Расстояния на Чукотке велики, пейзажи разнообразны, деятельность и интересы людей, осваивающих ее, многосторонни. Книга Б. Василевского соединяет все это в цельную картину современного облика Севера.
Содержание:
Длинная дорога в Уэлен 1
Путешествие с возвращениями 2
Вновь на Росомашьей реке 17
Коса, на которой стоит Уэлен… 24
Остров и заповедник 33
Борис Василевский
Длинная дорога в Уэлен
Длинная дорога в Уэлен
Сочинять предисловие к собственной книге, мне кажется, гораздо труднее, чем саму книгу, потому что ловишь себя на желании тут же, в нескольких словах обозначить ее суть, а это - по крайней мере для автора - всегда сложно. Поэтому лучше, наверное, попытаться объяснить читателю, как создавалась книга и какие чувства при этом владели автором. Иногда в подобных случаях очень помогает эпиграф. У Пушкина в "Отрывке из письма к Д." есть следующие строки: "Растолкуй мне теперь, почему полуденный берег и Бахчисарай имеют для меня прелесть неизъяснимую? Отчего так сильно во мне желание вновь посетить места, оставленные мной с таким равнодушием? или воспоминание самая сильная способность души нашей, и им очаровано все, что подвластно ему?" Я с радостью предпослал бы эти слова своей книге, но "полуденный берег и Бахчисарай" так невообразимо далеки от описываемых мною мест, что лишь сбили бы с толку читателя. Вот если бы "полуденный берег" заменить на "полнощный", а Бахчисарай - скажем, на Уэлен!.. Все же, что касается "неизъяснимой прелести" и "воспоминания", для объяснения того, как возникла эта книга, звучит удивительно точно.
В самом деле, долгое время живя безвыездно в Уэлене, я не написал о нем ни строчки. Хотя, казалось бы, чего проще: вышел на крыльцо, посмотрел, как киты гуляют возле берега, и - запечатлел! Побывал на крайней северо-восточной оконечности материка, в старинном эскимосском селении Наукан, вернулся и - отобразил! Увидел, как старик Нутетегин исполняет сочиненный им танец Ворона, и - постарался описать! Уверен, что все это действительно заслуживало описания: и китов не с каждого крыльца увидишь, и Наукан - необыкновенное место, одно из самых, я считаю, замечательных мест на земле, и Нутетегин был великий мастер… Но, видимо, есть все же определенный смысл в древней восточной поговорке, гласящей, что книги - это всего лишь персты, указующие на ясный месяц. "А если ты видишь месяц, зачем тебе перст?" Следовательно, могу теперь полагать, что мне повезло и я смотрел тогда непосредственно на ясный месяц, что в общем-то для Уэлена, имея в виду его долгие полярные ночи, можно истолковывать и буквально…
Когда же я уехал с Чукотки, - думая наивно, что навсегда, - то первым желанием, которое я ощутил, было - опять туда вернуться. В подобном стремлении ничего нового, ничего оригинального нет - любой человек, хоть раз побывавший на Севере, подтвердит это. И несмотря на то, что многим оно знакомо, никто до сих пор этого странного влечения как следует, толком не объяснил, разве что коротким загадочным словом - "тянет"… Причем, меня тянуло не просто на Чукотку, а именно в Уэлен, что тоже понятно каждому северянину, ибо патриотов вообще Чукотки нет, но есть приверженцы "своего" Певека, "своего" Анадыря, Бухты Провидения, Иультина… Вот тут-то я и начал вспоминать и писать об Уэлене: и о китах, и о штормах, и о северных сияниях, и о стариках чукчах, и о своих учениках. Это была, выражаясь пушкинским слогом, вдруг открывшаяся мне счастливая возможность - "вновь посетить"… Затем, в связи с писательской работой, такая возможность представилась и в действительности, я не раз ездил в Уэлен, хотя это не означает, что всякий раз добирался до него, - по причине, для Чукотки весьма обычной и прозаической: или в Уэлене не было погоды, или в аэропорту, где я сидел, не было погоды, а дни, отведенные на поездку, между тем истекали. Путь от Москвы до Уэлена вообще не близкий, более двенадцати тысяч километров, так что, если сложить все эти пятизначные числа да помножить на неоднократные мои попытки, получится, в самом деле, не только очень длинная, но еще и долгая дорога. На самолетах, вертолетах, на зверобойных шхунах, вельботах, вездеходах, в тракторных санях, разумеется, на собаках и пешком…
Зато по дороге в Уэлен - я подчеркиваю это - мне довелось побывать во многих других местах Чукотки, которых я прежде никогда не видел: в Билибино, в Мечигменской тундре, на мысе Биллингса, острове Врангеля, в заливе Креста… Из описания этих путешествий, а точнее, одного, только растянувшегося во времени путешествия, и составилась данная книга. Конечно же, я не мог не сравнивать новые для меня поселки, берега, косы, заливы, сопки и тундру с моим Уэленом; с его берегами, лагуной, сопками и тундрой, и пришел в результате к грустноватому для моих привычных чувств, но справедливому выводу, что если бы мне с самого начала пришлось жить и работать в каком-нибудь из этих, вновь узнанных мест, то и название моей книги звучало бы несколько по-иному. Хотя слова "длинная дорога" в нем, наверное, сохранились бы…
