соединяла несколько леспромхозов со станцией Чулымская.
Работая на маленьком паровозе, Дубравин прежде всего учился топить. Узнал характер и повадки всех марок и видов топлива: жирного, тощего, длиннопламенного, шлакующегося, коксующегося… Узнал, что одни угли надо хорошо смачивать, другие надо лишь опрыскивать, а третьи вообще не переносят воду. Он видел, к какому топливу нельзя прикасаться резаком, а какое, наоборот, не будет гореть, если его не взрыхлять.
Теперь открывал шуровку уверенно, как настоящий хозяин паровоза. Он видел все, что делается на каждом сантиметре колосниковой решетки. Понял, что значит наиболее выгодный режим огня. Уголь у него ложился тончайшим слоем по всей поверхности и раскалялся в несколько мгновений.
Он виртуозно овладел узкой и длинной лопатой на короткой рукоятке, лопатой паровозника. Казалось, каждый крошечный уголек летел именно в то место, которое предназначал для него Виктор,
Вскоре Виктор Дубравин выехал с ветки на главную линию Великой транссибирской магистрали и пересел па мощный паровоз. Теперь каждая поездка приносила радость. Радость больших скоростей. Он возненавидел красный сигнал семафора, сигнал остановки.
Все чаще поглядывал он на правое крыло, все внимательнее присматривался к действиям механика. Машинист многому научил своего помощника и время от времени уступал ему место за правым крылом. Пока Виктор вел поезд, механик стоял рядом, чтобы мгновенно предупредить малейшее неверное действие.
Виктор познал устройство и ремонт паровоза. Но для того чтобы стать машинистом, этого было мало. Предстояло изучить более тысячи различных правил, положений, законов, норм, размеров, сигналов. Все это тоже одолел Дубравин.
Теперь он смог бы управлять паровозом. Но только паровозом, без поезда. А машинист, естественно, должен водить составы. Это тоже целая наука. Не освоив ее, человек не сможет стронуть поезд с места, не подтянет его к колонке, обязательно разорвет на первом же перегоне.
Ведь вагоны не стоят вплотную друг к другу, как книги на полке. Состав сжимается и разжимается наподобие гармошки или звеньев цепи. Вагоны могут толкать друг друга. Да кому не знакома эта картина на станциях, когда вдруг загромыхает, залязгает состав, и вагоны, каждый в отдельности, тычутся взад и вперед, и не поймешь, в какую сторону пойдет поезд? Даже сидя в пассажирском вагоне, можно ощущать эти толчки в противоположные стороны.
Так вот, вести состав, в котором каждый вагон действует "самостоятельно", нелегко. Уметь хорошо стронуть с места тяжеловесный состав - тоже искусство.
И все-таки пришло время, когда Виктор решил сдавать экзамен на машиниста. Испытание тяжелое. Те, кто выдает права управления паровозом, скидок не делают.
Четыре дня его экзаменовала деповская комиссия. Когда ему сообщили, что на все семьдесят три вопроса он ответил хорошо, это означало, что окончился первый подготовительный этап испытаний и ему предоставляется право на пробную поездку.
Дубравин вместе с машинистом-наставником пришел на первый подготовленный к отправке поезд, на чужой паровоз и встал за правое крыло. Наставник молча наблюдал за каждым движением будущего механика: как тот осматривает паровоз, что говорит помощнику, как готовится к отправлению. Так же молча следил за движением рук Дубравина, когда тот трогал с места поезд, преодолевал подъем, спускался с уклона, тормозил. Он следил за глазами машиниста, чтобы определить, когда тот начинает искать световой сигнал, правильно ли пользуется приборами, не нервничает ли.
Наставник, на которого ложилась ответственность за любое происшествие в этом рейсе, ни разу не вмешался в действия Дубравина, не сделал ему ни одного замечания. Пробная поездка прошла отлично. Это означало, что он получил право предстать перед экзаменационной комиссией Барабинского района. И здесь он отвечал на множество вопросов, и трудные испытания прошли хорошо.
Так закончились все подготовительные этапы, и Виктор получил командировку в Омск, в управление дороги, где и предстоял настоящий экзамен.
ПИДЖАК, ПРАВЫЙ НАРУЖНЫЙ…
В управление прибыл днем, когда испытания уже шли полным ходом. Человек, отметивший ему командировку, велел явиться на следующее утро. От нечего делать Виктор решил побродить по городу, а заодно заглянуть в технический кабинет, посмотреть, как сдают экзамены люди из других депо.
