Бульдозерист по сигналу мониторщика все подавал и подавал пески. Им не было видно друг друга, и мониторщик сигналил флажком: дергал за веревочку внутри будки, и на крыше ее поднимался флажок наподобие семафора. Мол, давай! В Магаданском музее я видел макет механического промывочного прибора 39-го года. Его производительность была 250–300 кубометров песков в сутки. Обслуживали 100–150 человек. Этот перемывал в среднем тысячу. Работали двое. Но это была, конечно, не вся бригада. Дежурили еще электрик, слесарь и сварщик. Имелась еще вторая смена. Работали по двенадцать часов. Пробовали перейти на восьмичасовой - упала производительность. Не успевали разработаться, частые пересменки ломали ритм… Были в бригаде, кроме того, горняки: бурильщики, забойщики, взрывники. Большинство из них наслаждались сейчас жизнью на материке: грели кости где-нибудь в Лазаревской, или, наскучив югом, посиживали с удочкой в родимой деревне, над родимым прудом. К зиме съедутся, начнется зимняя добыча песков. Пески на этом прииске - подземные, с глубины сто и более метров. Десятки тысяч лет тому назад прошелся по этой долине самый первый бульдозер - ледник. Все перепахал, нагромоздил перед собою вал и так оставил. В глубь этого вала, морены, и пробиваются теперь горняки. Старший горный мастер Вадим Артемчук показал нам шахту. Под небольшим углом (не более 16 градусов, чтобы могли транспортеры тащить наверх породу) уходил под землю черный туннель. На улице было около тридцати жары, а здесь, сразу за обитой войлоком дверью, лежал монолит льда. На глубине во все стороны от штольни расходятся выработки. Всего вынуто из этой шахты больше полумиллиона кубов. Те пески, что сбрасывал бульдозер под струю гидромонитора, - это остатки. Шахта закрыта, неподалеку заложена другая, крупнее этой… Вокруг нее уже стоят вспомогательные постройки: кузница, слесарка, компрессорная, бокс для ремонта бульдозеров, чтобы не гнать их, в случае чего, в поселок, буфет, куда привозят горнякам пищу… План зависит от многих вещей, не только от количества добытых песков. Сломался, к примеру, не выдержал такого темпа бульдозер - ГЭП стоит. "Как думаешь, за сколько времени можно разобрать почти полностью и вновь собрать бульдозер?"-спросил Артемчук. Я пожал плечами. "Так вот, в конце смены полетел у бульдозера задний мост. Не ушел домой бульдозерист, не ушел слесарь, и втроем, со сменщиком, ребята раскидали машину и снова собрали за тринадцать часов! Зависит от коллектива. Сказал бы один: я свое отработал - суток двое простояли бы…"
И не только от коллектива, от состояния техники, от виртуозности мониторщика зависит. Бытует на приисках всем хорошо известный термин - "неотход среднего содержания". Среднее содержание золота в кубометре песков определяет геологоразведка. Таким образом устанавливается план: с этого участка должны взять столько-то золота. И вот требуемый объем породы перемывается, а ожидаемого количества золота нет. Среднее содержание не отходит… В прежние годы обычно отходило. Законные претензии горняков к геологам: обеспечьте прииски надежной сырьевой базой. Приросту добычи должен сопутствовать прирост запасов…
Конец месяца… Первый участок свой план выполнил, а второй нет. Прииск "горит" - не в буквальном смысле, там, рядом с Доской почета, а в переносном. В итоге мониторщики первого участка поживее начинают ворочать пушкой, а бульдозеристы не слезают с машин всю смену, чай и бутерброды им подают в кабину. Первый участок должен перекрыть второй. Прииск должен гореть буквально - звездочкой на мачте. В противном случае другому прииску нужно перевыполнить свой план, чтобы горела звезда комбината. Не справился билибинский ГОК, должен поднатужиться полярнинский, изыскать резервы Колыма и т. д. Потому что из всех этих планов складывается план области…
Пока мы ходили по участку, остановился один из ГЭПов, там начался съем. Мы поднялись. Наверху нас встретила девушка из охраны. Егоров забыл свой пропуск, у меня его вообще не было, но благодаря авторитету Артемчука нас допустили. К промприбору подошла специальная машина - шлиховоз. Колода была вскрыта, посреди желоба стояли две женщины-съемщицы, в брезентовых робах и резиновых сапогах. На ковриках желтело золото. Они стряхивали его в круглые высокие банки - контейнеры с надписью "ГЭП № такой-то". Тут же в качестве "тяжелой фракции" валялись гвозди, болты, железные костыли, вынесенные вместе с породой из шахты. Одна из съемщиц наклонилась и подобрала небольшой самородок. Я попросил посмотреть. Он лежал на моей ладони, мокрый, тускло-желтого цвета - воплощенный человеческий труд. Пробивались Северным морским путем пароходы, лопалась от мороза резина у шоферов на зимнике, торопились с жильем строители, вгрызались в мерзлоту шахтеры, и в результате этих и еще многих других соединенных усилий явился из недр на свет этот кусочек металла. И никого он - по крайней мере из тех, кто работал здесь и имел к нему самое непосредственное отношение, - не "ослеплял", не "лишал рассудка"… Я бросил самородок в контейнер.