Но все-таки я жил и работал в Уэлене! Теперь, чтобы завершить это предисловие, я чувствую, следует рассказать, как мне наконец удалось доехать до Уэлена. Это было в апреле 76-го года, то есть спустя почти десять лет, как я его покинул. В Лаврентия, районный центр, я прилетел из Анадыря поздно. Смеркалось, погода явно портилась, рейсов в Уэлен в этот день было много, и то, что летчики согласились сделать еще один, я воспринял как чудо - впрочем, чудо, достойно венчающее все мои долгие усилия… "Аннушка", едва поднявшись, перелетела залив Лаврентия и пошла невысоко над горами. Кроме меня, пассажиров собралось всего двое - знакомые уэленцы: косторез Василий Емрыкаин и мой бывший ученик Витя Ивитук, когда-то тоненький, худенький эскимосский мальчик, а теперь взрослый здоровенный мужчина, тракторист в совхозе. Спутники мои сидели спокойно, я же то и дело переходил от борта к борту, смотрел то в одно окошко, то в другое. Почти сразу увидел я слева, вдали эскимосское селение Нунямо, стоящее на обрыве над Беринговым морем, и широкую полосу морского льда у берега, а еще дальше - чистую воду Тихого океана. Прямо под нами медленно, сменяя друг друга, плыли сопки, такими доступными выглядевшие сверху, что, казалось, можно было просто перешагивать с вершины на вершину. Был вечер, солнце садилось там, где ему и положено было садиться в это время года - на юго-западе, то есть позади нас, потому что мы летели на северо-восток. Уже в Лаврентия начинался ветер, а здесь по долинам вовсю мело, поднималась снежная мгла, и низкое солнце и сумерки, соединившись, окрашивали эту непрозрачную мглу во множество тонов, от розового до темно-фиолетового… Был момент, когда я испугался, что мы все-таки повернули и возвращаемся, но нет - солнце оставалось по-прежнему сзади. Тогда пора было бы показываться замыкающему полуостров массиву Дежневского мыса и островам Диомида за ним, но, видно, нечего было и надеяться разглядеть их по такой погоде. Наконец мы очутились над последней невысокой грядой, дальше начиналась тундра и Ледовитый океан.
"Бон Уэлен", - сказал Емрыкаин, указывая вперед, но я уже и сам различил его: на заснеженном сумрачном горизонте еще более темную полоску. Я знал, что и нас сейчас можно заметить из поселка - маленькую черную точку посреди яркого закатного неба - и уэленцы сообщают друг другу: "Самолет!" Через несколько минут мы сели на лед уэленской лагуны. Жители чукотских поселков любят встречать первые рейсы - с почтой, пассажирами, новостями, - к прочим же, обычно грузовым, теряют интерес. Поэтому я не удивился, что никто не подошел к нашему позднему самолету, да и сам он, тотчас развернувшись, уже удалялся - летчики спешили возвратиться в Лаврентия до окончательной темноты и непогоды. Попутчики мои разошлись, а я остался один стоять на лагуне, глядя на поселок и не торопясь входить в него, продлевая этот первый миг встречи, это ощущение, когда я вроде бы и приехал в Уэлен и еще не приехал окончательно, не сделал последнего шага. "Постой, постой, помедли, - говорил я себе, - будут встречи, друзья, радостные мгновенья узнавания, долгие разговоры, а этот миг, наедине с целым поселком, больше не повторится…"
И вот, пока я так стоял и смотрел, от ближнего дома все-таки отделилась и направилась ко мне какая-то фигура - судя по длинной камлейке и характерной для пожилых чукчанок слегка переваливающейся походке, женская. Когда она подошла, я узнал ее, это была Люба Килякванау, работавшая когда-то у нас в школе уборщицей. Ее большие темные глаза сияли, широкое круглое лицо казалось еще круглее в обрамлении камлеечного капюшона и еще шире - от веселой, простодушной улыбки, которую я мог бы приписать радости встречи со мною, если бы не был уверен, что Люба меня, конечно, не помнит, и если бы не знал, что это обычное, свойственное ее лицу выражение, ее всегдашний, неизменный привет - не чему-то в особенности, а разом всему бытию… И на Любу я смотрел с тем же двойственным чувством, что и на поселок; с волнением - оттого что вблизи - и спокойно - потому что из страшного далека, с расстояния своего десятилетнего отсутствия. Она же, приблизившись и разглядев меня в сгустившихся сумерках, сказала, так знакомо, на чукотский манер, и непередаваемо смягчая и приглушая согласные и ничуть не удивившись: "Етти, Василевский! Здравствуй! Ты опять в школа будешь? Учитель?" Ее слова вывели меня из философски-возвышенного, созерцательного оцепенения, я ощутил, что никакого "страшного далека" нет, и понял, что не "вновь я посетил", а попросту вернулся.