Экзамены на железных дорогах распространены как нигде. Ежегодно каждый рабочий, служащий, инженер, начиная от сторожа до министра, сдают Правила технической эксплуатации и должностные инструкции. Кроме того, непрерывно идут испытания на более высокую квалификацию. Кочегары сдают на помощников, помощники на машинистов, машинисты четвертого класса постепенно добиваются третьего, второго, первого. Вокзальные уборщицы экзаменуются на стрелочниц, стрелочницы на операторов, операторы на дежурных по станции - и так в любой службе.
Казалось бы, люди могли привыкнуть к экзамепам, относиться к ним спокойно. Но ведь любой сдающий, сколько бы лет ему ни было, всегда становится школьником. Поэтому никого и не удивляет, что порой убеленный сединами старик, боязливо озираясь по сторонам, сует кому-то шпаргалку или солидный начальник со звездами на петлицах украдкой листает под столом учебник.
В коридоре перед техническим кабинетом, куда пришел Виктор, было людно и шумно, как в вузе во время сессии. Кто-то заглядывал в щелку чуть-чуть приоткрытой двери, кто-то нервно и быстро листал записи в последний раз перед тем, как идти отвечать, кого-то уже вызвали, и он, подбежав к урне, часто-часто сосал папиросу, не в силах оторваться от нее. Счастливчики, уже сдавшие экзамены, делились своими впечатлениями.
Особенно шумно было возле какого-то парня, который сильно жестикулировал. Его голос слышался по всему коридору. Еще издали Виктор узнал в нем Владимира Чеботарева.
- А что вы смеетесь? - продолжал тот. - Я вам верно говорю: идешь на экзамен - надевай жилет! Я потом разъясню, зачем он, а сейчас не перебивай. Так вот, я и говорю, самое главное - расположить к себе комиссию.
Это совсем плевое дело, если психологию людей нанимать. Ведь они, бедняги, сидят целыми днями, и все время перед нимн измученные, перепуганные, страдающие люди. И сами они должны быть грустными, озабоченными и серьезными. А им давно все опостылело вот аж до каких пор, - резанул он ладонью по шее. - Им бы поболтать, развлечься хоть немного, а нельзя. Другой вспомнит что-нибудь смешное и даже улыбнуться не имеет права. Значит, понимать это надо, сочувствовать людям, разрядку им дать. Я как зашел, как глянул па их тоскливые лица, мне аж жалко стало: сидят, бедные, друг перед другом, да и перед нами марку держат. Ну, глянул я и говорю: "Ух, видно, жарко мне будет, разрешите для начала холодной водички напиться, а то потом руки дрожать будут". Так, верите, минут пять все смеялись. Они в таком безвыходном положении, что им любую глупость скажи, все равно засмеются. И не от того, что ты скажешь. Кто на законном основании про свои дела будет смеяться, кто просто засиделся и с полным правом на стуле повертится, разомнется. Им ведь и минутная передышка дорога. А мне все равно, главное - уже людей к себе расположил, на свою сторону поставил, и у них пропал интерес меня сыпать.
- Ну а если ты все-таки ничего не знаешь? - спросил кто-то.
- А ты не забегай вперед, все поясню, - отрезал рассказчик. - Ну вот, - продолжал он, - дадут тебе, например, "Устройство крана машиниста системы Казанцева" и скажут, чтобы посидел, подумал, подготовился. А что ж готовиться, когда на охоту идти? У хорошего хозяина должно быть заранее все приготовлено. Значит, садишься и смотришь на руку под столом. - И он показал исписанную химическим карандашом ладонь левой руки. - Тут оглавление, видите, тринадцать глав, по числу моих карманов. В них - шпаргалки по всему паровозу. Значит, и ищи то, что надо. Кран машиниста надо, вот, ищи тормоза. Против них, - он провел пальцем вдоль ладони, - стоит "ЖЛН", значит - "жилетный, левый нижний". Ну, лезу в указанный жилетный карман… Все грохнули от смеха.
- А ну, перестаньте смеяться! - притворно рассердился он, но тут же продолжал: - Спросят тебя, скажем, паровую машину, ты опять в оглавление. Против паровой машины, видите, стоит "ППН", значит - "пиджак, правый наружный", ну и так далее. К следующему экзамену я себе френч сошью, чтоб больше карманов было, и на штанах второй задний карман прорежу.
Все слушали, улыбаясь, а он, поощряемый общим вниманием, с еще большим жаром выкладывал свои секреты.