- Вон еще. И вон, - сказал я.
- Подберут, - ответил Артемчук. - На съем отводится около четырех часов. Все подберут, до крупинки…
Мы возвращались в поселок. В машине под ногами лежал такой же коврик, как на колоде. Я вспомнил знаменитое пророчество насчет отхожего места из золота и представил, что время сбыться ему пришло, и стали решать - где, и сошлись на том, что в Билибине. Там, мол, наиболее заслужили… И я вдруг очень ясно осознал, что билибинцы отказались бы. Не из почтения к "ослепляющему" металлу, но из уважения к своему труду. Отказались бы и в Усть-Омчуге, и в Сусумане, и в Ягодном, и на Комсомольском, и везде, где в дни промывки, рядом с портретами передовиков, то не горят, то зажигаются красные звезды…
8
Пора было расставаться с Билибином. За десять дней многого, конечно, я не увидел, со многими не познакомился, не поговорил, но ведь всего окончательно, и за год, и за несколько лет, и проживи здесь всю жизнь не увидишь, потому что постоянно будет появляться что-нибудь новое. Начал, например, строиться в Билибине новый квартал, по сути, целый поселок, так его и называют: поселок БАЭС. Будет там и Дворец культуры, и вместительная школа-интернат с бассейном, и спортивный комплекс. Запроектированы парники, которые будут обогреваться теплом "атомки", и птицеферма, и коровник. Появится у билибинцев свое подсобное хозяйство - понадобятся им и овощехранилище и мясомолочный комбинат. Решится наконец жилищная проблема, которая в поселке, как, впрочем, и по всему Северу, остается одной из самых насущных. Сейчас в Билибине можно наблюдать такие сцены. Собрался человек в отпуск, уложил чемоданы, сидит в своей комнатке, прощается с друзьями. Уезжает-то ведь надолго… Стук в дверь.
- Здравствуйте, - робко произносит вошедший. - Я Иванов с БСМУ. Вам обо мне говорили?
- Говорили, - отвечает хозяин. - Да ты проходи, садись.
- Ну так как же?
- Как? Вот завтра-послезавтра улечу, приходи и живи.
- Большое вам спасибо! - горячо и с облегчением благодарит Иванов. - А я, знаете, третью неделю как прилетел с женой и ребенком, остановились у знакомых, да так и живем. Они, конечно, не говорят, но и самим неудобно стеснять!
- Ничего, я тоже так жил, - замечает хозяин. - Только вот что…
- Что? - с возродившимся беспокойством спрашивает Иванов.
- Я вон там у двери пол хочу перед отъездом покрасить, так вы первое время поосторожнее ходите.
- Какой разговор! Конечно! - восклицает новосел. И тут ему приходит в голову идея. - Слушай, не возись с полом. Езжай себе спокойно, я все сделаю! В лучшем виде. Я же строитель! - И тут ему приходит в голову еще одна идея. - А как будешь возвращаться, недели за две дай телеграмму, я тебе снова все тут покрашу!..