Путешествие с возвращениями
1
В Красноярске в самолете нашем обнаружилась какая-то неисправность. Посадку отложили на два часа, потом еще на два и еще, и наконец всех нас, магаданских, пристроили на другой самолет, следующий по сложному, пересекающему чуть ли не всю страну маршруту: из Сочи через Кемерово, Красноярск, Якутск, Магадан в Петропавловск-Камчатский. И вот, вместо того чтобы лететь сразу в Магадан, мы направились в Якутск, но никто не роптал - все-таки движение вперед, все-таки лучше, чем томиться неизвестностью в аэропорту… После Якутска, где стоянка, к счастью, была очень короткой, самолет пошел вдоль зари - не понять было, вечерней еще или утренней. Я долго смотрел на узкую алую полоску, и вдруг она как-то опрокинулась, приобрела перспективу и необратимо стала громадным, разлившимся у горизонта морем с темными островками облаков. В противоположной стороне все было сине и темно, а далеко внизу в сумерках лежала земля, тусклым светом отливали озера и реки. Речки были похожи на перекрученную алюминиевую проволоку, которую кто-то, не выпрямляя, неровно, где уже, где шире, расплющил молотком.
Все три салона дружно спали. Прислонились друг к другу мои соседи - студенты из строительного отряда. У каждого на куртке была нашита эмблема Магадана: золотой олень на красном фоне, внизу синие волны. Ребята везли с собой две вместительные сумки с луком. Еще в Домодедове я слышал, как одна девушка удивлялась:
- Зачем нам столько луку?
- Есть будем. От цинги. Каждый вечер по луковице, - авторитетно отвечали ей.
- А я не люблю лук.
- Будем проверять! А ну дыхни…
Спали бывалые северяне. В свободных креслах свернулись калачиком стюардессы. Угомонился наконец молодой человек, сидевший впереди. Он летел на Север с женой и маленьким ребенком, и, видимо, впервые. Был он возбужден, рассказывал окружающим, как брат - он в Гижиге работает, может, слышали?! - уговорил его на Север, и вот они едут, интересно, холодно там, нет? Он вообще-то мороз легко переносит, но вот мороз с ветром, это, наверное, да! Хорошо, он догадался, теплые вещи уже вперед выслал, посылками, авиационные не оплачивают, так он заранее, простыми… И все привставал, все заглядывал в иллюминатор, гадал: "Это что же, Обь? Или уже Енисей?!"
Перед Магаданом все окончательно пробудились, и теперь не только новички, но и бывалые подолгу припадали к иллюминаторам: кончилась равнина, пошли черные, остроконечные сопки с пятнами снега у вершин, пересохшие ручьи в распадках, невысокие хребты с вылизанными ветром светлыми спинами. Начинался настоящий Север…
Почему, приступая к рассказу о путешествии, чаще всего, да почти всегда начинают с дороги? Не сразу - о цели, о результатах, но, как это ни избито, непременно о начале пути? Может быть, столь многого ожидаешь от этого путешествия, так обостряются - с готовностью видеть, вбирать, осязать - все наши чувства, что и самые первые минуты и незначительные подробности кажутся предзнаменованиями, полными смысла? А может, так овладевает, так безраздельно распоряжается тобой дорога, особенно здесь, на Севере, что наступает в конце концов момент, когда и ты должен овладеть ею и распорядиться: поездку на вездеходе по тундре - воспеть, охотничью избушку на берегу Мечигменского залива - помянуть с благодарностью, а вот о бесполезном десятичасовом сидении в Красноярске и писать не следовало бы, как будто и не было его вовсе…
Впрочем, было оно, это сидение, не совсем бесполезным - в зале ожидания я познакомился с человеком, несомненно повлиявшим если не на смысл и цель, то на характер моей поездки. Рядом с его креслом стоял кофр с кино- или фотоаппаратурой, а к пиджаку был приколот большой необыкновенный значок: кружок с исходящим из него конусом. "Всесоюзная конференция по распространению радиоволн" - написано было в кружке, а в конусе помещался силуэт Байкала и даже остров Ольхон был помечен. Этого было достаточно, чтобы заговорить. Собеседник мой - назову его Карл Янович - оказался человеком серьезной профессии: преподавал техническую электродинамику в одном из рижских институтов. Он ездил в Иркутск на конференцию, а возвращаясь, остановился на несколько дней в Красноярске - посмотреть город. Он кинолюбитель. Во время отпусков всегда путешествует… В свою очередь, я сказал, что тоже люблю путешествовать и сейчас вот еду, а потом буду писать об этом.