- Самое главное, - говорил он, - чтоб комиссия не поняла, когда ты в тупик зашел. Иной обрадуется легкому вопросу, важности на себя напустит, как индюк, и отвечает, будто профессор, а на второй вопрос - тыр-пыр, тыр-пыр, и вся спесь пропала. И веры в него больше нет. Рядом со мной сдавал один, так сначала он не говорил, а изрекал, солидно так, знаете, басом: "карр-карр-карр", потом слышу, уже чирикает: "чирик-чирик-чирик", а дальше только: "тютя-тютя-тютя", едва бормочет.
Самое страшное - дать себя забить! Задали тебе вопрос, на который не знаешь ответа, делай вид, будто самого вопроса не понял, переспрашивай хоть десять раз, они и начнут перебивать друг друга, стараясь попроще объяснить вопрос, а ты пытай их без жалости, пытай до тех пор, пока не проговорятся. Обязательно кто-нибудь проговорится. А уловил ответ, улыбнись так удивленно - ах, вот, мол, о чем вы толкуете, так это же совсем просто. И отвечай так, чтоб рельсы гудели.
Но не всегда надо так! - быстро проговорил он, будто спохватившись. - Вот задают тебе вопрос: "Какое давление воздуха должно быть в магистрали, чтобы тормоза считались подготовленными к действию?" Ну, другой, хотя и не знает, но для важности выпалит, как пулемет: "Для того чтобы тормоза считались подготовленными к действию, давление воздуха в магистрали должно быть…" - и осекся, будто на скаку перед тобой яма выросла. И никто не подскажет. А надо заставить комиссию подсказать, надо ее измором взять.
- Да как же ты ее изморишь? - рассмеялся сосед Виктора.
- А очень просто. Отвечай так: "Для того чтобы тормоза…" - и замолчи, вроде слово забыл. Тебе по закону сейчас же кто-нибудь из комиссии подскажет: "…считались…", а ты подхватывай: "…считались подготовленными к действию, давление в…" - и снова замолчи. И опять тебе подскажут: "…магистрали…", значит, твоя очередь продолжать: "…в магистрали должно быть…" Ну, уж тут обязательно, у кого нервы послабей, ляпнет: "пять…", а ты только добавишь: "…атмосфер". Если будешь так тянуть, они все время норовят подсказать тебе, как здоровый человек заике.
- Ну а если никто не подскажет? - не выдержал Виктор.
- Витька, ты?! - удивился Чеботарев. - Ну, слушай, ума набирайся. Если никто не подскажет, все равно выход есть! Тут уж на крайние меры иди: попробуй сообразить сам. Трудно это, конечно, но не скажешь же ты "двадцать атмосфер". Допустим, скажешь "четыре". По лицам видишь, что не попал, и сразу перестраивайся. "Хотя точно не помню, - говори, - ведь человеческая память не совершенна". Тут все и рассмеются. А ты лицо такое невинное делай, мол, и с вами может случиться, на другие-то вопросы я хорошо отвечаю. Значит, снова им разрядку дал и в честные люди вышел: забыл человек, так прямо и говорит, не мудрствуя. Или вот еще…
Но в это время раскрылась дверь техкабинета, и секретарь комиссии вызвал очередного экзаменующегося.
На вызов никто не откликнулся. Секретарь повторил фамилию и, не получив ответа, назвал следующего кандидата. И опять то же самое. Все молчали.
И вдруг Виктор почувствовал, как холодная волна прокатилась от груди к ногам и снова поднялась вверх. И прежде чем выкристаллизовалась неясно промелькнувшая мысль, он выпалил:
- Разрешите мне?
- Откуда? - сухо спросил секретарь.
- Из Барабинска. Виктор Дубравин.
В большой комнате, увешанной плакатами, схемами, чертежами, загроможденной различными паровозными деталями, оказалось много людей. Четверо экзаменующихся склонились над своими листками и что-то нервно писали, готовясь к ответам, один стоял у доски. Семь человек восседали за столом экзаменационной комиссии. Лица у них были напряженные, сосредоточенные, хмурые, точно такие, какими их только что описывал в коридоре Владимир. "Эх, рассмешить бы их чем-нибудь, расположить к себе, как советовал Чеботарев", - подумал Виктор, но только мысленно махнул рукой и решительно направился к столу председателя.
Сорок минут отвечал Дубравин и вышел с каким-то странным чувством не то облегчения, не то пустоты.
- Ну как? - набросились на него стоявшие у двери.
- Наверное, сдал, - неуверенно сказал Виктор, - вопросы попались легкие, вроде на все ответил.