Нехватка жилья объясняется не только тем, что строительство идет на Севере трудно и медленно, но и тем также, что, планируя город или поселок, проектные институты и организации не учитывают перспектив его развития. К примеру, Билибино замышлялось вначале как небольшой приисковый поселочек, на две с половиной тысячи жителей. Сейчас в нем почти в пять раз больше. К горнякам прибавились энергетики, возросла армия строителей… Раньше это было вполне понятно, вполне объяснимо: торопились закрепиться, некогда, да и в диковинку было думать об удобствах, но прежде о деле, даже бравировали этим - четыре стены, крыша, печка железная и минута ходьбы до буровой, до карьера, до причала… Так и Магадан встал у Нагаевской бухты, а теперь выяснилось, что отодвинуться ему бы всего на несколько километров подальше, от моря, и вместо туманов постоянных было бы в нем солнце. И в Билибине поговаривают, что место неудачное - надо было в Кэпервееме строиться: там просторнее, там микроклимат лучше…
Заходишь в квартиру северянина в новом блочном или крупнопанельном доме и, не подумав, хвалишь: "Совсем как на материке!" А северянину, оказывается, надо лучше, чем на материке. В крохотной его передней зимой такое обилие шуб, унтов, валенок, меховых брюк, что еле протиснешься. Вдобавок к водяному отоплению на кухне у него плита - значит, нужно где-то хранить дрова и уголь. Продукты он привык закупать оптом - в другой раз можно и не достать или погода такая, что идти не захочешь, - их тоже нужно где-то держать. Так появляется напротив современного дома шеренга дощатых сараев… Если в тихую погоду форточку в квартире открыть, то в пургу можно и не закрыть - лучше уж заклеить окна, замазать с осени наглухо. Нужно проветрить - открываешь дверь на лестницу. Открыл и сосед - растекаются по подъезду, перемешиваются запахи кухонь…
А на закопченной, давно не беленной стене поселковой котельной - большой выцветший транспарант "СЕВЕР - КРАЙ СИЛЬНЫХ!". Подразумевается, что слабые здесь не задерживаются. Но кто решит, силен человек или слаб, если он на пятидесятиградусном морозе голыми руками в моторе может ковыряться или в тундре пурговать несколько дней, а вот не нашла жена работу по специальности или ребенок заболел, и пришлось уехать… Надо сказать, что настоящие северяне относятся к подобным лозунгам весьма иронически. Север, вопреки распространенному мнению, не ГЭП, не промприбор, который наиболее ценную человеческую породу оставляет, а прочую смывает, а если и ГЭП, то установленный внутри каждого отдельного человека, и внутри каждого происходит этот процесс: что-то человек в себе вырабатывает, от чего-то избавляется… О проблемах заселения человеком Севера и адаптации к нему в последнее время много говорят. Причем говорят очень серьезно - на основе многолетних наблюдений, детальных социологических исследований. Все это - добрый знак, это свидетельствует о том, что в освоении Севера должна возобладать новая стратегия: не десантами, не рейдами, а продуманным наступлением по всему, фронту, с учетом добытых в этих рейдах важных сведений: о ресурсах края, о потребностях его жителей, о психологии северянина, о демографических особенностях и т. д.
Да, и все-таки пора расстаться с Билибином. Очень распространены на Севере две разновидности отъезда: человек собрался, торжественно распростился со всеми и… застрял из-за погоды недели на две. Положение его странно: он уже не у дел, вне жизни поселка, и все еще в нем. Он старается не попадаться на глаза друзьям, потому что их сочувственные лица еще более растравляют его. У него одно занятие: караулить самолет, вельбот, вездеход, трактор - любой транспорт, на котором можно уехать… Или: только что сели за прощальный стол, только подняли, промолвили традиционное: "Ну, чтоб в море…", как влетает кто-то с воплем "Самолет!", и больше никто ничего не успевает сказать, отъезжающий бежит, впрыгивает, садится, спохватывается, порывается назад, поздно - дверца захлопнута, "от винтов!". С дороги он присылает какую-нибудь сумбурную телеграмму… И все-таки на Чукотке говорят: лучше уехать, не простившись, чем, простившись, не уехать.
Мне повезло: я и простился и уехал. Накануне моего отъезда проводился в Билибине День здоровья, с большой спортивной программой. На стадионе я всех и увидел. Футбольные команды поселка разыгрывали кубок здоровья. Условия игры были такие: два тайма по пятнадцать минут. В случае ничьей - по пять одиннадцатиметровых в каждые ворота. В финал вышли "Строитель" и "Горняк". Болеющая публика вела себя так же, как и везде, но реплики были попроще, "подомашнее":
- Коля, отдай, ну отдай же Вите!
- Ну смотри, на работу теперь не приходи!
- А ты что, за "Строителей"?
- Не, принципиально, у меня крыша течет.
Я сидел рядом с Дедом Глазыриным. Григорий Сергеевич неистово болел за "Горняка", но болел своеобразно: ругал на чем свет стоит. "Куда, куда ты бьешь, тоже мне - Банишевский!" По другую сторону от меня помещался здоровенный парень. На могучей, бревноподобной его руке была татуировка: холмик с покосившимся крестом, а ниже душераздирающая надпись - "Я буду спать". Но, судя по его виду, "спать" он собирался нескоро. Какой команде он сочувствовал, установить было невозможно, потому что при каждом прорыве, в любую сторону, он кричал: "Дави!"
- А вы что не играете? - повернулся он ко мне. - В прошлом году ваши здорово сыграли!
По моей штормовке он определил во мне студента.
- Понравилось в Билибине?
- Ничего, - сказал я.