- Ехать, чтобы писать?! - воскликнул он с недоумением. - Что может быть нелепее? Я, знаете, не очень доверяю таким описаниям. В них, как правило, нет никакой информации! Да какую информацию вы даете? - сердито спросил он меня. - Мимолетное впечатление от природы, несколько передовиков труда, лозунг дня… Вам кажется, что вы описали именно это место, но сравните с описанием другого и найдете почти то же самое. Только вместо снега будет песок, вместо холода жара, вместо шубы полосатый халат… Это мы помним из учебника географии!
Чтобы как-то оправдаться, я пробормотал, что немного знаком с местами, куда еду. Но он придирчиво переспросил и записал в блокнот мою фамилию.
Все это навело меня на серьезные размышления, и часто вспоминалось мне в моем путешествии строгое лицо Карла Яновича, и не оставлял некий подсознательный страх, что не дам я никакой информации. У меня даже появилась мысль - выделять то, что считал я безусловной информацией, курсивом. Например: в поселке Билибино в 1972 году проживают 12 тысяч человек ± несколько десятков неучтенных бичей. Однако курсив только подчеркивал бы, как ее в самом деле мало, этой информации. Кроме того, уже имеющиеся сведения о Севере очень различны у разных людей. Когда я в первый раз вернулся с Чукотки, мне случилось рассказывать одному знакомому про моржей. Я долго и вдохновенно повествовал, какого они размера, какие у них клыки и какой вкус мяса, пока тот не спросил:
- А вот эти… ты говоришь, моржи… они что - в лесу?
Человек этот жил в противоположном Чукотке углу страны, высоко в горах, занимался тем, что делал отличное красное сухое вино, потом добавлял в него воды и сахару и спускался на маленький базарчик к морю.
- Ну хорошо, ты не знаешь ничего про моржей, зато, наверное, все знаешь про вино. Зачем же ты его портишь? - укорил я.
Лицо его не дрогнуло, он только сказал:
- Завтра такой и такой вино торговать будем.
И назавтра я, с чувством неловкости за моих разомлевших от жары соотечественников, вынужден был наблюдать, как они недовольно морщатся, отведав настоящего вина, и как нахваливают разведенное. И я простил тому человеку незнание моржей.
Но вот мой московский сосед, кандидат наук, химик. Увидав у меня значок с надписью "Билибино - Певек", сказал: "Ну Билибино… (по аналогии, видимо, с Люблино он сделал ударение на последнем слоге) Билибино, это ясно, место такое, а Певек - фамилия, что ли?" Конечно, мир велик и разнообразен, а вдобавок еще и узок и замкнут, и со временем я перестал удивляться в таких случаях и сердиться и сам начал избегать рассказывать о Севере, а если кто-нибудь спрашивал: "Ну как там, на Камчатке, то есть на Чукотке?" - я скороговоркой бормотал: "Обыкновенно: киты, моржи, медведи…" - и человек оставался доволен.
И есть у меня несколько фанатиков-друзей, с которыми я вижусь очень редко, зато уж когда мы видимся, то до утра сидим, сблизив над столом головы, глядя друг на друга влюбленными глазами, и разговор наш звучит примерно так:
- Амгуэма…
- Да-а… А Провидения?
- Эх! А Нунлигран, Сиреники, Чаплино…
- И Нутепельмен, и Биллингс, мыс Шелагский!
- И Лаврентия?
- М-м… Но Уэлен!
- Да, да, Уэлен…
Таким образом, написать о Севере, чтобы это было одинаково ново и интересно для всех, видимо, невозможно. И все-таки мне хочется рассказывать о нем, потому что рассказать - значит вернуться еще раз…