- Ну вот, отучишься, приезжай совсем. Хочешь, устрою вызов. Меня здесь всегда найдешь. Спросишь…
- …Ивана с Сусумана, - весело подсказали сзади.
Парень обернулся, чтобы ответить подостойнее, но тут "Строитель", за минуту до конца, забил решающий, победный гол, и он отвлекся, чтобы выразить свой восторг…
День здоровья совпал с Днем рыбака, на Севере очень популярным, поэтому в общем праздновании поначалу выделялись два господствующих стиля. "Рыбаки" устраивались под деревьями, на травке, в стороне от футбольных страстей. Затем все, конечно, перемешалось… Кафе "Золотинка" было забито. Гремел электрифицированный оркестр. Его мэтр, окидывая орлиным взором столики, объявлял: "По просьбе наших омолонских гостей прозвучит песня "Колымская трасса"!"
В рейс далекий
Машина пошла,
Трасса, Колымская трасса,
Магадана душа-а…
Или: "Наш гость Александр с прииска "Анюйский" просит исполнить для своего друга Виталия песню о Билибине!"
Городок романтиков,
Городок мечтателей.
Городок Билибино
Светится в ночи…
До свидания, Билибино!
9
У меня оставалось две недели, и я хотел теперь только одного: попасть на другой конец Чукотки, в Уэлен. Велик был соблазн лететь по Северу: через Певек, мыс Шмидта и сразу в Лаврентия, но я боялся плохой погоды, частых на побережье туманов. И я отправился дальним, кружным, но более надежным путем - опять в Магадан, чтобы потом в Анадырь и т. д.
В Омолоне наш самолет провалился буквальным образом. Он уже выруливал после стоянки на взлетную полосу, как вдруг мы услышали перемену в гудении моторов - начало оно снова слабеть, и винты, покрутившись, повисли. "Не везет вам, товарищи пассажиры, - сказала улыбающаяся стюардесса. - Просьба всем выйти". Мы вышли и увидели, что колесо самолета почти целиком ушло в землю - видимо, вытаяла в этом месте мерзлотная линза. "Ничего, толкнем", - сказали ко всему привыкшие пассажиры. Откопали колесо. Привезли и подсунули под него стальной лист. Пришел бульдозер, зацепил шасси тросом. Поколебавшись, командир разрешил мужчинам встать под крыло. "Однако чуть что - разбегаться!" Бульдозер тащил. Мы упирались в крыло, как Атланты. Колесо медленно выкатилось из ямы.
Женщины тем временем собрали большие букеты кипрея, в изобилии росшего по краям поля. Снова уселись, полетели. В полумраке салона цветы, казалось, излучали какое-то слабое малиновое свечение.
- Третий раз лечу этим самолетом, - сказал сидящий рядом со мною паренек.
- Почему ты думаешь, что именно этим?
- А вот…
Рядом с иллюминатором было нацарапано: "Лиза Е.".
- Я ее хорошо знаю. Это она в Хабаровск летала, поступать.
Сам он только что закончил школу и тоже летел сдавать экзамены - в Петропавловск, в мореходку.
Как старый, растрепавшийся чаат, расплелась внизу на множество рукавов река. Зеленые склоны сопок, по которым вскарабкивалась и скользила вниз тень нашего самолета, поблескивали на солнце - это значило, что между кочками сочилась вода. Почему-то я вспомнил своего красноярского собеседника, строгого Карла Яновича, воскликнувшего почти с негодованием: "Ехать, чтобы писать?!" - и подумал, что был он, наверное, неправ. Давно мечтал я о таких неспешных записках, не связанных ни сюжетом, ни тщательно выверенной композицией, объединенных единственным, чем только и могут быть объединены записки о путешествии, - дорогой… И еще: надо нам было тогда сразу договориться об информации, о смысле, который каждый из нас вкладывал в это слово. Для меня, например, когда я жил в Уэлене, бездна информации заключалась в том, как движутся льды в Беринговом проливе, какая расцветка у гаги-гребенушки или что приносят разные ветры. О снеге можно написать целый рассказ. О пурге, об осеннем шторме. Я уж не говорю о самом Уэлене… И хотя прошло несколько лет, как я покинул его, все это по-прежнему продолжает меня волновать. Еще меня в дороге всегда интересует информация о себе. Живя подолгу в одном месте, особенно в городе, к себе как-то привыкаешь. Приучаешься к одним и тем же лицам, улицам, кругу, ритму, словам. До автоматизма доводятся действия. И вот тем-то и ценно путешествие, что, помимо мира, открывает нам самих себя: не разучились ли мы еще мерзнуть, мокнуть, претерпевать, ходить, ждать, говорить, удивляться…